Джордж Оруэлл - Памяти Каталонии. Эссе (сборник)

• Название: Памяти Каталонии. Эссе (сборник)
• Автор: Джордж Оруэлл
• Жанр: Эссе
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-17-097451-1

Документальная повесть «Памяти Каталонии» – впервые на русском языке без сокращений!

Гражданская война в Испании – глазами очевидца и участника боевых действий. Война во всей ее неприглядности, со всеми противоречиями, играми и ложью тех, кто пытался на ней нажиться, и отчаянной самоотверженностью тех, кто верил в то, за что сражался… Книга горькая, откровенная и честная. И еще – очень «неудобная» для многих политиков, а потому – прежде выходившая с серьезными купюрами.

В сборник также включены эссе Джорджа Оруэлла – откровенные, личные, острые, парадоксальные. До сих пор они вызывают множество споров и дискуссий, настолько злободневны вопросы, которые поднимает в них автор.

---

Послышались проклятия, все возмущались, что нам не прислали подмогу. С автоматом или двадцатью бойцами с исправными винтовками мы могли бы удерживать это место против целого батальона. В этот момент Пэдди Донован, помощник Бенджамина, которого посылали к нашим для получения дальнейших распоряжений, перелез через передний бруствер.

– Эй вы! А ну, вылезайте! Отходим!

– Как?

– Говорю – отходим. Выбирайтесь скорей!

– Почему?

– Это приказ. Мигом на старую «позицию».

Кое-кто уже перелезал через бруствер. Некоторые с трудом тащили ящик с боеприпасами. Я вспомнил о телескопе, который стоял, прислоненный к противоположной стороне бруствера. И в этот момент увидел, как те четверо из ударных частей, повинуясь, видимо, полученному ранее секретному приказу, побежали по соединительной траншее, которая вела к соседней фашистской позиции. А это путь к верной смерти! Они уже растворялись в темноте, когда я бросился за ними, пытаясь вспомнить, как по-испански «отступать». Наконец я крикнул: «Atrás! Atrás![37]», что, по моему разумению, было правильным переводом. Испанец меня понял и вернул остальных. Пэдди ждал нас у бруствера.

– Скорей! Поторопитесь!

– А как же телескоп?

– К черту телескоп! Бенджамин ждет нас снаружи!

Мы выбрались из бруствера. Пэдди отвел передо мной проволоку. Только мы покинули наше временное убежище, как сразу оказались под ураганным огнем, окружившим нас со всех сторон. Не сомневаюсь, что и наша часть приложила к этому руку – обстреливалась вся линия фронта. Куда бы мы ни поворачивали, в нас тут же начинали стрелять, мы кружили в темноте, как заблудившаяся отара овец. К тому же мы тащили с собой захваченный ящик с боеприпасами, в один такой ящик входит 1750 обойм, весит он около пятидесяти килограммов, а в придачу – еще ящик с гранатами и несколько фашистских винтовок. Вскоре, несмотря на смешное – около двухсот метров – расстояние между нашими ограждениями, мы сбились с пути. Плелись куда-то, утопая в грязи и зная только то, что в нас стреляют с обеих сторон. Луна скрылась за облаками, но небо стало понемногу светлеть. Наши части стояли к востоку от Уэски. Я предпочел бы дождаться рассвета, стоя на месте, но остальные возражали. Мы продолжали месить непролазную грязь, несколько раз меняли направление и поочередно волокли ящик с боеприпасами. Наконец перед нами обозначилась линия невысокого бруствера. Наш или вражеский? Никто не имел понятия, где мы. Бенджамин пополз на животе через высокую выцветшую траву и, остановившись в двадцати метрах от бруствера, окликнул часового. «ПОУМ», – крикнули в ответ. Вскочив на ноги, мы бросились к брустверу, по дороге еще раз окунулись в оросительную канаву – бултых! – и наконец оказались в безопасности.

Копп с несколькими испанцами ждал нас за бруствером. Врача и носилок уже не было. Всех раненых уже унесли, кроме Хорхе и одного из наших по фамилии Хидлстоун. Белый как бумага Копп ходил взад-вперед, даже складки на его затылке побледнели. Он не обращал никакого внимания на пролетавшие над низким бруствером пули, некоторые – совсем рядом с его головой. Мы же, прячась от пуль, сидели на корточках. Копп бормотал: «Хорхе! Дружище! Хорхе!» И потом по-английски: «Если Хорхе погиб, это ужасно, ужасно!» Хорхе был его ближайшим другом и одним из лучших офицеров. Внезапно он повернулся к нам и попросил, чтобы пять добровольцев – два англичанина и три испанца – отправились на поиски пропавших людей. Вызвались мы с Мойлом и три испанца.

Когда мы вышли наружу, испанцы забормотали, что становится слишком светло, а это опасно. Действительно, небо светлело на глазах. Из фашистского редута доносились громкие, возбужденные голоса. Ясно, что теперь туда подтянулись дополнительные силы. Когда мы находились в шестидесяти или семидесяти метрах от бруствера, они, по-видимому, что-то увидели или услышали, и мощный огонь поверг нас на землю. Один из них швырнул гранату через бруствер – верный признак паники. Мы лежали в траве, дожидаясь, когда можно будет продолжить путь, но тут услышали, или нам показалось, что услышали – сейчас я не сомневаюсь: то был плод нашего воображения, но тогда это казалось вполне реальным, – что голоса фашистов звучат значительно ближе, чем раньше. Значит, они покинули бруствер и направляются к нам. «Беги!» – крикнул я Мойлу и вскочил на ноги. Боже, как я бежал! Ночью я думал, что невозможно бежать облепленным мокрой грязью и сгибаясь под тяжестью винтовки и патронов. Но теперь я понял, что можно бежать при любых обстоятельствах, если знаешь, что за тобой гонятся пятьдесят или сто вооруженных человек. Но если я бежал быстро, другие бежали еще быстрее. Что-то похожее на метеоритный дождь пронеслось мимо меня. То были три испанца. Они остановились только у нашего бруствера, там-то я их и нагнал. Правда заключалась в том, что нервы наши были ни к черту. Но я знал, что в предрассветной мгле одному человеку легче прокрасться незаметно, чем пятерым, и на этот раз один отправился к фашистскому брустверу. Я добрался до внешнего ограждения и постарался как можно тщательнее обследовать там землю, что было совсем не просто: ведь мне приходилось ползать на животе. Никаких следов Хорхе или Хидлстоуна не было, и я пустился в обратный путь. Впоследствии стало известно, что Хорхе и Хидлстоуна увезли на перевязочный пункт раньше. Хорхе легко ранили в плечо. У Хидлстоуна рана была серьезней: пронзившая левую руку пуля раздробила в нескольких местах кость. А когда он, беспомощный, лежал на земле, разорвавшаяся рядом граната нанесла ему дополнительные увечья. Я рад был услышать, что его вылечили. Позже он сам рассказывал мне, как пытался ползти, лежа на спине, а затем наткнулся на раненого испанца, и они чем могли помогали друг другу.

Становилось все светлее. Вдоль линии фронта на много миль вокруг гремела беспорядочная стрельба, напоминавшая дождь, который продолжает идти, когда буря уже пронеслась мимо. Помню, как безрадостно все выглядело: повсюду вязкая глина, мокрые тополя, желтая вода в траншеях, усталые лица бойцов – небритые, грязные, черные от копоти. Когда я вошел в свой блиндаж, трое ополченцев, с которыми я делил это убогое жилье, уже крепко спали. Они рухнули на землю, не раздеваясь, в полном обмундировании, прижав к груди грязные винтовки. В блиндаже было так же сыро, как и снаружи. Проявив изрядное упорство, я собрал несколько сухих щепок и развел крошечный костер. Потом закурил хранимую мной сигару, которая по счастливой случайности уцелела в эту бурную ночь.

Позднее мы узнали, что при сложившихся обстоятельствах наша вылазка удалась. Ее затеяли, чтобы фашисты отвели часть войск от Уэски, где анархисты опять начали наступление. По моим подсчетам, фашисты направили подкрепление из ста или двухсот человек, но дезертир позже сообщил, что их было не менее шестисот. Склонен думать, что он врал: дезертиры обычно по понятным причинам стараются приносить добрые вести. Жаль, что так получилось с телескопом. Даже сейчас мысль о том, что мы потеряли такую прекрасную и нужную вещь, терзает меня.

Глава 8

Дни становились все жарче, и даже ночи были довольно теплые. На изрешеченной пулями вишне перед нашим бруствером стали завязываться ягоды. Купание в реке теперь было не мукой, а почти удовольствием. Дикие розы с большими бутонами – каждый размером с блюдце – росли по краям воронок вокруг Торре Фабиан. За линией фронта можно было встретить крестьянок с дикими розами в волосах. Вечерами крестьяне расставляли зеленые сети на перепелов. Сети расстилались поверх травы, а сами охотники устраивались по соседству и издавали звуки, подражая самочке перепелки. Если недалеко оказывался самец, он подбегал ближе и забирался под сеть, тогда в него бросали камешки, чтобы испугать, и он, взлетая, запутывался в сети. Видимо, так ловят только самцов, что показалось мне несправедливым.

По соседству с нами теперь стоял отряд андалузцев. Не знаю точно, как они попали на фронт. Поговаривали, что андалузцы так быстро бежали из Малаги, что проскочили Валенсию, но это по версии каталонцев, привыкших видеть в жителях Андалусии почти варваров. Андалузцы действительно были очень невежественные. Мало кто из них умел читать, и, похоже, они не знали даже того, что было известно каждому испанцу, – к какой партии они принадлежат. Считали себя анархистами, но не были в этом твердо уверены – возможно, они коммунисты. С виду это были грубоватые сельские жители, пастухи или работники на оливковых плантациях, с лицами, загорелыми дочерна на жгучем солнце далекого юга. Они принесли нам большую пользу своим исключительным умением сворачивать из сухого испанского табака самокрутки. Сигарет нам больше не привозили, но в Монфлорите иногда можно было купить пачки дешевого табака, который и по виду, и по качеству напоминал измельченное сено. Вкус был еще куда ни шло, но из-за сухости попытка изготовить некое подобие сигареты была обречена на провал: табак высыпался, оставляя пустую оболочку. Однако андалузцы ухитрялись скручивать превосходные сигареты, применяя особую технику и ловко подворачивая концы бумаги.