Юрий Оклянский - Оставшиеся в тени

• Название: Оставшиеся в тени
• Автор: Юрий Оклянский
• Издательство: Известия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1987

Книга Юрия Оклянского «Оставшиеся в тени» впервые объединяет под одной обложкой две биографические повести, получившие широкое признание читателей. Главных героинь «Шумного захолустья» и «Повести о маленьком солдате» роднят незаурядность натур и тот вклад, который они внесли в историю литературы и события эпохи. Частичная доработка произведений, осуществленная автором в настоящем издании, отобразила документальные материалы последних лет.

---

Незадолго до А. Бостром драматические события при наемке жнецов, вызванные той же непримиримостью интересов, изобразил Гарин-Михайловский в рассказе «Бурлаки» (1895) и отчасти — «В усадьбе помещицы Ярыщевой (1894). Именно впечатлениями от рассказа «Бурлаки» подросток А. Толстой спешил поделиться с матерью (в письме от 31 января 1895 года).

Трагикомичность ситуации у А. Бостром в том, что ее герои, разорившиеся помещики, патриархальные мечтатели, вынуждены становиться даже более жестокими эксплуататорами, чем крупные посевщики. К тому же и с бурлаками им приходится иметь дело не через приказчиков. «Денег не платите, черви в каше…» — кричат при наемке разведавшие уже обстановку бурлаки в рассказе «Воскресный день сельского хозяина».

Некоторые характеры помещиков у А. Бостром очень напоминают обитателей толстовского Заволжья. Даже сходные юмористические нотки пробиваются у А. Бостром в описаниях Аркадия Васильевича Булатова — добропорядочного мелкопоместного либерала, которому едва не намяли бока обманутые им жнецы («Воскресный день сельского хозяина»), или сердобольной чудаковатой старой девы — помещицы Рамзаевой, мечтающей устроить отношения с крестьянами так, чтобы «и им, и нам было хорошо» («Жнецы»).

Все это показывает, насколько близко А. Бостром временами подходила, — не отдавая себе в этом отчета, — даже касалась той самой «художественной находки», которую увидел в этой теме А. Толстой.

Дело было не только в степени дарования или в остатках народнической идеализации прошлого.

У А. Толстого было немало предшественников, улавливавших уже тот «поворот» темы, который избрал и он сам, — «об эпигонах дворянского быта той части помещиков, которые перемалывались новыми земельными магнатами». При малой изученности вопроса бесспорно, что в их числе были писатели-демократы рубежа XIX–XX вв. Достаточно перечитать, например, «деревенские» рассказы Гарина-Михайловского «В усадьбе помещицы Ярыщевой» (1894) и др.

Но в 1909–1910 годах за А. Толстым был уже иной исторический опыт. При зареве событий 1905 года, на фоне бурного развития капитализма, перед надвигающейся империалистической войной выбитое из колеи патриархальное дворянство выглядело особенно растерянным и жалким. Возрос комизм самого «материала». В такой ситуации большой живописный и сатирический талант писателя и дал толстовское Заволжье.

Но уяснению помогли и предшественники.

В литературе даже искра таланта обязательно что-нибудь освещает. Так было и на сей раз.

В 1908 году у А. Толстого, который блуждал тогда в поисках литературного пути, произошел многое определивший разговор с поэтом М. Волошиным. Обсуждали частность — как совершенствоваться в изображении речи людей. Максимилиан Волошин посоветовал «брать какой-либо рассказ или драматическое произведение… и вставить в него знакомых мне лиц.

Думали — в какое бы.

Вспоминали Адана, Мопассана. Я рассказал, что моя мать была драматургша, рассказал про драмы, содержание, про наемку косцов, про помещицкий быт.

Макс неожиданно перебил меня:

— Знаете, вы очень редкий и интересный человек. Вы, наверно, должны быть последним в литературе, носящим старые традиции дворянских гнезд. — Говорил о поэзии, грустной и далекой, говорил, что все теперь поэты и писатели городские, что мне нужно найти свой стиль и написать целый большой цикл.

Я был очень обрадован и начал распространяться и рассказывать, боясь все-таки, чтобы это не вышло сразу резко, диссонансом, точно завели. Я был очень возбужден» (А. Н. Толстой, запись 1908 года. ИМЛИ, инв. № 143/107, с. 11–12).

Наблюдения и мысли А. Бостром оставили след…

Страничка к творческой биографии

Характеризуя литературную манеру Александры Бостром, известный народнический критик А. Скабичевский писал: «Нельзя сказать, чтобы г-жа Бостром обладала особенно сильным творческим талантом. Она не творит, а непосредственно списывает с действительности, это писатель-фотограф в полном смысле этого слова, но, надо отдать ей справедливость, — списывает она до мельчайших деталей верно; вы видите в ее произведениях бездну наблюдательности, анализа, а, главное, — ума…» («Литературная хроника», — «Новости и Биржевая газета», 1886, № 236).

А. Скабичевский, обратившийся к сборнику «Захолустье», в основном точно определил очерковую природу дарования писательницы и самое сильное, что было и ее творчестве.

Тупая, обезличивающая человека сила обыденщины — существования без идеалов, карабканья изо дня в день без смысла — таково содержание сборника. Житейские мелочи потому-то, как повальная эпидемия, и захватывают интеллигенцию, обыденщина потому-то и застилает все горизонты, что это — один из результатов политического бездорожья, засилья реакции и разочарования в прежних верованиях. Эта мысль иногда и обнаженно возникает в книге.

«В России нет поприща честным силам, они гибнут совершенно непродуктивно», — говорит студент в повести «Изо дня в день». У героя очерка «День Павла Егоровича» мелькает воспоминание о годах петербургской молодости, о тогдашних убеждениях и клятвах: «То было время! Как жилось тогда, как любилось, как верилось!»

А во что превратился теперь этот земский врач? Объективированное и как будто бы беспристрастное повествование становится местами почти сатирой. Вот Павел Егорович при исполнении своих лекарских обязанностей:

«— А как же-с, Павел Егорович, — сказал фельдшер медовым голосом, — насчет этого больного, у которого на губе рак? Вырезать намереваетесь? В сегодняшний день назначили. Он нетерпение изъявляет-с…

Доктор поморщился. Эту операцию он откладывал день ото дня, вот уже целую неделю, рассчитывал почитать кое-что о ней в книгах, но день проходил за днем, а книги что-то не читались. Так вчера, например, он твердо решил просидеть вечер дома и почитать, но зашел помощник исправника и соблазнил его идти в клуб. А после клуба, конечно, какое уже чтение.

Доктор подумал с минуту: больной ждать не хочет, сегодня вечером нужно непременно идти в клуб отыграться — не прочтешь, ни за что не прочтешь… Он поднял голову с решимостью.

«Что в самом деле медлить? Вырежу, и все тут. Не бог знает какую премудрость вычитаю из книг. В самом деле, ведь чему-нибудь да учили нас в университете. Рак мне случалось и прежде вырезать. А ведь я хотел только прочесть, как бы покрасивее зашить, чтоб на губе не так рубец было видно. Ну, да чего уж тут, на что мужику красота…»

И хотя собственная программа писательницы сводилась к призыву — делать «полезное, честное дело… без наград и славы», с верой, что «человечество неустанно идет вперед», — политическое, в конечном счете, объяснение «обыденщины» было плодотворным. Своеобразие трактовки Александрой Бостром этой распространенной в литературе 80-х годов темы отмечал и А. Скабичевский на примере другого произведения.

В «повести «Изо дня в день», — писал критик, — изображается семья одного провинциального чиновника Краснова и в этой семье представляется перед вами медленное обезличение жены Ивана Кузьмича Краснова — Евгении Николаевны. Картины провинциальных семей и обезличение женщины, — не правда ли, какая это изъезженная тема в нашей беллетристике, начиная чуть ли не с 30-х годов? Но в том-то именно и заключается достоинство повести г-жи Бостром, что, несмотря на всю изъезженность темы, писательница сумела придать ей оригинальность и занимательность…»

Высоко оценивает автор статьи и очерк «День Павла Егоровича», в котором «на нескольких страничках перед вами развертывается страшная картина целой жизни — именно картина опошления земского доктора. Тут не встретите вы ни одного отвлеченного суждения, ни одного шаблонного штриха: все детали, взятые прямо из жизни, и каждая деталь — золото. Одним словом, — заключает критик, — желательно, чтобы побольше выходило таких книжечек, как книжечка г-жи Бостром» («Литературная хроника». — «Новости и Биржевая газета», 1886, № 236).

К сборнику «Захолустье» примыкает несколько рассказов А. Бостром. Об одном из них — «Со скуки» («Самарская газета», 1891, № 19–21) Н. Г. Гарин-Михайловский и Н. В. Михайловская через четыре года после прочтения его в газете говорили, что «произвел этот рассказ такое впечатление, что до сих пор оба его помнят» (ИМЛИ, инв. № 6311/29).

Поздний рассказ на близкую тему — об идейном банкротстве «отцов» и опустошенности молодого поколения — «Прогулка» («Самарская газета», 1899, 18 ноября) написан слабо, но примечателен в другом отношении. Рассказ передает ситуацию разговора с сыном на пароходе в апреле 1899 года — один из тяжелых моментов юношеских переживаний А. Толстого, помышлявшего даже о самоубийстве (см. об этом биографическом эпизоде в кн.: Ю. А. Крестинский. А. Н. Толстой: Жизнь и творчество, с. 20).