Вольфганг Фишер - Австрийские интерьеры

• Название: Австрийские интерьеры
• Автор: Вольфганг Фишер
• Издательство: Петербург — XXI век
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-88485-074-3

Историко-автобиографическая дилогия Вольфганга Георга Фишера (род. в 1933 г.) повествует о первых четырех десятилетиях XX века, связанных с бурными и трагическими переменами в жизни ее героев и в судьбе Австрии. В романах «Родные стены» и «Чужие углы» людские страсти и исторические события вовлекают в свою орбиту и мир предметов, вещей, окружающих человека, его среду обитания, ту своеобразную и с юмором (порой весьма горьким) воспроизведенную «обстановочку», которая служит фоном повествования и одновременно составляет существенную часть его.

---

Парочку получше можно составить, хоть и окажется она разделенной двумя застланными ослепительным бельем кроватями, из фотографий в серебряных рамках на ночных тумбочках; на мраморной поверхности тумбочки со стороны хозяйки дома красуется хозяин дома, супруг, адвокат верховного и уголовного судов — в сером пальто на меху с отороченными мехом отворотами, трость под мышкой, пенсне на носу, а на голове — котелок; на мраморной поверхности тумбочки со стороны хозяина дома, рядом с выточенной на токарном станке подставкой для карманных часов, — фотография хозяйки дома: лютня в руках, букет из сухих трав и листьев (аксессуар фотоателье), глубокий взгляд с поволокой. Почему? Такой вопрос могла бы задать тетя Эстерль, она вечно задает бестактные вопросы… Почему на мраморной поверхности ночного столика не красуется в одном случае капитан I ранга императорского и королевского флота в парадном мундире, а во втором, пусть и на расстоянии в две кровати, лютый во гневе ребе Соломон с пылающим семисвечником? Позволь тебе, тетя, объяснить: из-за мальчиков в матросках. Чти отца своего и мать свою, а вовсе не капитана императорского и королевского флота в белом парадном мундире и не дедушку Соломона с зажженным канделябром на семь свечей. О нем, о деде, чем меньше вы будете знать, тем лучше: для учеников Шотландской гимназии моравское гетто — местечко слишком уж экзотическое, не для пеших прогулок. О регулярных походах туда нечего и думать, тем более — тем, кто носит матроску. В Ветхом завете имя Соломон звучит, разумеется, замечательно, но с таким именем не больно-то сделаешь карьеру в многонациональной империи, хотя и увядает оно в данном случае на практически безжизненной ветке фамильного древа. Или вам и впрямь в день торжественного шествия на празднике Тела Христова, когда его святое апостольское величество император Франц-Иосиф собственными ногами ступает под небосводом, хочется заковылять вслед за набожными учениками Шотландской гимназии с семисвечником Соломона в руках? Почему именно в спальне нужно впадать в патетику? Спальня есть спальня, и все, что происходит в спальне, остается недоказуемым, как все спальные истории.

Так уж лучше я распахну вторую дверь спальни, оклеенную обоями в бурых разводах, чтобы проникнуть в начинающийся здесь лабиринт. Лабиринт включает детскую, комнату для прислуги, кухню и ванную. Ванная по форме напоминает кишку, протянувшуюся между родительской спальней и детской, водогрей в ней — размером с паровоз, масляная краска на нем облупилась, пол выстлан метлахской плиткой в черно-белую шашечку, окон нет, только вентиляционное отверстие с клапаном, открывающееся во внутренний двор дома. Банные и личные полотенца висят, подобно церковным облачениям, на медных крючках; зубные щетки, губки, банки с ароматической солью — все находится на положенном месте, ничего экстраординарного, никаких потаенных ниш, никаких зеркальных поверхностей, могущих послужить декорациями для «снов наяву»; никаких трогательных или страшных историй, подобных тем, что обитают в спальне или на другом конце квартиры, в адвокатских кабинетах. Тем не менее именно ванная приводит тетю Эстерль в наибольший трепет. Ванная кажется ей геральдическим зверем на гербе крупной буржуазии, хвост которого — ванна, нескончаемо длинный хвост, вбирающий в себя на покрытом снегом и льдом Раксе и в районе Шнесберга хрустально-чистую горную воду, нагревающий ее в раскаленном брюхе похожего на паровоз водогрея и извергающий вместе с огненным дыханием пара на ученую спину брата, неся с собой освежение. Или на детские тельца племянников (о невестке она вспоминает реже). Да и не все она видит в четких очертаниях, в замысловатой, но постижимой каллиграфической эмблематике гуманистической традиции, в гиперболах и литотах историков грядущих времен: средневековые императоры и святые предстают в тогах, подобающих цезарям Светония, а значит, восходят ко временам язычества. Разумеется, тетя Эстерль не обучалась в гимназиях, где невеждам приходится бубнить вслух античные гекзаметры, и все же ее хватает на то, чтобы оценить ванную в геральдическом смысле, а вот со столь же эпическим истолкованием комнат для прислуги, каморок, как их называют в Вене, у нее ничего не выходит.

Здесь перед вами, дорогие мои первоклассники, сугубая материя. Материя и дух — это великая проблема, увиденная в совсем иной плоскости. По сравнению с комнатами по ту сторону от ванной перед нами — пример материи в ее первозданности: пол покрыт неровными занозистыми досками, те же доски под покровом паркета (как грубые каменья под обработанным слоем земли) можно обнаружить и в господских комнатах, — в гостиной и в столовой, — но внимание отвлекает сам надраенный, медового цвета паркет; те же розовые чехлы для пуховых одеял замаскированы на господской половине вышитыми, подшитыми, с бахромой и в рубчик сменными белыми пододеяльниками. Мировой дух воспаряет однако же из простых вещей, из первичных форм, восходя циклическими кругами эволюции на протяжении миллионов тысячелетий. 50 миллионов лет понадобились природе, чтобы из четвероногих тварей размером с терьера, обитавших в заболоченных тропических лесах, развились наличествующие сегодня четыре вида диких лошадей.

Следовательно, мировой дух воспаряет и из розовой праматерии пухового одеяла кухарки, воспаряет из занозистых досок пола в комнатах для прислуги, восходит извилистым кружным путем к лампочке без абажура, исчезает в хитром трубопроводе дома на Рингштрассе и вновь материализуется по ту сторону ванной комнаты в качестве надраенного до зеркального блеска паркета, в качестве вышитых, подшитых, с бахромой и в рубчик пододеяльников, и, на следующей ступени развития, — в качестве кариатиды на фасаде дома, в качестве Афины Паллады из белого гипса, в золотом шлеме, повернувшейся к парламенту спиной. Наконец, преодолев в полете грань между неживой и живой природой, мировой дух становится адвокатом верховного и уголовного судов, становится учителем гимназии, специалистом по классической филологии, депутатом парламента, министром без портфеля, а затем и премьер-министром, которому даруют наследственное дворянство. Первоклассники, я вас спрашиваю: вам все понятно?

А вот изображения святых, увы, не имеют ни двойников, ни аналогов в медово-желтом, надраенном до зеркального блеска бытии по ту сторону водораздела, каким, строго говоря, и является ванная комната. Покрывшийся зелеными пятнами святой Непомук с тремя звездами в волосах; святой Леопольд, покровитель страны, изображенный на скверном картоне; целый мир святых мест, запечатленных на дешевых открытках; Мария Драй-Айхенская и Мария Таферльская; стеклянные четки; шар из толстого стекла, внутри которого ясли с Младенцем (а стоит встряхнуть этот шар, и на все святое семейство сыплется легкий снежок). Доморощенному святилищу в комнате для прислуги нечем привлечь паломников. Никакого сравнения с великолепной сокровищницей в Мария-Целль, где все то же самое собрано в возвышенном виде благодаря пожертвованиям благороднейших из сердец. Прощальным локоном, перевитым голубой ленточкой, в освященном «стеклянном глазке» серебряного медальона увековечен образ паломника Николая, графа Пальфи фон Эрдёда, почившего шести лет от роду. Аминь. Золотой горняцкий молоточек на бархатной красной подушечке — как вечный путеводный свет для паломников на память о другом богомольце, последнем бароне фон Тризана, виноделе и минералоге из Кальтерна под Мераном. Во веки веков аминь, и упокой его душу, аминь. Железное ребро, пожертвованное в знак признательности за исцеление, дубовая ветвь из чистого золота, а в желуде — свинцовая пуля, выпущенная преступником, ранившим 9 августа 1832 года короля Фердинанда, ставшего впоследствии императором Австрии, — благодарственное подношение императрицы. Бегство в Египет из посеребренной бронзы — пожертвование Антона Хайшванга, венского ювелира, 1896-й год. Но и ныне здравствующему императору, уже не столь юному и безукоризненно белому, как его бюст из бисквита в гостиной, не помешало бы благословение какого-нибудь святого паломника: верховный главнокомандующий на вершине уютно-пологого холма, избранного в качестве наблюдательного пункта, среди разодетых пестро, как какаду, генералов; фигура изящная и стройная, как свеча, государь милостивый и вместе с тем всемогущий, — потемневшая открытка, пришедшая полевой почтой и прикнопленная к стене. Кланяется тебе твой Карл, подмастерье у столяра, на войну ему не хотелось, поэтому в первом же наступлении он так глубоко зарылся в свежевыпавший русский снег, что санитары разыскали его далеко не сразу, а в результате — тяжелое воспаление легких и смерть. Так и не довелось ему ни Волгу повидать, ни на берег Дуная вернуться.

Стоит ли надолго задерживаться в этих опасных комнатах для прислуги? Хотя здесь висят и верноподданные иконы (Его святое апостольское величество, закопченная открытка с ликом чудотворной Богоматери из Мария-Целль и корявая подпись столяра Карла), но ведь даже самые лучшие господские кухарки могут родить самых настоящих социалистов — красных, а не розовых, и не о воскресных рубахах здесь речь. Такие учатся читать по поваренной книге матери. Вот, к примеру, суп с фрикадельками из гусиной печени: