Олдос Хаксли - Остров

• Название: Остров
• Автор: Олдос Хаксли
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-7331-0207-1

Если в своей знаменитой антиутопии «Прекрасный новый мир» (1932) классик современной английской литературы рисует жуткий образ грядущего, где предельная рационализация жизни приводит не только к материальному прогрессу, но и к духовному одичанию людей, то в последнем своем романе «Остров» (1962) писатель ищет выход из духовного тупика в обращении к буддистским и индуистским учениям. На вымышленном острове Пала люди живут свободно и счастливо, не прибегая к рецептам западной цивилизации. Глубокое философское содержание сочетается в романе с острым авантюрным сюжетом.

---

— Готово, — Уилл вручил Ранге заклеенный и надписанный конверт. — Могу ли я попросить вас приклеить марку и опустить письмо, чтобы оно отправилось с завтрашним самолетом?

— Сделаю непременно, — пообещал юноша.

Глядя им вслед, Уилл почувствовал укол совести. Какие очаровательные молодые люди! А он, встав на сторону Баху и грубых сил истории, собирается разрушить их мир. Уилл попытался утешить себя мыслью, что не он, так другой, в конечном счете это все равно. И даже если Джо Альдехайд получит свою концессию, эти двое по-прежнему будут заниматься любовью привычным для них способом. Или это станет уже невозможно?

Маленькая сиделка обернулась у двери, чтобы сказать несколько слов на прощание.

— Читать нельзя! — воскликнула она, погрозив пальцем. — Надо спать.

— Я никогда не сплю днем, — возразил Уилл, удивляясь собственному упрямству.

Глава седьмая

Уилл никогда не мог уснуть днем. Несмотря на то что часы показывали двадцать пять минут пятого, он не чувствовал никакой усталости. Раскрыв «Сочинение об истинном смысле…», он продолжил прерванное чтение.

«Дай же, нам, Господи, нашу насущную веру, но избави нас от верований».

На этих словах он остановился сегодня утром. Далее следовал новый, пятый раздел.

«„Я“ воображаемое и „я“ действительное — это и несчастье, и конец несчастья. Примерно на треть это несчастье личность, коей я себя считаю, неизбежно должна претерпеть. Оно присуще человеческому существу, является ценой, которую мы платим за способность чувствовать и сознавать; за стремление к свободе — при том, что вынуждены подчиняться законам природы и времени, живя в безразличном по отношению к нам мире в ожидании дряхлости и неминуемой смерти. Но на две трети в наших несчастьях виноваты мы сами; они не обусловлены вселенским миропорядком, и потому необязательны».

Уилл перевернул страницу. Листок бумаги выскользнул и упал на кровать. Уилл взял листок и взглянул на него. Двадцать строк мелкого четкого почерка, и ниже инициалы: С. М.

Пожалуй, это не письмо: скорее стихи, и потому — общественное достояние. Уилл прочел:

Где-то между животным молчанием
И миллионом воскресных проповедей;
Где-то между Кальвином на Христе
(Да поможет нам Бог!) и ящерицами;
Где-то между видимым и слышимым,
Где-то между липким, тягучим словесным потоком
И первой звездой, и тучами мошкары,
Вьющейся над призраками цветов,
В ясной пустоте — я, и уже не я,
По-прежнему вспоминаю
Непрочную мудрость любви, оставшейся на ином берегу,
И, слушая ветер, вспоминаю
Ту ночь, первую ночь вдовства,
Бессонную, со смертью, притаившейся в темноте.
Все, все принимаю с неизбежностью;
Но я, и уже не я,
В ясной пустоте меж мыслью и молчанием
Вижу все: прежнее счастье и утрату, радость и боль,
Блистающие, как генцианы в альпийской траве,
Голубые, свободные, распахнутые.

«Как генцианы», — повторил про себя Уилл, и вспомнил лето в Швейцарии: ему было двенадцать, и он проводил там свои каникулы. Уиллу вспомнился луг высоко над Гриндельвальдом, с незнакомыми цветами и чудесными неанглийскими бабочками; ему вспомнилось темно-голубое небо и залитые солнцем огромные смеющиеся вершины по другую сторону долины. Однако отец — и придет же такое в голову! — сравнил вид окрестностей с рекламой молочного шоколада Нестле. Не настоящего шоколада, настаивал с гримасой отвращения отец, а молочного.

Затем последовало ироническое замечание об акварели, которую рисовала мать. У бедняжки это получалось из рук вон плохо, но она вкладывала в свое искусство столько любви и старания!

— Реклама молочного шоколада, которая Нестле не подошла.

Теперь была его, Уилла, очередь.

— Что ты застыл с разинутым ртом, как деревенский дурень? Найди себе занятие поумней; например, повтори немецкую грамматику.

Нырнув в рюкзак и покопавшись там, отец извлек из-под сваренных вкрутую яиц и сандвичей ненавистную коричневую книжицу. Что за тяжелый человек! И все же, если Сьюзила права, он должен видеть его сияющим, как генцианы, — Уилл перечел последнюю строку: «Голубые, свободные, распахнутые».

— Что ж… — послышался знакомый голос.

Уилл взглянул на дверь.

— Легки на помине! — сказал он. — Стоит вас только вспомнить или прочесть ваши стихи, тут же являетесь.

Сьюзила взяла листок.

— Ах, это! — воскликнула она. — Увы, благих намерений недостаточно, чтобы получились хорошие стихи.

Вздохнув, она покачала головой.

— Я пытался представить своего отца в виде генцианы, — сказал Уилл. — Но удалось увидеть только огромную кучу дерьма.

— И дерьмо может восприниматься как генцианы, — уверила его Сьюзила.

— Однако для этого надо поместить его в ясную пустоту между мыслью и молчанием.

Сьюзила кивнула.

— Как же туда попасть?

— Спешить не надо. Она сама придет к вам. Или, вернее сказать, она уже здесь, с вами.

— Вы будто Радха, — пожаловался Уилл, — твердите как попугай то, что старый раджа говорит в начале книги.

— Мы повторяем эти слова, — сказала Сьюзила, — потому что в них заключается истина. Не повторять их — значит не считаться с опытом.

— С чьим опытом? — спросил Уилл. — Наверняка не с моим.

— Сейчас — да, — согласилась его собеседница, — но если бы вы последовали советам старого раджи, этот опыт стал бы вашим.

— У вас были трудности в отношениях с родителями? — поинтересовался Уилл. — Или вы всегда смотрели на дерьмо как на генцианы?

— Только не в том возрасте, — ответила Сьюзила. — Дети — это дуалисты-манихеи. Такова цена, которую приходится платить за познание рудиментов человеческого существа. Только взрослые умеют смотреть и на дерьмо, и на генцианы как на Генцианы, с заглавной буквы.

— И как же вы воспринимали своих родителей? С улыбкой терпели невыносимое? Или они были вполне сносными людьми?

— Да, каждый в отдельности был вполне сносным человеком, особенно отец. Но вместе они были ужасны. Они не выносили друг друга. Если женщина — напористая, веселая — выходит замуж за унылого интроверта, она будет раздражать его постоянно, даже в постели. Ей требуется беспрерывное общение, а ему оно не нужно вовсе. Он склонен считать ее пустой и неискренней, а она думает, что он бессердечен, горд и не способен испытывать простые человеческие чувства.

— Не ожидал, что и у вас люди попадают в такие ловушки.

— Но и здесь все предусмотрено, — заверила его Сьюзила. — Еще в школе детей готовят к тому, что им предстоит, возможно, жить с человеком, чей темперамент и психика совсем иные. К сожалению, в некоторых случаях эти знания не помогают. Не говоря уж о том, что разница меж людьми бывает столь велика, что невозможно перекинуть мост. Во всяком случае, моим родителям так и не удалось это сделать. Бог знает, почему они полюбили друг друга. Но когда они сблизились, мать почувствовала себя уязвленной замкнутостью отца, тогда как бурные проявления ее привязанности воспринимались им с ужасом и отвращением. Я сочувствовала отцу. По складу характера я похожа на него, а не на мать. Помню, как меня, еще совсем кроху, угнетала ее суматошность. Она никогда не оставляла нас в покое. И до сих пор она не изменилась.

— Вам часто приходится ее навещать?

— Нет, мы видимся крайне редко. У нее своя работа, свои друзья. В этом конце земли. Мать — это, строго говоря, наименование функции. Когда функция исчерпана, наименование теряет свой смысл; между выросшим ребенком и женщиной, которая именовалась «матерью», складываются новые отношения. При наличии общего языка эти двое видятся постоянно. В противном случае — расстаются. Никто не ждет, что они будут вместе. Быть вместе еще не значит любить друг друга или доверять друг другу.

— Итак, сейчас все в порядке. Но тогда? Каково ребенку взрослеть в окружении людей, не способных понять друг друга? Уж я-то знаю, как заканчиваются подобные сказки: «Они жили долго, но несчастливо».

— Не сомневаюсь, — сказала Сьюзила, — что если бы мы не родились на Пале, жизнь сложилась бы неудачно. А так все устроилось довольно неплохо.

— Как же вам это удалось?

— Мы тут ни при чем, за нас все сделали другие. Вы уже прочли, что пишет старый раджа о двух третях горестей, которые мы изобретаем сами?

Уилл кивнул.

— Я как раз читал это, когда вы вошли.

— В старые недобрые времена, — сказала Сьюзила, — в паланезийских семьях были свои жертвы и тираны; в отношениях царила ложь — точь-в-точь как в ваших семьях. Положение дел было настолько ужасным, что доктор Эндрю и раджа-реформатор решили: надо что-то делать. Буддистская этика и примитивный сельский коммунизм как нельзя лучше способствовали достижению намеченной цели, и в течение одного поколения семья изменилась до неузнаваемости.