Владимир Ленин (Ульянов) - Полное собрание сочинений. Том 42. Ноябрь 1920 — март 1921

• Название: Полное собрание сочинений. Том 42. Ноябрь 1920 — март 1921
• Автор: Владимир Ленин (Ульянов)
• Издательство: Паблик на ЛитРесеd7995d76-b9e8-11e1-94f4-ec5b03fadd67
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1970

В сорок второй том Полного собрания сочинений В. И. Ленина входят произведения, написанные с ноября 1920 по март 1921 года. Они отражают переломный момент в жизни Советского государства, когда основные силы иностранных интервентов и внутренней контрреволюции были уже разгромлены и перед Советской республикой снова вплотную встали задачи мирного социалистического строительства.

---

22 декабря{76}

Товарищи, позвольте мне начать с некоторых замечаний, сделанных ораторами, и по запискам, по крайней мере, наиболее существенным. Из критики тов. Корзинова я выделил мысль об инженерах и агрономах. Нам необходимо усилить подготовку инженеров и агрономов из рабочих и крестьян. Это несомненно, и для этого Советской властью меры принимаются, но на очень быстрый успех мы рассчитывать не можем, и если тут срок не будет так длинен, как для электрификации, то во всяком случае несколько лет это займет; и неправильно предложение Корзинова, когда он говорит, что надо отложить всякие дела до получения своих агрономов. Нам сейчас нужно найти, взять лучших агрономов, зазывать их на наши собрания, требовать от них отчета и таким образом отделять исполнительных и образованных от других.

Тов. Корзинов попал в оппозицию ради оппозиции, когда говорит, что декрет о концессиях надо было опубликовать раньше. Но у нас работа в Совнаркоме и Совтрудобороне такова, что надо отвечать сразу же, и у нас положение таково, что если разногласий в ЦК и Совнаркоме нет, решения принимаются немедленно. Если декрет о концессиях неправилен, то надо предложить отменить его, потому что самая главная концессия с Вандерлипом превратится в формальный договор не раньше, как в марте месяце следующего года.

Тогда, когда мы этот декрет издавали, наша главная цель была и остается сейчас – ускорить возможность заключения торгового договора и заманить капиталистов на концессии. Я на этой политической стороне останавливался непосредственно в докладе на фракции, и я возражений не слыхал и поэтому удивился, когда тов. Игнатов, чтобы непременно дать что-то оппозиционное, сказал, что с Вандерлипом вышло неладно, что мы не выяснили, кто он. Я прочел заявление заместителя наркома по внешней торговле, что все справки о группе, представляемой Вандерлипом, были наведены, были подтверждены за границей и остались неопровергнутыми. Сам Вандерлип указал, что до вступления в управление кандидата республиканской партии, до нового президента нельзя заключать договора, ибо этот договор не минует американского правительства.

Этот договор, по которому военная база предоставляется американскому правительству. Следовательно, если бы даже этот Вашингтон Вандерлип, относительно которого тов. Рязанов пустился, правда это с ним часто бывает, в подробности совершенно к делу не относящиеся, если бы он даже никого не представлял и был просто жуликом, т. е. проект договора был бы направлен к тому, что правительство Соединенных Штатов возьмет морскую базу, направленную против Японии, мы обмануты здесь никак не можем быть, потому что в Америке президентом Соединенных Штатов будет действительно представитель республиканской партии. После Вандерлипа мы будем иметь возможность судить окончательно об этом торговом договоре. Вся критика Игнатова рассыпается в пух и прах, он просто относится невнимательно к тому, что на нашем совещании было сказано.

Тов. Корзинов сказал, что насчет Польши надо было бы предупредить раньше. Тут чрезвычайно трудное положение, и был момент, когда наши войска двигались и когда у Центрального Комитета было основании думать, что, несмотря на осложнившееся положение, мы можем многого достигнуть, переходя в наступление.

В этакое время, когда после ноты Керзона от 11-го июля{77}, ответ требовался в несколько дней, собирать партийные собрания и ставить этот вопрос, где к этому основание? Да и всякий товарищ знает, что, если бы мы могли перейти в выгодный момент к наступательной войне, то мы от этого никогда не отказались бы. И нигде, никогда в этом отношении никакой оппозиции не было бы. Мы видели оппозицию как раз обратную, когда нас обвиняли в недостаточно активной внешней политике. Что здесь были ошибки – это несомненно, но также несомненно, что сейчас рассуждения о них ничего не дадут, потому что нам не до того, чтобы заниматься старой нашей деятельностью. Когда мы отодвинемся во времени, когда будут собраны документы и материалы, тогда мы сможем нашу ошибку взвесить полностью. Поэтому я в выступлении товарища Корзинова ничего решительно, кроме желания найти оппозицию, но вижу. В другой раз, когда мы будем находиться в выгодных условиях, мы точно так же используем наши успехи. И пока партия не запретит, мы всегда будем переходить в наступление. Я думаю, что партия, что ни один член ее ни на одном собрании, обратную политику не предложит.

По поводу замечания товарища Гусева должен сказать, что я вижу свою ошибку в том, что внес полемику в официальный доклад, и поэтому я уже предложил из официального текста доклада выкинуть эту часть, равно как прибавить приветствие Советской Армении, которое я по непростительной оплошности забыл в своем докладе вставить.

Здесь напрасно тов. Гусев говорит, что я хвалился своей скромностью, – совсем дело было не в этом, а в том, что нам при переходе к более серьезному практическому сближению экономических наркоматов и осуществлению единого хозяйственного плана надо бояться прожектерства.

Тов. Гусев говорит, что я не критиковал его брошюры в целом. Но это – центральный пункт: тов. Троцкий и тов. Рыков приглашаются бросить ведомства и войти в Совет Обороны, который, будучи не ведомственным, создаст для себя новый аппарат. Я не понимаю, как можно спустя три года Советской власти такой вопрос поднять и его здесь поддерживать. Я не нахожу слов для выражения недоумения, это совершенно несерьезно, это значит побить ведомство в одном месте и создать его в другом. Это значит не представлять себе, каков нага аппарат. Я не знаю, удалось ли тов. Попову напечатать листовку, которую он мне дал. Там есть выборка из итогов переписи 1920 года. Вы знаете, что перепись эта проведена удовлетворительно и даст массу ценнейших материалов о числе советских служащих в Москве. Мы раз уже такую перепись производили в 1919 году, теперь мы имеем перепись более полную. Там не менее 230 тысяч советских служащих: в важнейших комиссариатах – 30 тысяч, даже больше; в Московском Совете – 70 тысяч{78}. Представьте себе эти цифры, подумайте над ними и тогда скажите себе: что же, если вы возьмете влиятельного товарища, наиболее авторитетного, создавшего известную школу работы в своем ведомстве, вынете его из этого ведомства и поставите для объединения нескольких ведомств – что, кроме хаоса, здесь может получиться. Разве так можно понимать задачу борьбы с бюрократизмом. Это совершенно несерьезное отношение к делу, это – непредставление совершенно реальности. Я понимаю серьезность бюрократизма, но мы его уничтожения в партийной программе не ставили. Это не вопрос съезда – это вопрос целой эпохи, и вы имеете специальный доклад, посвященный этому вопросу.

И разве можно предполагать, что росчерком пера, переведя товарищей, создавших наилучшую постановку в том или ином из важнейших ведомств, в Совет Труда и Обороны, получите новое ведомство с неопределенными полномочиями, которое не будет объединять экономически. Когда в Совете Труда и Обороны практически встал вопрос, что экономически и что неэкономически, то не только Наркомвнешторг говорил, что он экономический наркомат, но и Наркомфин. А разве экономическую работу можно вести без Наркомздрава? Конечно, когда нам удастся добиться крупных успехов в деле хозяйственного пересоздания, тогда отношение экономических наркоматов к неэкономическим, может быть, станет иным после того, как мы добьемся крупнейших успехов в деле изменения основ экономики. Ничего подобного сейчас нет. Поэтому так легко относиться к ведомственности, как относится Гусев, повторивший в других частях брошюры, между прочим, превосходные мысли, высказанные в предыдущей брошюре, – так относиться совершенно неправильно.

Я не буду говорить о речи Рязанова, ибо ее достаточно опроверг Каменев. Напомню только, что и Рязанов, и увлекшийся его дурным примером Гусев, стали рассказывать, что где-то они слышали, может быть, от меня, что я хотел в Совнаркоме – один сказал, утопиться, а другой – застрелиться. Если меня товарищи будут ловить на всяком сердитом слове, которое скажешь, когда очень устал, и заставлять о нем говорить перед тысячью человек, я думаю, они всякое доверие к серьезности своего выступления подорвут раз и навсегда. (Аплодисменты.)

Очень может быть, что у нас в Совнаркоме масса дел вермишельных, это правда. Если Максимовский сделал из этого предмет, чтобы проявить свою оппозиционность и специально это подчеркнул, то я должен сказать, что нет и не может быть государственного учреждения, в котором не было бы вермишельных дел. Вы не прибавили того, что ЦК решал вопросы, связанные с политикой. Пока управлять будет правящая партия, пока эта партия должна решать все вопросы о разных назначениях, вы не допустите, чтобы важнейшие государственные назначения делала не руководящая партия. В конце концов не то важно, какую политику кому проводить. Разве в ЦК нет дел вермишельных? Сколько угодно. Разве не бывает повестки, по окончании которой, прогнав несколько десятков вопросов, не только скажешь, что я рад утопиться, а и похуже что-нибудь. Я повторяю, что поймать меня на такого рода заявлении очень не трудно, но выступать здесь и делать из этого предмета оппозицию и говорить против вермишельности – это несерьезно.