Борис Тесляров - От Карповки до Норвежского моря

• Название: От Карповки до Норвежского моря
• Автор: Борис Тесляров
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

В противоположность нам, у наших коллег агатовцев и азимутовцев не все ладилось. И если первые были вообще ещё очень далеки от решения каких либо конкретных задач, то у вторых происходили досадные сбои в определении наших координат и мы иногда «шли» по Гудзонову заливу, а иногда в подводном положении продолжали идти уже по просторам Канадской тундры. Но не только наш комплекс обеспечивал этот выход, мы сами тоже помогали лодке произвести проверки дифферентовки и кренования, перетаскивая из носа в корму и с левого борта на правый тяжелые металлические болванки. Конечно же, мы изыскивали любую возможность, чтобы в максимальной степени проверить комплекс. И хотя наши «Куплеты» и «Обухи» были еще впереди, этот и последующие выходы в декабре 1977 года дали нам огромный практический материал о работе комплекса в реальных условиях. Приближалось окончание этого тяжелого и напряженного восьмисуточного первого выхода лодки в море и на одном из обсуждений наших дел родилась идея попросить командование лодки дать нам возможность персонально, не совмещая с лодочными делами, поработать по обеспечивающему нас СКР'у. Я отправился «договариваться с таможней». Перед тем как идти к комбригу, командир, глядя на меня своими хитрющими глазами, спросил: «а не подведете, ёбть, Борис Владимирович?» Я не понял кого и почему мы подведем, но громко сказал: «никак нет, Сергей Иванович» и тихо добавил: «ёбть». Наша просьба была удовлетворена, но почему-то по лодке было сделано сообщение о проведении испытаний комплекса «Скат». Поскольку никаких схем взаимного маневрирования не было, мы выбрали самый простой и понятный вариант, который и был по радио передан на СКР. Корабль должен был удаляться от нас в сторону Кандалакши, меняя скорость хода через определенные промежутки времени. В назначенное время лодка погрузилась и мы начали работу. СКР удалялся, а мы как маятник ходили взад и вперед, делая циркуляции и меняя угловое положение к направлению движения надводного корабля. С первого момента работы наши акустики держали уверенный контакт с кораблем, докладывая на ЦП о всех изменениях его скорости хода. Это была наша первая непосредственная работа по надводной цели в реальных условиях. СКР удалялся, но все время присутствовал на нашем индикаторе. Почти одновременно в ЦП раздались два доклада — штурман доложил, что по его прокладке СКР подошел к боновым заграждениям на входе в Кандалакшу, а акустик, что цель застопорила ход. Мы всплыли, связались по радио с кораблем, от которого получили подтверждение докладов нашего штурмана и акустика. И хотя у нас не было точных данных ни о гидрологии в этом районе моря, ни об уровне шумности цели, ни об уровне собственных помех, дистанция, на которой акустики обнаруживали СКР, особенно на его самом малом ходу, говорила о больших возможностях комплекса. Это был наш первый успех, наш первый триумф в длинной цепи маленьких и больших побед и, конечно же, неудач на пути сдачи опытного образца комплекса, который произвел огромное впечатление на военных и всех гражданских специалистов, находящихся на борту, включая нас самих. Мы получили поздравления от командира лодки, от находившихся на борту Гл. технолога ЛАО В. И. Водянова (в то время он координировал от 1 ГУ МСП все работы по испытаниям лодки) и зам. Гл. конструктора лодки С. Н. Хорюшина, от многих офицеров, от наших коллег азимутовцев и агатовцев. Совершенно особым образом отметил наш успех комбриг. Следом за командой «выход наверх разрешен» по всей лодке раздался хриплый голос адмирала: «Первыми выходят скатовцы». Такое поощрение надо было действительно заслужить.

Наше самое глубокое погружение в тот выход мы совершили на глубину 150 м за день до возвращения домой и довольно долго шли под водой. Это было 27 ноября 1977 года. И надо же было так случиться, что это совпало с моим днем рождения и тогда же произошла моя близкая встреча с комбригом. Сначала мои товарищи, скатовцы, тепло поздравили меня, вручили подарок и зачитали шуточное поздравительное стихотворение, написанное на бланке Боевого листка с автографами всех наших участников выхода. Этот Боевой листок мне очень дорог и его подлинник я храню до сих пор. (Фотография с Боевого листка приведена и в этих воспоминаниях, но с несколько смягченными мною выражениями в первом и третьем четверостишьях по сравнению с оригиналом, который был написан и зачитан в сугубо мужской компании, да ещё под водой. Надеюсь, что авторы меня простят.) В соответствии с последним четверостишьем:

Наш коллектив мужской небритый
С волненьем гаркнет: «Будь здоров»
Омой же наши рыла шилом
«Комдив» наш Буба Тесляров

мы отметили моё 37-летие и я был вызван в центральный пост. В центральном, кроме несущих вахту членов экипажа, находилось командование лодки, много свободных от вахты офицеров и мичманов, наши гражданские коллеги. Так уж получилось, что на лодке отмечали, если я не ошибаюсь, первый день рождения одного из участников первого её выхода в море. Меня поставили рядом с командиром, который взял в руку микрофон и все отсеки узнали, что «представителю ЦНИИ „Морфизприбор“» Теслярову Борису Владимировичу сегодня, ёбть, исполнилось 37 лет… После вручения удостоверения о нахождении на глубине 150 м с градусами и минутами северной широты и восточной долготы, скромного военно-морского подарка-тельняшки, банки вяленой воблы, банки компота и банки сгущенки командир сказал, что теперь я должен обязательно представиться комбригу, для чего нужно «взять с собой» и идти в командирскую каюту, где комбриг отдыхает. Выполнив напутствие командира, я отправился во второй отсек, подошел к командирской каюте и, как водится на флоте, произвел одновременно три действия: постучался, произнес «прошу разрешения» и вошел. В каюте был полумрак, адмирал лежал на койке на спине с закрытыми глазами, его выступающий живот мерно колыхался в такт с шумным дыханием. Не зная что делать дальше, я решил уже выйти из каюты, но в этот момент услышал хриплый голос: «Какого хрена приперся». Я выпалил: «Виктор Васильевич, прибыл по случаю дня рождения», забыв назвать себя. Адмирал приподнялся на койке и попросил меня подойти. Я подошел, комбриг притянул меня к себе, приобнял и прохрипел мне в ухо: «Боренька (!!??), у тебя есть что-нибудь с собой?» Я достал свою фляжку, а Виктор Васильевич, указав на стаканы, стоявшие на столе, сказал: «Наливай». Мы выпили по чуть-чуть за мой день рождения, закусили черствой горбушкой хлеба с чесноком, которые лежали в ящике стола и с чувством выполненного долга я оставил комбрига отдыхать дальше. Но на этом мой день рождения не закончился. Я был снова вызван по громкоговорящей связи в центральный. Когда я вошел, командир БЧ-5 Валера Андронов своим негромким голосом сказал, что меня к телефону и указал на лежащую трубку. (Когда лодка, стояла у пирса, то с берега на нее подавалась телефонная связь. Телефон стоял в центральном посту и мы часто им пользовались, его не убирали и когда мы ходили в море.) Я взял трубку и сказал алё, которое утонуло в раскатах смеха всех в ЦП присутствующих. И на этой шутке меня ловили многократно.

Это был запоминающийся выход, на котором мы отлично справились с задачей обеспечения безопасности плавания подводной лодки. За все время нахождения в море в работе комплекса не было ни одного сбоя. Когда мы вернулись на базу, из Северодвинска полетела самая короткая служебная телеграмма, которую я видел за все годы работы. К сожалению, копия, которую я хранил долгие годы, куда-то затерялась. Но помню я её дословно. Два адреса — Москва Рубка 1 Свиридову и Ленинград Вега Громковскому, две подписи — Водянов и Русаков, два слова — Скатовцы молодцы.

И в заключение этой главы я хочу назвать тех скатовцев, которые тогда были на выходе Не знаю по какой причине, но на этой лодке даже спустя почти 5 лет после её первого выхода в море ни в одном из отсеков не были установлены памятные мемориальные доски с выгравированными именами тех, военных и гражданских, кто были первыми, как это обычно всегда делалось. Но если бы такие доски были, то в торпедном отсеке среди фамилий экипажа, военных и гражданских специалистов были бы следующие наши фамилии: Беркуль, Ванюшкин, Гурин, Гутенков, Глазов, Докучаев, Емшанов, Зелях, Зеленцов, Кокошуев, Королев, Новожилов, Нодельман, Паперно, Сидоров, Смола, Тесляров, Черняев, Штремт, Щуко.

Чупа-губа, Сосновая, Умба…

В декабре мы были участниками ещё двух выходов в море уже на государственные испытания лодки. Перед нами стояла всё та же задача — обеспечение безопасности плавания, а корабелам нужно было успеть провести основные испытания лодки и подписать акт приемки ещё в этом году, несмотря на то, что времени оставалось очень мало и Белое море должно было вот-вот «встать» — северная зима «закручивала гайки». Уже на обеих этих выходах нас выводил в открытое море и встречал на входе в Северодвинскую бухту ледокол. На лодке теперь присутствовала госкомиссия во главе с её Председателем контр-адмиралом Н. С. Борисеевым и было все также много гражданских специалистов. Работа шла круглые сутки (на кораблях в море по другому и быть не может) и очень интенсивно. На втором выходе у лодки были две основные задачи — измерение физических полей, в том числе акустического поля, и глубоководное погружение. К нашему обеспечивающему испытания СКР'у добавился еще буксир с «Дубравы», которому приходилось часто бегать в Северодвинск то за нужным специалистом, то за нужными бумагами и т. п., а во время глубоководного погружения должна была добавиться подводная лодка проекта 667БДР с комплексом «Рубикон» на борту, которая выходила на свои собственные испытаниями. Во время замеров акустического поля мы решили произвести первую калибровку аппаратуры контроля акустических помех и выставить нулевое значение, относительно которого будут происходить все дальнейшие измерения. Поэтому в нашей команде появился Герман Исидорович Усоскин, руководитель группы одного из секторов акустического отделения, в котором велась разработка этой аппаратуры (Герман Усоскин, в работе и жизни такой же стремительно-энергичный с мгновенной работой мысли и мгновенной реакцией, как при спуске на горных лыжах). На этом и последующем выходах мы продолжали осваивать наш комплекс и помогали осваивать его группе гидроакустиков. Из двух офицеров наиболее быстро всё схватывал и запоминал командир группы Ноиль Исхаков, но он не заставлял себя особенно углубляться в получаемые знания и они носили у него несколько поверхностный характер, хотя акустик он был отличный. Игорь Левчин был не так быстр, осваивал комплекс медленней, но более основательно и углубленно. Возможно это определялось их разделением обязанностей и Левчину, как инженеру-акустику, нужно было более глубоко «влезать» в технику, чем командиру группы Исхакову. Среди мичманов лидировал Толя Козлов, который хотел знать всё, а Толя Горбач был большой лентяй и ничего особенно знать не хотел. Очень часто нашим внимательным слушателем был начальник РТС Слава Фролов. На втором выходе моя жилищная «малина» кончилась и я, как все, жил в первом отсеке, в торпедном погребе, но вместе с ответсдатчиком лодки и сдатчиками других систем продолжать кормиться в офицерской кают-компании. Этот выход запомнился суточной стоянкой в надводном положении в Чупа-губе Кандалакшского залива, где проходили замеры физических полей лодки. А недалеко от поселка Чупа на берегу моря находилась международная биостанция и ученые биологи из Англии, Японии, Франции, Америки и др. стран с интересом разглядывали нас в бинокли и подзорные трубы (!?). Наиболее важным для нас, скатовцев, было измерение акустического поля корабля и одновременно первая калибровка АКП. Эти измерения производились специально оборудованным судном ГКС (гидроакустическое контрольное судно). Было решено, что для обеспечения связи и одновременно за наблюдением за измерениями на ГКС отправится представитель нашей военной приемки Е. А. Смирнов. Когда в район пришел ГКС, наш командир очень быстро договорился с командиром ГКС и с него был спущен катер («маленький»), который и забрал Женю Смирнова. Между нами быстро установилась звукоподводная связь. В числе многих режимов движения лодки при измерениях был и особый режим «тишина». Работали только основные машины и механизмы, обеспечивающие жизнедеятельность лодки и экипажа, запрещалось всякое передвижение по лодке, открывание дверей постов и кают, открывание крышек переборочных люков, запрещались любые удары и стуки, включая стуки ложек о тарелки и миски. Именно такой режим соответствует минимальному внешнему акустическому полю лодки, а также минимальному собственному уровню акустических помех и является наиболее благоприятным для работы системы шумопелегования, установленной на борту. Неоднократные ныряния под ГКС на различных режимах движения прошли успешно, также как и первая калибровка аппаратуры контроля помех. Этому способствовала пятибальная акустическая связь, которую мы поддерживали с Женей Смирновым. Когда, закончив работу, мы всплыли и велись радиопереговоры с ГКС, Женя раздобыл у кого-то из экипажа ГКС гитару и устроил нам настоящий концерт с борта ГКС, лишний раз доказывая отличное функционирование звукоподводной связи. На этом выходе Женя к нам больше не вернулся и с ГКС ушел в Северодвинск. Теперь нам предстояло глубоководное погружение. Правда, в Белом море нет глубин, где мы могли бы погрузиться на предельную рабочую глубину 400 метров, но есть одно местечко в Кандалакшском заливе, где можно нырнуть на 300. Туда мы и пошли. Если мне не изменяет память, это в районе губы Сосновой со стороны Кольского побережья залива, где находится поселок Умба. Придя в район, мы стали ждать наше обеспечение. Первым пришел буксир и пока мы ждали остальное обеспечение был организован поход на буксире в Умбу за рыбой. В этом поселке был большой рыбзавод, поставлявший деликатесные породы рыб по т. н. спецзаказам. Поскольку приобретение сёмги, гольца и прочих деликатесов происходило за «лодочную валюту», посторонних глаз должно было быть как можно меньше и никто из науки допущен на буксир не был. Через некоторое время командир сообщил нам, что обеспечивающая лодка и СКР уже находятся в полигоне и нужно установить с ними звукоподводную связь. С СКР мы очень быстро установили надежную связь, а наши попытки выйти на связь с лодкой результата не дали и мы, чтобы отбросить всякие сомнения по поводу внутриведомственных интриг (чей тракт связи лучше — серийного «Рубикона» или опытного «Ската»), решили на БДР подсадить нашего человека. Но мы не располагали резервом среди нашего состава, тем более, среди связистов. И тут кто-то вспомнил, что в Северодвинске нас ждёт М. Х. Зильберг (Макс Зильберг, можно сказать Главный конструктор гермоблоков капсульной группы аппаратуры, мягкий и тактичный человек, надежный и заботливый товарищ. Участник докового перехода, беззаветно преданный делу, он предлагал остаться в капсуле на первом выходе лодки в море, чтобы на самом себе прочувствовать в каких условиях будет работать аппаратура и убедиться в правильности конструкторских решений. И это его предложение было абсолютно серьёзным), который после каждого нашего возвращения сразу же нырял в капсулу и проверял состояние капсульной группы аппаратуры и условия её работы. И хотя сама по себе идея капсулы была впервые реализована в ГАК «Рубикон», конструкция капсульной группы аппаратуры в виде гермоблоков реализовывалась в практике гидроакустического приборостроения впервые в нашем опытном образце. Зная серьезное отношение Макса к делу, его постоянную готовность выполнить любое поручение, эта идея была сразу же одобрена и я пошел договариваться с Башариным о доставке сначала к нам, а потом на БДР Макса. Очень скоро, с очередным рейсом буксира в Северодвинск и обратно, в нашей команде появился Макс. Ко всем его положительным качествам у Макса была ещё и хорошая дикция. Пробыв у нас около суток, Макс получил необходимый инструктаж у связистов и опять с помощью буксира был снят с нашей лодки и доставлен на БДР. Конечно, это было простым совпадением, случайностью, но с приходом Макса на БДР наладилась связь. Всё было готово к глубоководному погружению.