Криста Вольф - Унтер-ден-Линден

• Название: Унтер-ден-Линден
• Автор: Криста Вольф
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1987

Рассказ из сборника БАРЬЕР. Фантастика-размышления о человеке нового мира.

---

Позади остальных, как будто он не имеет к ним отношения, ковылял седой железнодорожник — контролер со станции городской железной дороги Центральфихоф. У него просто было плохое настроение, я и не принимала его брюзгливости на свой счет даже тогда. Он не обратил на меня внимания, но и он, разумеется, был наделен столь же неистребимой памятью, как они все, и он, разумеется, будет вызван в качестве свидетеля, чтобы в надлежащее время дать показания о том, когда и в какой форме я, заглянув к нему в будку, спрашивала, как пройти на совершенно определенную улицу. Значит, улица будет названа публично и билетный контролер тоже вспомнит, что я настойчиво требовала у него справку, в которой он бы мне охотно отказал, из сострадания или по злобе. Ибо какая будет польза от моего паломничества на эту улицу? Ему сделают замечание: вопросы здесь задает суд. Какой я ему тогда показалась? Нервозной? Или наоборот — сдержанной? Но мой контролер к таким словам не привык. Он медлит. Ему помогают: показалась нетерпеливой? А может быть — ненормальной? Он будет каждый раз утвердительно кивать головой, и им останутся довольны. Такие слова любят в том месте, где будет происходить судебное разбирательство.

После этого его спросят еще только о том, когда я проходила мимо его окошечка. На это он может дать быстрый и четкий ответ: в семнадцать двенадцать. Спасибо, он может идти.

Теперь очередь нагловатого паренька, и теперь я узнаю и его. Таксист, который в день, ставший предметом рассмотрения (седьмое февраля сего года), поздним вечером — поздним вечером, высокий суд! — отвозил меня домой с той уже неоднократно называвшейся улицы. Он это подтверждает, но опять-таки без всякой заинтересованности — это меня обижает больше всего. Когда именно он подобрал меня на том углу?

Протест, ваша честь! — говорю я, выступая в роли своего собственного защитника. Ваша лексика внушает мысли о бездомности и преступности. Протест удовлетворяется, и вопрос формулируется по-другому: когда я подозвала такси? Около двадцати двух часов, он только начал работать. Впрочем, в течение всей поездки через Берлин (плату за проезд — девятнадцать марок тридцать пфеннигов — я округлила до двадцати) я с ним и словом не перемолвилась. Будто каждое слово казалось мне лишним.

Во время паузы, последовавшей за этим несущественным показанием, все занялись подсчетами. Седьмого февраля я потеряла на той улице четыре часа сорок восемь минут по среднеевропейскому времени, но об этом никто и не вспомнит. Для них ведь дело не в том, чтобы пристыдить меня: их задача меня уличить. Они выполняют ее беспристрастно, для моей же пользы.

Вот, например, тот человек — веселый руководитель группы, который подвел нас к загородке перед Бранденбургскими воротами, ему совершенно не в чем меня упрекнуть, если не считать того факта, что в один прекрасный день я зашла к нему в Бюро путешествий, сунула в сумочку несколько проспектов и внимательно изучила рекламные плакаты на стенах (потому что я быстро ушла, не попрощавшись и не выдав себя вопросом о возможности поездки вдвоем на выходные дни). Но именно этот, ничего не подозревающий человек должен вынести мне приговор. Что он скажет? Да ведь я знаю. В порядке гуманного наказания мне давно сообщили, что Любви грозит страшная опасность, и не только со стороны соперника, но и со стороны самого любящего.

Молча, ибо дара речи я давно уже лишилась, повернусь я, чтобы уйти. Если там есть двери, то маленький любезный лифтбой из отеля «Унтер-ден-Линден» распахнет их передо мной одну за другой приветливо и неофициально. Его показания (только они и могли бы мне по-настоящему повредить) уже не требуются. Чаша переполнилась. Но снаружи меня поджидает мой наглый таксист, он невозмутимо предлагает мне свои услуги, потому что ему надо выполнить план.

Приговор обжалованию не подлежит. Я это знаю. Я всегда знала: наступит такой день, когда я не смогу уже ничего обжаловать. Я угодила в ловушку.

Меня охватывает паника. Из последних сил отталкиваюсь я от загородки и начинаю потихоньку, шаг за шагом, пятиться назад. Появляется надежда, что удастся удрать незаметно, как вдруг мне машет руководитель группы: идите, идите! Мы хотели только вместе с вами съесть по яблоку.

Я опрометью убегаю. Вслепую лечу через перекресток, рискуя угодить под один из мчащихся автомобилей. Но в глубине души я знаю: пока еще этого не случится. Почти бегом дохожу до советского посольства. Я выбилась из сил и едва перевожу дыхание. Должна же быть на этой проклятой улице какая-нибудь инстанция, куда можно пожаловаться. Нет, произносит кто-то возле меня. На это вы не рассчитывайте.

О Девушке я совершенно забыла.

Это не беда, великодушно говорит она, и я с болью сознаю, что завишу теперь от ее великодушия. Какое уж тут превосходство! Что они еще предпримут, чтобы меня сломить?

Горше всего, говорит Девушка, отказываться от счастья, которое нам все равно недоступно.

Молчите! — резко говорю я. Что вы можете об этом знать? Что можете вы знать о добровольном отказе — вы, добившаяся всего, чего хотели?

Вы так думаете? — тихо спрашивает Девушка. Думаете, мы можем чего-то добиться? Думаете, наша сестра способна добровольно отказаться от счастья?

Неужели вы им сказали это прямо в лицо? — спрашиваю я затаив дыхание.

Конечно, отвечает Девушка, а то как же?

Не могу ей не верить. Когда Девушку допрашивала конфликтная комиссия, и страх и конфликты уже остались у нее позади. Петер, мой старый друг Петер, чье имя в этом деле официально не фигурировало и который, таким образом, мог появиться здесь рядом с Девушкой только по доброй воле, без вызова, отговорился командировкой. Он рассчитал, что его выступление пользы никому не принесет, а ему может очень повредить. Девушка с ним согласилась, а комиссия заключила, что лицо, оставшееся неизвестным, вызвано быть не может. В конце концов, ведь не он, а она пыталась ввести в заблуждение университетское начальство. Констатация факта, которого никто и не оспаривал. Надеюсь, вы будете благоразумны.

Благоразумна? — удивленно спросила Девушка. Что вы хотите этим сказать?

Ну, если вы не понимаете…

Будь же благоразумна, прошу тебя, так наверно, сказал ей на прощанье мой друг Петер. Он непременно хотел с ней попрощаться, честь по чести, хотя мог бы потихоньку улизнуть со своим чемоданчиком, с тем самым, который он месяц тому назад принес в новую квартиру своего уехавшего приятеля, намереваясь пожить там с этой юной, очаровательной и до смешного верной Девушкой, пока его жена Марианна будет проходить курс водолечения по системе Кнейпа. С Девушкой, которая сознавала, что свела его с пути истинного и потому ничего от него не требовала, единственно — чтобы он дал ей об этом забыть. Но он к этому не стремился, ему было все равно.

Когда по ночам она вставала с широкой кровати за занавесом и, скользнув в крошечную кухню, жадно пила воду из крана; когда, подойдя к открытой балконной двери, слушала рокот ночного города и, глядя поверх низких крыш торговых зданий на Фридрихштрассе, следила, как надвигаются и пропадают во тьме фары машин, а потом поднимала глаза к розовеющему горизонту, на котором рисовался ломаный силуэт города; когда мой друг Петер, чувствуя себя как ни разу в жизни беспомощным, вставал тоже и спрашивал, не может ли он что-нибудь для нее сделать; когда она начала понимать, что без чьей-либо вины остается ни с чем и что за невозместимые потери никого винить нельзя, — тогда она сказала, пока еще не отказывалась говорить: любви конец, если принимать ее слишком всерьез.

Мой друг Петер не переносит угрызений совести. Председательствующий откашливается. Вы не называете этого человека: надеюсь, он не из нашего преподавательского состава. Удивительно, что такие истории у нас теперь случаются все чаще и чаще. Прежде рыцарственный мужчина отказывался назвать имя дамы, но похоже, что в эпоху женского равноправия укоренился противоположный обычай. Как много детей, не знающих имени отца! — Впрочем, это дело ваше. Наше дело выяснить, почему вы в течение трех месяцев пропускали занятия без уважительной причины.

Девушке нечего на это ответить. А вот с Отто Козинке, который стал беспокоиться и по поручению матери зашел спросить, не больна ли она, — с ним она говорить не отказывалась:

Знаешь, Отто, мне это претит, — О чем вы, фройляйн? Что вам претит? — Что они себя ни в грош не ставят. Понимаешь, Отто, что я имею в виду? — По правде говоря, нет, фройляйн, — Что их собственное счастье им безразлично, — Ну уж в это я никак не поверю, фройляйн, — Не поверишь? Где же твои глаза? Разве ты не видишь, как они убегают от самих себя, все дальше и дальше? И ты никогда не задумывался над тем, куда девается все то, чего нам не удается совершить? Наша непрожитая жизнь?

Опытный человек, председатель комиссии с первого взгляда понял, что эта девочка себя переоценила. Мы хотим вам помочь, сказал он, и он действительно этого хотел. Кто бы из нас позволил себе бросить камень? Представительница Союза молодежи, симпатичная живая девушка, казалось, испытывала желание хотя бы взяться за камень, хотя бы взвесить его на руке: посмотреть, какие глаза бывают у человека, когда он ждет удара? Но председатель остановил ее взглядом. У вас неприятности, какого рода — мы выяснять не будем. Сложные переживания. Допустим. На неделю-другую это может выбить из колеи молодого человека, и он забудет о своих обязанностях. Но на несколько месяцев! А потом вы не желаете отвечать за свои поступки. Спасаетесь бегством, даже идете на прямой обман!