Юрий Оклянский - Оставшиеся в тени

• Название: Оставшиеся в тени
• Автор: Юрий Оклянский
• Издательство: Известия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1987

Книга Юрия Оклянского «Оставшиеся в тени» впервые объединяет под одной обложкой две биографические повести, получившие широкое признание читателей. Главных героинь «Шумного захолустья» и «Повести о маленьком солдате» роднят незаурядность натур и тот вклад, который они внесли в историю литературы и события эпохи. Частичная доработка произведений, осуществленная автором в настоящем издании, отобразила документальные материалы последних лет.

---

Товарищи! Будьте бережны к памятникам старины и искусства, которые являются достоянием народа».

Итак, до 1964 года здесь еще находился санаторий «Высокие горы»! Он был, как видно, лечебной базой Центрального института туберкулеза. Вот откуда двойственность обозначений местонахождения М. Штеффин в телеграммах и дневниках Брехта: то Центральный институт туберкулеза, то санаторий «Высокие горы», оба по адресу Чкалова, 53… В данном случае это одно и то же — вот этот дом…

Хорошо. Но куда подевалась туберкулезная лечебница после 1964 года? Ее персонал, архивы? У кого осведомляться об этом в спортивной здравнице?

Я уже начал свертывать авторучку, как вдруг глаз выхватил из — соседних стенгазетных столбцов то, что было, пожалуй, прямым советом, как поступать дальше.

Со всех ног бежать к той, кому посвящена заметка!

Во всяком случае так мне показалось. Это была небольшая статья под фотографией, называвшаяся «Наши ветераны. Рахиль Савельевна Шатхан». Из заметки следовало, что в нынешнем октябре 1976 года коллектив физкультурного диспансера провожает на пенсию врача-фтизиатра, отдавшего пятьдесят пять лет медицине. Человек это поистине необыкновенный: «Работала в госпиталях еще в гражданскую войну… — читал я. — Знала Коллонтай, Людмилу Сталь… Член КПСС с 1931 года… В годы войны сменила стетоскоп на скальпель хирурга. По двое суток не отходила от операционного стола… Имеет восемь правительственных наград…»

Но суть для меня была заключена в одной половине фразы: «…с 1932 года — главный врач санатория «Высокие горы».

Если уж Рахиль Савельевна так прочно осела здесь, то вполне могло быть, что она работала главврачом и в мае 1941 года. Сменить «стетоскоп на скальпель» — это похоже — она могла отсюда. Тогда, если она и не помнит истории с сотрудницей Брехта в самый канун войны (такая памятливость для главврача, конечно, маловероятна), то во всяком случае обрисует обстановку, сориентирует, назовет имена. Одним словом, мне нужен ветеран!

…И вот спустя какое-то время мы вполголоса переговаривались в комнате с крашеными белыми стенами и видом на Яузу, где провела последние дни Грета. Со мной была та самая «очень внимательная и любящая Грету» (как сказано в письме М. Я. Аплетина от 3 июня 1941 г.) женщина-врач, которая делала тогда все, чтобы отстоять ее жизнь…

Расскажу по порядку.

Рахиль Савельевна Шатхан оказалась полной, кряжистой женщиной, с румяными щеками и белыми, как екатерининский парик, волосами. На ее лице умом и волей светятся два разноцветных, по-стариковски слезящихся глаза — зеленый и темно-синий. Годы согнули ее, она ступает грузно и, когда идет по коридору, похожа с расстояния на катящийся монолит.

Все ее знают в физкультурном диспансере. И все от врача до нянечки стараются первыми поздороваться. В самом деле, это необычное явление, чтобы человек до восьмидесяти лет работал с такой памятливостью и сноровкой и чтобы его, при довольно крутом и властном нраве, так безраздельно почитали. Она и на пенсию перешла только что, 27 октября, точно в день своего восьмидесятилетия. И то потому, как сказали мне в диспансере, что сама сочла, что на девятом десятке работать вроде бы неприлично. Такая эта Рахиль Савельевна!

Вначале, когда мы устроились в пустом административном кабинете, беседа протекала так:

Да, она работала в мае 1941 года главврачом санатория «Высокие горы», который был одновременно терапевтической клиникой Центрального института туберкулеза, сказала Рахиль Савельевна. «А почему вас интересует именно это время?» — «Конечно, много воды утекло, — осторожно заметил я, — тем более что у главврача масса всяких дел и забот, но, может быть, у вас все-таки сохранился в памяти случай, который произошел тогда с одной немкой… Она была иностранка, по фамилии Штеффин. Может, вам еще что-нибудь подскажет и то, что она была сотрудница немецкого писателя Брехта?.. Маргарет Штеффин…» — «Это был не случай, — серьезно заметила Шатхан. — Она умерла…» — «Так вы помните!» — удивленно воскликнул я. «Конечно, — невозмутимо отвечала Рахиль Савельевна. — Я была ее лечащим врачом…» — «Не может быть!!!» Это была уже чистая фантастика. «Чего не может быть? — не поняла Рахиль Савельевна. — Позвонила директор нашего Центрального института Лебедева Зинаида Александровна. (Она жива, заведует кафедрой туберкулеза в университете Патриса Лумумбы). Говорит, нужен врач, знающий немецкий язык. Так что привезут больную, ведите ее сами, Рахиль Савельевна! Я по-немецки говорю с гимназии… Впрочем, оказалось, отчасти перестарались. Это Брехт не владел русским, а Марго (так ее у нас называли) даже очень хорошо говорила по-русски…» — «Марго? — повторил я. — Так вы, может, даже помните и Брехта?» — «Хорошо помню, — с прежней свидетельской бесстрастностью произнесла Рахиль Савельевна. — Привез ее он. Я еще спросила: «Это ваша секретарша?» — «Она мне гораздо дороже, она помогает мне работать!» — ответил. Потом несколько раз* приходил до отъезда во Владивосток. Этот город — точно! Я ему еще сказала: «Завидую, что вы едете через мою родину». Ведь я коренная сибирячка, иркутянка…»

Все эти подробности — насчет сотрудницы-секретарши, знаний русского языка, Владивостока и т. д. — значили в данном случае не меньше, чем иной письменный документ или пароль. Они могли быть известны узкому кругу посвященных, а уж никак не врачу-фтизиатру, не представлявшему за пять минут до того, о чем пойдет речь.

«Ну и память у вас, Рахиль Савельевна! — только и нашелся что сказать я. — Ну и ну!.. В таком случае вы же сокровище! Надо же, как повезло!» — «Спасибо, — по-своему истолковала она: комплимент как будто показался ей сомнительным. — Мою память испытывал еще академик Отто Юльевич Шмидт (он тут у нас лечился), полярник, выдумщик, все любил проверять. «Вы, Рахиль Савельевна, — однажды сказал, — пожалуй, мнемонисту из цирка не уступите!..»

Когда мы таким образом взаимно освоились, Рахиль Савельевна начала подробный рассказ. Вот первая его часть — о себе:

— Вообще-то память у меня не на все одинаковая. Есть вещи, которые забыла, будто их и не было. Я только все помню, что касается туберкулеза. И скажу вам — почему: у меня с ним давние личные счеты. Мой муж был чахоточный. В 1920 году, после Томского университета, когда была мобилизована в пятую Дальневосточную армию, работала зауряд-врачом. А потом поменяла специальность ради него, стала фтизиатром, чтобы ему помочь. Вы слышали такую фамилию — Котов Григорий Николаевич? Активный участник революции в Сормове, большевик с 1903 года. Это — мой муж. Какой был красавец! Даже царская охранка сыскной лист при перечислении особых примет однажды заключила словами: «…а в общем красавец парень». Можете на него посмотреть — есть такая картина художника Василия Васильевича Журавлева «В Пермской тюрьме». Там в камере Дзержинский, Артем, Котов… Видно какой! Он был старше на десять лет и многому меня научил. Имел два класса приходской школы, а по уровню был выше на четыре головы, несмотря на все мое образование. Изучил французский, потом английский… У нас было с ним две дочери, сейчас одна врач, другая авиаконструктор…

В общем, что я ни делала, умер мой Григорий Николаевич от туберкулеза в 1929 году. И я вместе с ним в лучшие свои годы пережила все этапы этой страшной болезни, перемучилась изнутри и возненавидела ее навсегда. За каждого туберкулезного заново страдаю, будто сама переношу эти утонченные пытки.

Туберкулез — не болезнь глаза, где можно врачевать, мало что зная о человеке. Тут надо почти все знать — об образе жизни, о семейном положении, этот недуг отражается на всем, включая темперамент, трудоспособность… Да знаете ли вы, что такое туберкулез? Кто такой туберкулезный больной?

Это ж человек-факел, который сгорает на ветру, в страшных муках. Конечно, бациллы берут любого, а палочки Коха грызут легкие без разбора. Это знает каждый. И все-таки многие болезни имеют свою социальную базу. От чего чаще болеют туберкулезом? От лишений, невзгод, бесчеловечных условий жизни, варварского быта, труда на износ. И чей это удел в первую очередь? Кому, помните, еще Некрасов писал, судьба заведомо сулила жизнь нелегкую — «чахотку и Сибирь»? Больше, чем всякая другая, это была болезнь передовой интеллигенции, подвижников, революционеров! Сами Некрасовы, Добролюбовы, Чеховы от нее страдали! Туберкулез — это губитель лучших людей — вот почему я его особенно ненавижу! И радуюсь, когда и где побеждаем…

Туберкулез требует борьбы иногда на десятилетия. Помню, как не мог примириться со своим жребием Николай Николаевич Асеев, известный поэт, тогда еще молодой, впервые оказавшись в лечебнице. «Долго ли это будет продолжаться?» — спросил он соседа по палате, медика по профессии. «Если все пойдет хорошо, так очень долго, — заверил тот. — А если по-плохому, то гораздо меньше». Это была горькая шутка. И вспоминаю слова старого Асеева в праздник медицинских работников: «Мне за семьдесят… Это ваша заслуга!» Дело не в трогательной корзине цветов, которую привезли от него, и даже не в этих словах. А в том, что высокий ум, гордый человек жил, творил, а мог сгореть враз, как сосновая стружка…