Вера Солнцева - Заря над Уссури

• Название: Заря над Уссури
• Автор: Вера Солнцева
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1968

В романе Веры Солнцевой рассказана история семьи курских безземельных крестьян Смирновых, некогда переселившихся на Дальний Восток. Они убегали от нужды и лишений, а попали в новую кабалу — им пришлось батрачить у местного богатея.

Дружба со старожилами — потомственными охотниками, хлеборобами, рыбаками — помогает Смирновым узнать и полюбить край, где им суждено теперь жить.

Простая деревенская женщина Алена Смирнова, с любовью вспоминающая тихую курскую равнину, начинает по-новому смотреть на величественную, могучую природу Дальнего Востока. Эта земля становится для нее родной, здесь ее труд, здесь труд тысяч русских людей, осваивающих огромный край.

В годы гражданской войны, во время разгула интервенции и калмыковщины, Алена и Василь Смирновы как бы самим ходом истории втягиваются в гущу событий, уходят партизанить в тайгу, принимают непосредственное участие в борьбе с белыми и оккупантами.

---

Алена валилась с ног от усталости, от пережитых волнений — платок снять не было сил.

Мать подошла к ней, сняла платок, оправила примявшиеся под ним золотые волосы, всмотрелась внимательно.

— Очумели там, что ли? — возмутилась. — Такую красавицу черту в пасть послали! Мужиков не нашли? Сиди, родимая, сиди, доченька! Я тебя накормлю-напою — отойдешь от устали. Спит она совсем. Вадимка, раздувай самовар, а я яишенку смастерю, покормим — и в постель. Помыть бы ее — волосы все слиплись. Где и водится такая красота? Нешто партизанка?

Материнское чуткое ухо вслушивалось: и нежность, и гордость, и любовь в тихом голосе сына:

— Из нашего отряда. Я тебе о ней говорил — Алена Смирнова. Жена Василя, которого я к тебе присылал…

— Жена Василя? Ахти-мнешеньки! Вот не подумала бы. Разве она ему пара? Раскрасавица, доченька…

Утром он хватился их — ни матери, ни Алены дома не было. А вскоре пришли. Оказывается, спозаранок слетали на Корсаковскую, в городскую баню помыться. Раскраснелись обе. У матери щеки, как два красных яблока, горят.

Алена платок бумажный с головы сняла, и рассыпались по плечам уже подросшие волосы, которые так безжалостно зимой товарищ командир обкорнал. Черные глаза так и сверкают. Расшалилась Алена. Мать голубую широкую ленту принесла и вокруг ее головы повязала, чтобы не трепались волосы почем зря, а она к зеркалу кинулась — на себя смотрит. Вот какая вольница в ней проснулась под материнской нежной опекой. И мать-то, мать! Квохчет вокруг нее — и о сыне забыла! Доченька да доченька!

За три дня, что Алена у Яницыных прожила, — никак к берегу нельзя было прорваться, шевелились там, как черви, калмыковцы, проверяли приходящие пароходы, останавливали катера, лодки, — Марья Ивановна как оглашенная крутилась около партизанки: шила ей два новых платьица. Ситец еще николаевский — синяя с белой клетки и голубенький пестрый, — как нельзя лучше шли к белому лицу гостьи. И вдруг оробела, притихла при Вадиме Алена, опять недружелюбна, суха. И он оскорбился, обиделся, старался уйти с глаз, когда был дома.

— Чего это вы не поделили? — напрямик спросила мать. Кидаетесь друг от друга как черт от ладана.

— Не знаю почему, мама, но она давно меня невзлюбила, — признался нехотя сын. — Как будто и не обижал я ее. Чуть к ней — она сейчас же ощетинится, как испуганный ежик…

— Чудно… — протянула мать. — А ране как?

— Она вообще человек застенчивый, даже диковатый, но вначале держалась ровно. Может, мужа боится — он у нее с характером.

— А с чего серчать стала? — допытывалась мать.

— Я ее летом, еще при Советах, встретил в Хабаровске и сразу заметил перемену, но не пойму, в чем дело…

— Любишь ее? — неосторожно спросила мать.

Сын не ответил, вспыхнул, вышел из кухни.

Мать даже слезу уронила: «И чего полезла с расспросами? Будто не вижу сама: он за нее голову под топор положит — не задумается. Еще бы! Родит же земля таких красавиц. И умница, и добрая. Всем взяла… Василя жена… Невезучий ты, Вадька!..»

Нарядила мать Алену в новое голубое платье, глаз оторвать не может: наряд-то и красоту красит, а то в темненьком платьишке будто старуха ай монахиня. До чего похорошела доченька!

Успокоились охранники на берегу, и вечерком Вадим стаскал в тальник, в укромное место, мешки с медикаментами. Рабочие арсенала уже положили туда несколько винтовок и слитки свинца — отливать пули.

Мать, Марья Ивановна, плакала, суетилась, провожала доченьку: знала уж, что выросла без материнской ласки, и голубила полюбившуюся ей Алену. Сыну того не наговаривала, что ей советовала:

— Стерегись, Аленушка! Не дай бог худа!..

Они шли по хабаровским улицам молча. В нем все кричало от тоски и страха: не попалась бы в лапы врагу! Тогда и ее и себя — пуля за пулей! А она тоже помалкивала, что-то свое думала.

— Не боитесь? — спросил он.

— С вами иду — даже и думки нет бояться, — удивленно ответила она. — Кабы одна, а то с вами.

И странно: у него прошел страх, и не думал уже о пуле, шагал смело. Впереди зазвучали голоса.

— Позвольте вас взять под руку, — сказал Вадим, — мы — влюбленная, гуляющая по берегу пара…

И, как в холодную воду прыгнул, спросил:

— Елена Дмитриевна, за что вы меня не любите? В тот раз чужим человеком обозвали, в отряде сторо́нитесь, разговариваете как по принуждению… сухо, сквозь зубы…

— А как я должна вас звать-величать? — насмешливо спросила Алена. — Ай вы мне свой человек? Чужой, конечно… Я же вас не упрекаю ни в чем…

— А в чем вы меня можете упрекать? — изумился Яницын. — Я к вам всегда со всей душой…

— Ну, с душой-то вы не ко мне… — хмуро ответила она.

— Ничего не понимаю. А к кому же? — растерялся от ее неприязненно-вызывающего тона Яницын.

— Ну, к этой… вашей… — неловко мялась Алена.

— К кому? Аленушка, к кому?

— К этой… комиссарше… с которой вы на утесе сидели, а потом под ручку шли с собрания…

— Какая же она… моя? — изумился Вадим. — Она со мной в одной партии была, это верно, но почему моя? Вы что-то путаете, Елена Дмитриевна…

И он рассказал о гибели Александры Петровны. Она слушала молча, потом порывисто прижала руки к груди.

— Простите меня, Вадим Николаевич! И что мне в голову взбрело? Мы с дядей Силашей в сад пришли на Амур посмотреть с кручи, а вы там сидите… И на собрании она вас позвала… я и рассудила по-простецкому, по-бабьи. Виновата я…

— Больше не будете меня обижать?

Она отстранилась от него, замолчала, так и до лодки, укрытой в тальниках, дошли. Там уже поджидали двое подпольщиков. Они помогли протащить лодку вдоль длинной песчаной косы и спустили ее на воду.

— В путь, Алена Дмитриевна! И не пугайтесь, если услышите перестрелку на берегу: мы будем следить за вами и, если возникнет надобность, откроем стрельбу, чтобы отвлечь внимание на себя. Нам-то уйти здесь проще простого. — Он осмелился и поцеловал ее дрогнувшую руку. — Передайте Сергею Петровичу, что доктор Криворучко томится в тюрьме, что добывать медикаменты и оружие трудно…

Отправилась Алена в обратный путь на большой лодке, набитой до краев. Вниз по течению едет, а плывет лодка тяжело и грузно. Нажимает на весла женщина изо всей силы.

Уже почти проехала Хабаровск. Ох, минула, кажется, гиблые места? И вдруг около самого борта лодки ударил мощный сноп света. Прожектор!

Луч мечется из одного конца реки в другой, прощупывает все кругом. Съежилась Алена вся и не дышит. Попадет свет на ее лодку — и прости-прощай други-товарищи! Сама сгибнет, и отряд пропал. Ах, умирать ей вот как неохота!

Пока он, проклятущий, метался из стороны в сторону, она потихоньку лодку к берегу подгребла и притаилась в кустах прибрежных. А ехать-то надо: не до свету же сидеть; тогда и вовсе не выкарабкаешься…

Только тронулась в путь, а он, окаянный, опять щупальца свои распустил и забегал, запрыгал. Сколько раз сердце ёкало: рядом бегает свет, еще секунда — и зальет ее с головы до ног, и будет она видна, как самовар на подносе. На весла налегает, мокрая вся; уйти, проскочить бы…

Новая беда на вороту повисла: слышит — впереди ее тарахтит мотор. Сторожевой катер мчится ей навстречу на всех своих бензиновых парах. Куда и метнуться, не знает Алена. Впереди смерть и кругом смерть. А ночь темная-темная. И вот видит: упал на встречный катер луч прожектора — летит он, пофыркивает, весь светом залитый. Ну, конец! Пошлют рыбку ловить!

Алена в темноте, вот тут, рядом с ним, видит все, а людей на катере-то, когда они внезапно из темени черной попали в яркий свет, ослепило. Рядышком, бок о бок, прошла тарахтящая посудина около изрядно струхнувшей партизанки. Скороходный катер. «Эх, — думает Алена, — кому за тыном окоченеть, того в воде не утопишь!» И давай бог ноги. Гребла так, что уключины пели. Посмеивалась: «Тело довезу, а за душу не ручаюсь». Гребла так, что руки в кровь стерла. Семьдесят человек лежат в отряде вповалку, помощи ждут. К рассвету была она у своих. Седую прядь волос в ту ночь схватила. Памятка.

Глава седьмая

Варвара Костина решила перед родами выбелить избу, привести в порядок огород. Она работала вместе с Леркой. Задохнется, устанет Варвара, сядет отдыхать.

— Пошабашили, Лерушка! День долог, успеем управиться. Ставь-ка самоварчик, чайку попьем. Отдохни!

— Ой, что вы, тетя Варя! — пугливо отзывалась Лерка. — Я и не устала совсем. У вас работа легкая, играючись все переделать можно. Вот у дяди Пети или у Аристарха Аристарховича я шибко умаиваюсь. К вечеру и руки и ноги гудят. Домой иду — в глазах темно делается. Ведра с помоями агромадные. Тяну, тяну их волоком по двору — ему конца-краю нет. Коров передоишь — пальцы отнимутся. А у вас разве работа? — звенел серебряный голос девочки.

— Ладно, ладно, разговорчивая стала, а то, бывало, слова не вытянешь, — приветливо подтрунивала Варвара, любуясь чистосердечно распахнутыми неулыбными глазами Лерки; синий чистый свет их вызывал тайное восхищение молодой женщины. «Моему сыночку бы такие глаза… Какой он будет, мой ненаглядный?»