ПИТИГРИЛЛИ - КОКАИН

• Название: КОКАИН
• Автор: ПИТИГРИЛЛИ
• Жанр: Современная проза

Переводъ съ итальянскаго Д. I. Заборовскаго КНИГОИЗДАТЕЛЬСТВО «ГРАМАТУ ДРАУГС» РИГА, ПЕТРИЦЕРКОВНАЯ ПЛОЩАДЬ № 37.

---

– Что это значит? – спросил Тито директора.

– Это значит, что вы очень способный юноша.

– Вы никогда не говорили мне этого.

– Я не говорю. Показываю на деле.

Ему не давали никаких неприятных поручений.

– Хотите пойти на этот конгресс?

– Нет, – ответил Тито.

– Почему?

52

– Там скучно. Конгрессы – это собрание людей, которые говорят для того, чтобы затянуть дискуссию, и кончают тем, что посылают поздравительную телеграмму министру.

– Вы правы. Пошлю вашего коллегу.

Главный редактор тоже понял, что Тито правдивый человек, и предложил ему перейти на «ты».

Несмотря на свой титул, главный редактор был в редакции не Бог знает чем; в общем же это был милый человек, подчинявшийся всем. Люди очень часто создают себе утешение из этих контрастов: лошадь, доведенная до положение падали, называется «благородным животным»; искривление позвоночного столба, гипертрофия костей, кретинизм, физическое уродство – называются «игрой» природы; учреждение, куда люди отправляются умирать, носят название санаторий, монахов, лишенных права иметь детей, величают именем «отец».

Пьетро Ночера очень сердечно относился к Тито и помогал ему в редакционной работе.

– Скоро наступит день, когда ты отвернешься от меня, – сказал ему однажды Тито. – Пока я получаю меньшее, чем ты, жалование и занимаю низшее место, ты помогаешь мне, покровительствуешь и говоришь коллегам, что я талантливый человек, но как только я стану получать столько же, сколько и ты, будешь утверждать, что я кретин. Впрочем, это в духе людей. Даже Отец земной, после того, как устроил Адаму прекрасное место в земном раю, пожалел об этом и под первым же благовидным предлогом все разрушил.

– Ты опять принял дозу кокаина! – сказал укоризненно Пьетро Ночера. – Когда ты начинаешь делать сравнение с библией – значит у тебя в носу сидят уже несколько граммов порошку.

– Не будем уклоняться от темы нашего разговора, – возразил Тито. – Ты покинешь меня.

– Нет, друг мой, – продолжал Пьетро Но-

53

чера, откидываясь на спинку кресла в кафе Ришилье. Ты не понимаешь того, что у меня нет тех маленьких глупых дефектов, которыми обладают в изобилии все прочие. Я не заввдую ни тебе, ни директору, ни президенту республики, ни колбаснику Потену, который считается первым в этой области в Париже. Я работаю потому, что каждый месяц мне необходимо иметь в кармане две тысячи франков; но не хочу облагораживать работу ни посредством увлечения, ни посредством зависти, ни посредством соревнования. Жизнь – не что иное, как передняя к переходу в ничто. Кто станет работать в прихожей? Тут болтают, раccматривают висящие на стенах картины, ожидают своей очереди. Но работать! Нет никакой надобности, раз, войдя внутрь, мы ничего не увидим. Я не понимаю, почему люди, вообще, волнуются, спорят, ссорятся. Это геройский поступок, этого требует народ, то сделал хвастун: один предлагает идеи, другой – системы, третий – опрокидывает ценности. Но для чего все это? Ведь подумай только, что сегодняшний триумфа-тор, который держит в руках народные толпы, завтра может войти в любое кафе, выпить из немытого стакана, проглотить несколько бацилл, величиною в одну миллионную часть миллиметра, и отправиться к Создателю! Возвращаясь к вопросу о тебе, могу сказать, что, если бы я почувствовал необходимость назвать тебя кретином, то должен был бы считать интеллигентными всех остальных. Между тем я вижу вокруг себя людей, которые хотят казаться другими, чем они есть на самом деле, высказывают идеи, которых у них нет, проповедуют убеждения, которые им не принадлежат, говорят красивые слова для того, чтобы скрыть жалкую сущность. Кто не носит зимой шубу и уверяет, что так более гигиенично, не снимал бы ее даже в постели, если бы имел; мизантропы или любящие одиночество – по большей части такие люди, с которы-

54

ми никто не хочет иметь ничего общего: кто систематически молчит и старается показать вид, что он поглощен какими-то философскими изысканиями, наверное не что иное, как шут, у которого в голове торичеллиева пустота. Когда мне кто-нибудь говорит, что ему надоело жить, что свет опротивел ему, что счастье заключается в смерти – я поверю ему только тогда, когда он пустит себе пулю в лоб и его похоронят. Но до тех пор, пока на живот его не ляжет слой земли, я все еще думаю, что он продолжает разыгрывать комедию о пессимизме…

Пока Пьетро Ночера говорил все это, Тито смотрел на бульвар, где полицейский с белой палочкой в руке регулировал уличное движение, и думал:

«Все это ты говорил уже мне в первый же день нашей встречи: как все же человек повторяется.

– О чем ты думаешь? – спросил Пьетро.

– Я думаю, что ты искренний друг. Однако, главный редактор не приходит. Неужели он забыл?

Как это бывает в комедиех, не успел еще Тито окончить фразу, как тот, кого они ожидали, появился.

Главный редактор принадлежал к числу тех добрых людей, которые, если кому попадет в глаза соринка, дают тысячу самых полезных советов (дуй через нос, смотри вниз, ходи задом наперед, извлекай квадратный корень).

Ему было сорок лет: самый опасный возраст. Стариков не жаль, потому что они уже стары; мертвых не жаль, потому что они уже умерли: жаль тех, которые приближаются к старости, которые приближаются к смерти. Сорок лет! На так называемых амернканских горах тележка, скатившись с одной крутизны, задерживается на один момент в своем

55

стремлении перед второй крутизной и как бы собирается с силами; человек в сорок лет находится в такой же нерешительности: бег его замедляется, потому что крутизна и затем спуск, которого он не видит, но предчувствует, парализуют его. Главному редактору было сорок лет.

– Ненавижу кабачки, – заявил он, опоражнивая четвертую рюмку коньяку. – Все эти господа, которые танцуют по разным подобным заведением и воображают, что они развлекаются, не замечают того, что они не что иное, как пассивные инструменты в руках природы, которая дает им эти возбуждающие танцы, чтобы продолжать род.

И выпил еще одну рюмку.

– Я смеюсь из деликатности, – продолжал он немного погодя. – Смеюсь, потому что хочу скрыть мою меланхолию. А так как при помощи смеха это не удается мне, то я пью, чтобы скрыть, если не от других, то от себя, мою меланхолию; пью, чтобы скрыть морщины души; однако морщины души нельзя стереть; их можно сгладить на некоторое время, как это делают женщины, но потом они проявляются еще рельефнее.

И он снова выпил.

– Бешеная жизнь в типографиях научила меня читать и видеть все вверх ногами. Печальнейшая способность! Благодаря этому я утратил доверие друга, который был мне дорог, благодаря этому же я понял, что женщина, делавшая вид, что любит меня, презирала и обманывала меня.

И теперь я пью. Пью и гублю себя. Знаю это. Гублю себя, но вижу все в розовом свете. С меня и этого довольно. И, наблюдая, вижу мир таким, каким хотят заставить меня видеть оптимисты.

– А когда ты не пил? – спросил Тито.

– Когда не пил… Забыл… Верующие и мистики, когда окинут взглядом весь мир, не

56

видят красивых и увлекательных женщин, не видят достойных мужчин: они видят только скелеты, глазные впадины, челюсти без языка, зубы без десен, голые черепа и ноги, составленные из несуразных костей. Когда же я смотрю на мужчин, то вижу позвоночный столб и спинной мозг, от которого разветвляются нервы.

– Это мужчины, – сказал Тито. – А женщины?

– Женщины? Движущиеся матки. И ничего больше. Вижу движущиеся матки и мужчин, которые, как загипнотизированные, преследуют их и разглагольствуют о славе, идеалах, человеколюбии… Поэтому пью!

Через застланные табачным дымом окна был виден беспрерывный поток людей. Слышался, точно прибой морских волн, шум толпы и выкрики отдельных голосов. В этой бесформенной массе мелькали и скользили эластичные, мускулистые ноги женщин.

Современная Венера не обладает теми привлекательными и пухлыми ножками, которые восхищали наших дедов: нынешняя Венера заставляет думать о трепетной «герл» из английской труппы акробатов.

– Итак, я пью, – продолжал наставительно редактор. – Для меня оставалась еще, пожалуй, любовь. Но, в конце концов, я понял, что такое любовь. Это сладкое отравление, которое приходит от женщины, нравящейся мне. Через некоторое время весь яд, который я впитал в себя, улетучивается, и продолжающий исходить из нее яд не производит на меня уже никакого впечатления. Было время, когда мне доставляло удовольствие иметь соперников и чего-то добиваться, но теперь, когда я стал главиым редактором газеты и достиг высшого положения, которое могу занимать, я человек конченный. Сладость борьбы отсутствует уже хотя бы потому, что у меня нет больше противников, но, если бы они и были, я не стал бы утруж-

57

дать себя борьбой. Я понял, что враги необходимы только для того, чтобы идти вперед. Чтобы сделать карьеру, необходима оппозиция.