Бенито Вогацкий - Дуэт с Амелией

• Название: Дуэт с Амелией
• Автор: Бенито Вогацкий
• Жанр: Проза

---

- Не понимаю, зачем ждать, пока русский проснется! И добавил "по-польски": - Ну, Спишек, стрели капут, пиф-паф!

Михельман подскочил как ужаленный и завопил:

- Попробуй только...

Но Юзеф тут же резко дернул за веревку, и Михельман сразу опомнился, оглянулся на спящего танкиста и прошипел:

- Слушай, ты это брось!

Но танкист, видимо, все же что-то услышал сквозь сон, потому что повернулся на бок, по-нрсжнему откинув обожженную руку подальше от тела. Михельман устремил на вражеского солдата взгляд, полный самой нежной заботы и участия-лишь бы юг спал подольше; понимал, значит, собака. что, как только тот проснется, ему конец. Ведь для этого мы тут и сидели. Танкист удовлетворил его немую мольбу и больше не шевелился.

Михельман был у меня в руках. Еще никто и никогда не был у меня в руках. Зато я сам был всегда в чьих-то. И казалось, что так уж мне на роду написано. Теперь я вдруг обрел вес и влияние. От меня зависела жизнь других людей. Признаюсь, у меня даже дух захватило. Слишком уж внезапен был этот взлет. И я понял, что значит власть. Власть всех этих крупных и мелких заправил нашей деревни-Доната, Лобига, Таушера, приказчика, Михельмана...

Я вдруг покатился со смеху: до того забавной представилась мне теперь вся эта история с мертвыми душами-в курятнике.

- Не я же все это придумал, пойми - хрипло прошипел Михельмаи. Видимо, думал о том же, что и я. - Ведь вы ищете главного виновника, чтобы выместить на нем свои обиды. Верно?

- То есть ты тут ни при чем, - небрежно закончил его мысль Збигнев, одной рукой ловко свертывая самокрутку. Табак был тот самый, который они сушили на печке, - он продирал легкие, с ювно ржавая скребница.

Михельман обращался только ко мневидимо, считал меня достаточно важной птицей:

- Кто спас им обоим жизнь-я или не я?

Ведь их бы давно на тот свет отправили!

Так или нет?

- Ты нас взял с того света, а не с этого, процедил Юзеф сквозь зубы и выругался длинно и непонятно.

Теперь его прорвало. Все они, немцы, такие - живут за счет смерти, а потом еще спрашивают: "Разве я убивал?"

И это еще не все! - Юзеф потерял мать.

Ее застрелили немцы за то, что у курицы, которую она им зажарила, не оказалось печени. Мать тайком скормила эту печенку сыну, то есть Юзефу.

И это еще не все - Отца Юзефа и пятерых других мужчин из их местечка они погнали перед собой при атаке на мост, нацепив на них немецкие мундиры. И все шестеро полегли под пулями своих земляков.

Было на что поглядеть!

И это еще не все! - Сестру его, красавицу польку, немецкий офицер для своих личных цадобностей снял прямо с эшелона, стоявшего на станции. Спасителя звали Генрих, и спал он крепко, как малое дитя. Так что утром, когда эшелонные охранники пришли за ней и она поняла, что взял он ее напрокат, она застрелила Генриха - "хотя бы одного".

И это еще не все! - Потом уже самого Юзефа схватили и привезли в Винцих, а тут приюворили к смерти за то, что он отказался назвать имя человека, который дал им немного кормовой свеклы.

И это еще не все! - Потом припожаловал Михельман и использовал их для своих грязных делишек. Башмаки в починку сдавали только родители сыновей, воевавших на фронте.

И это еще не все! - Если работа шла медленно, их оставляли без воды.

Каждый пункт обвинения Збигнев сопровождал кивком-как бы припечатывал его своим ястребиным носом.

Михельман забегал глазами вокруг-нс придет ли откуда помощь? Может, какой возница выедет из ворот, либо чье-то лицо мелькнет в окошке, или окликнет кто...

Пусто.

Даже собак словно вымело из дворов-в дома они, что ли, попрятались?

И хотя я молчал, он обратился именно ко мне:

- Разносить похоронки, Зибуш, могли поручить любому, ну хотя бы тебе, например. А что потом?

- Да, что потом?

- Тебя стали бы бояться - с этим ничего нельзя поделать.

Вот что значит суеверие.

Заметив, что его не прерывают, а дают выговориться, он вдруг легонько ткнул меня носком ботинка.

- Сходи-ка принеси нам всем чего-нибудь поесть! Скажешь жене, пусть даст свиной колбасы, и яиц два десятка, да еще сала домашнего копчения. Раз уж все равно сидим и ждем, почему бы не подзанравиться чем бог послал. Ну, иди же!

Юзеф выжидательно посмотрел на меня.

Его жуткое обвинение запало мне в душу.

Я весь сжался в комок и думал: где были мои глаза, где был я сам, когда все это совершалось?

Правда, я только-только начал собирать осколки от снарядов, как все уже и кончилось. Потому что сгорело дотла. И нас с матерью из знакомых берлинских кварталов забросило куда-то к черту на кулички, в чужую глухую деревню, но мать-насколько я понял, - в сущности, никогда об этом не жалела.

- Торговец смертью! - крикнул я и указал на Михельмана. Так назвала его моя мать.

И никаких дел я с ним иметь не желал.

Не было ему места в моей жизни!

"Спишек" развернул тряпицу и протянул мне ломоть хлеба с салом и несколько луковиц. Я набросился на еду с такой жадпостью, что он проникся ко мне уже полным доверием. И долго молча смотрел, как я ем, а потом даже ласково потрепал по волосам. От такого обращения голова у меня заработала с необычайной ясностью. Всему виной моя мать с ее крестьянской осторожностью; она потащила меня за собой в эту деревенскую глушь, чтобы "пересидеть"

здесь, забившись в лисью нору. Благодаря этому я, правда, не стал лихим головорезом из гитлерюгенда, но в развитии все-таки поотстал-словно теленок, я вяло впитывал в себя то немногое, на что отзывалось мое сердце.

Как бы там ни было, но от Михельмана мы никаких подачек не примем.

Пусть себе говорит.

А танкист - пусть себе спит.

А ветер-пусть себе усеивает первыми белыми лепестками гладкое зеркало пруда...

Мы разрешаем.

11

Все произошло с такой быстротой и точностью, словно разыгрывалось по сценарию. Когда прозвучало "Донат!", танкист вскочил и схватился за оружие.

Правда, он и не собирался прошивать очередью Михельмапа.

После крепкого сна человек разминается, потягивается и смотрит на мир, как говорится, другими глазами. Он опять четко мыслит и твердо знает, что ему делать. И в памяти его встает весь путь-все, что случилось с ним на этом пути от Пятигорска до Хоенгёрзе. И значит, он вновь способен принимать обдуманные решения.

К этому времени Михельман как раз дошел до того места своей речи, когда он задал вопрос:

- Главный-то здесь ведь не я-а кто же, ну-ка?

Он опять съехал на свой обкатанный педагогический прием и начал задавать нам загадки. В самом деле-кто же главный у нас в деревне?

- Ведь он делал здесь все, что хотел, - не унимался Михельман.

В чьих руках все имение? А почему? Да потому, что благородные дамы ни черта в хозяйстве не смыслят. Что они понимают в земледелии или там в купле-продаже? А о Таушере, о маслоделе Таушере небось думаете, что он бог весть какая важная персона, верно? Только потому, что у него есть масло, ага? Сказать вам, что он такое, ваш Таушер? Скажу, а что, в самом деле! Мыльный пузырь-вот он что такое. И тому, кто его выдул, он каждый год отсчитывает десять процентов от барышей. Иначе тот сдаст молоко на маслозавод в Винцихе, и Таушеру придется взять в руки вожжи и возить барду, вот оно как. Ну а крестьяне, живущие своим хозяйством? Эти у кого в руках? Ну-ка?

В этот миг он и вышел из-за угла большого коровника. Наверное, Михельман этими педагогическими загадками прямо-таки накликал его на свою голову. На этот раз на нем не было ни новых сапожек, ни бриджей, ни кепки: с непокрытой головой, небритый, в грубых заношенных штанах не по росту-ии дать ни взять скромный труженик на склоне лет, - он как бы невзначай вышел со скотного двора и наткнулся на танки.

Вне всякого сомнения, он слышал все, что Михельман говорил здесь о нем, и мгновенно оценил обстановку.

И он, умевший выжидать годами, явился не медля ни минуты.

Не знаю, кого Михельман страшился больше: русских танкистов, пленных поляков или его.

Во всяком случае, он тут же продолжил свою речь. Кто молчит, тот вызывает подозрения. Особенно если замолчит внезапно, ни с того ни с сего. Так на чем же он остановился? Ах да, на крестьянах.

- Да знаете ли вы, что это за людишки?

Что за подлый это народ?

Никто из нас не знал.

Чтобы крестьяне тебя боялись и уважали, их надо заставить раскошелиться. Если этих баранов не стричь, они решат, что ты недоумок и деньги на твое ученье потрачены зря. А чтоб всучить им клячу вместо коня, нужно быть мошенником почище их самих. Не умеешь жульничать, так и самых лучших лошадей у тебя не купят. Потому как не обманешь-не продашь. Да и откуда бы у тебя взяться хорошим коням, раз ты жульничать не умеешь? Ну откуда?! А, да что говорить!

И он махнул рукой в сторону деревни.

чтобы тот, в грубых заношенных штанах, видел, как сильно он, Михельман, ненавидит их, укрывшихся в домах за высоким забором.

- В один прекрасный день я им вдруг разонравился. И чего они от меня потребовали? Ну-ка? - Это уже относилось ко мне лично.