Николай Шундик - Быстроногий олень. Книга 2

• Название: Быстроногий олень. Книга 2
• Автор: Николай Шундик
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1953

В романе рассказывается о людях Чукотки, об огромных переменах в жизни чукотского народа, которые произошли за годы Советской власти. Дружба чукчей с русскими большевиками, их совместная борьба за новую жизнь встречает яростное сопротивление со стороны остатков местного кулачества, шаманов и замаскированных врагов советского народа. Особенно ожесточенной эта борьба становится во время войны. Передовые оленеводы Ятто, Айгинто, Майна-Воопка, Тымнэро и другие под руководством парторга Гэмаля и секретаря райкома Ковалева продолжают строить счастливую жизнь в тундре.

---

— Пойду ужин готовить. Скоро отец должен вернуться с охотничьих участков, — вдруг став серьезной и сдержанной, сказала Нояно.

Когда Нояно ушла, Солнцева дернула за рукав Журбу и спросила, лукаво щурясь:

— Милая девушка?.. Правда?

— Хорошая! Очень хорошая! — простодушно ответил Владимир.

— Не кажется тебе, что ты ее полюбишь?

— Что? — переспросил Владимир. — Полюблю?.. — Немного помолчав, он добавил с прежним простодушием: — Что ж, она стоит серьезного чувства. А вообще-то я всех хороших людей люблю…

— Не лукавишь ли ты, не уклоняешься ли от ответа? — глядя пытливо в лицо Владимира, спросила Оля. — Ведь ты же знаешь, о какой любви я говорю. Мне очень хочется понять твое отношение к Нояно.

Владимир солидно откашлялся:

— Что это… сцена ревности?

Глянув уголком синего глаза на Олю, он рассмеялся…

Петр Иванович умывался. Нояно стояла около него с полотенцем в руках. Старик фыркал от удовольствия, искоса поглядывая на девушку. Теплое ухаживание дочери трогало его.

Не успел Петр Иванович умыться, как Нояно подала ему чистую, тщательно выглаженную косоворотку.

— Зачем ты, дочка, наряжаешь меня, как на свадьбу? — добродушно нахмурился Митенко.

— Надевай, надевай, папа. Тебе очень идет эта косоворотка. И вот эти носки надень, я их заштопала. А твои туфли я вчера бисером расшила, посмотри, как красиво получилось.

Митенко взял домашние туфли с заячьей опушкой, залюбовался рисунком из цветного бисера.

— Спасибо, дочка, спасибо, родная, — наконец сказал он и смешно затоптался, не зная, что ему делать сначала: надеть ли косоворотку, или туфли.

К ужину подошли Владимир и Оля. За столом все с удовольствием слушали рассказы Нояно о последних новостях в тундре.

— Колхоз поручил бригаде Мэвэта племенное стадо разводить, — сообщила девушка. — Знали бы вы, как Мэвэт любит свое дело! А какой у него замечательный сын! Да и все они там настоящие оленеводы. А вот Кумчу зря бригадиром оставили…

— Почему зря? — поинтересовался Петр Иванович.

— Ты что, папа, Кумчу не знаешь? Не выйдет из него хорошего бригадира! — убежденно сказала Нояно. — Однажды поехала я с ним пастбища осматривать, так он просто взял и удрал в пути от меня.

— Трудно тебе, дочка, там, — вздохнул Петр Иванович. Глаза его были грустными, задумчивыми.

— С тебя пример беру: ты никогда легкий путь не выбирал. Так вот и мы с Володей через Анадырские хребты оленями дикими скачем, — смеясь, ответила Нояно и, встретившись с улыбающимися глазами Журбы, с живостью вытянула над головой руки, изображая ветвистые оленьи рога. Это всех рассмешило.

— Вот пройдет осень, зима, уйдет полярная ночь, — мечтательно сказала Нояно. — Солнце начнет подыматься все выше и выше. Весна наступит. Вечерняя заря станет встречаться с утренней. Приедете вы к нам в тундру: ты, папа, и ты, Оля. И пойдем мы вчетвером по речным долинам, по горным склонам и разговаривать будем и молчать будем. Хорошо весной в тундре, ай, как хорошо! Птицы летят, летят, летят…

Оля смотрела не отрываясь на девушку, любуясь ее смуглым, тонким лицом, все больше поддаваясь обаянию ее слов, ее мягкого тихого голоса, зовущего к солнцу, к весне.

После ужина Солнцева вышла на морской берег. Стараясь сохранить как можно дольше то чувство, которое родилось у нее в беседе с Нояно, Оля медленно шла во тьме по мокрой хрустящей гальке у самого морского прибоя, не замечая его ритмичных ударов. Порой между лохматых туч проглядывала луна, и тогда зеленый свет ее дробился в морских волнах, осыпал тусклыми искрами пловучие льды.

Думая о Нояно, Солнцева рядом с ней мысленно видела Владимира. Девушка догадывалась, что между ними пробежала та воспламеняющая сердце искра, которая никак не могла родиться у нее самой и у Владимира, несмотря на их длительную, неослабевающую дружбу.

Мысль эта, словно лунный свет, раздробившийся в морских волнах, вызывала в душе Оли что-то грустное, горькое. Опять пришло в голову, что, возможно, она родилась на свет с душой-пустоцветом. Думалось и о том, что, возможно, она просто не поняла свои чувства к Владимиру и потому не до конца открылась ему, не сумела всколыхнуть по-настоящему его душу, и теперь то, что должно было случиться, ушло навсегда.

Еще одна мысль, пока не ясная, билась где-то глубоко, но настойчиво. И странное дело, Оля пыталась заглушить эту мысль, почему-то боялась ее. Мысль эта была о Гивэе. За последнее время Солнцева все чаще и чаще ловила себя на том, что она скучает и даже тоскует, если Гивэй долго не появлялся в поселке, уходя с охотниками в море. Девушка уверяла себя, что она хочет видеть Гивэя просто как своего ученика, упорного и жадного к знаниям; хочет видеть его потому, что уже давно поняла — не только она обогащает Гивэя знаниями, навыками, привычками культурного человека, но и он дает ей уроки беспощадной требовательности к себе, ясной целеустремленности, истинной страсти в движении к новому. «Да, да, люблю его, как в какой-то степени свое произведение, как скульптор любит свою работу», — твердила девушка, хотя в душе понимала, что дело здесь далеко не только в этом. «А в чем же?» — иногда задавала себе вопрос Солнцева и тут же с каким-то смутным беспокойством переключала мысли на что-нибудь другое. Не понимала Оля, что как раз именно в это время в ней и рождалось то большое и для нее неотвратимое, чего она ждала и чего сейчас пугалась. Уж так бывает у иных людей, что прежде чем осмыслят и признают свое большое чувство, они с каким-то подсознательным ожесточенным упорством пытаются заглушить его в себе: если умрет, значит оно не достойно было для жизни, а если разгорится в пожар, значит так тому быть.

Оля присела на камень и долго смотрела в море, прислушиваясь к его глубоким вздохам.

— Оля! Ай, моя Оля! — неожиданно сказал кто-то позади нее, совсем близко. Девушка вздрогнула, медленно повернулась на голос.

— Гивэй! Ты зачем здесь?

— Не могу я больше, Оля! Знаешь… поверь мне — сердце мое всегда чует, когда вот так ты одна… ходишь, чего-то грустишь. О чем ты?

Луна снова вышла из-за лохматых туч. Обильный дождь мерцающего света пролился на море. Оля посмотрела в лицо Гивэя и вдруг почувствовала, что она может задохнуться, если вот сейчас, в это мгновение, не схватит юношу за руки, не заглянет в его глаза совсем близко, близко. «Нет! Нет! Нет!» — закричал в ней кто-то второй, и она с испугом предостерегающе выбросила вперед руки и быстро проговорила:

— Не надо… не надо так, Гивэй… Ты пойди, пойди! Мне очень надо побыть одной…

Гивэй мгновение колебался, смутно угадывая в душе Оли ожесточенную борьбу, и тихо ответил:

— Хорошо, хорошо, Оля… Я пойду… ты прости меня.

С убитым видом юноша повернулся и, опустив голову, медленно пошел куда-то прочь от поселка по берегу моря, порой наступая на пушистые клубы пены ленивого прибоя. Оля неподвижно наблюдала за ним. Ей страшно хотелось крикнуть: «Гивэй! Постой, подожди!» Но все тот же, кто-то второй в ней, упрямо твердил: «Нет, нет, нет!»

Где-то в темном мраке, нависшем над морем, послышался густой, хриплый гудок парохода. Оля встрепенулась. Один раз, другой мелькнули красные точки огней. Повторившись до десятка раз многократным эхом, гудок уплыл в неведомую даль.

— На Кэрвук пошел пароход! — тихо сказала Оля, а в ушах ее все еще звучало страстное, идущее из самой глубины сердца: «Оля! Ай, моя Оля!»

4

В Янрае намечалось открытие пошивочной мастерской.

Солнцева была полностью поглощена заботами и волнениями янрайских женщин: пошивочная мастерская представляла для них особенный интерес. Ведь это значило, что в работу в колхозе включатся теперь все женщины, даже старухи.

Под мастерскую был выделен один из жилых домов. Оля вместе с девушками-комсомолками оклеивала стены обоями, мыла пол, окна.

— Оля, у меня что-то клейстер не получается, совсем не клеит! — обратилась к ней жена Рультына. Оля направилась к Айнэ.

В это время дверь в мастерскую отворилась, и на пороге показался Айгинто. Окинув работающих взглядом, он нахмурился и, присев в углу, закурил трубку, задумался: «Тимлю не пришла, опять, значит, побоялась Эчилина».

Солнцева подошла к Айгинто, присела на корточки.

— О чем задумался?

— Много дум в голове, — вздохнул председатель, попыхивая трубкой. — Так рассуждаю: мастерская эта — дело большое. Надо, чтобы хорошо получилось, не хуже, чем у илирнэйцев. Кончим с мастерской, пойдем дальше. Обязательно выстроим в эту зиму и питомник для собак. Хватит покупать собак в Илирнэе, сами продавать будем.

— Заметил, с какой радостью относятся к мастерской? — сказала Оля. — Надо, чтобы колхозники сразу увидели всю выгоду от нее.

— Думаю, кого бы заведующим поставить. Не посоветуешь ли? — спросил Айгинто. — Ты, знаешь, конечно, какую женщину надо для такого дела: швею хорошую, чтобы других учила, серьезную, строгую, чтобы не только уговорить, но и приказать могла… тогда порядок будет, польза от мастерской будет…