Зденек Плугарж - В шесть вечера в Астории

• Название: В шесть вечера в Астории
• Автор: Зденек Плугарж
• Издательство: Радуга
• Жанр: Роман
• Год: 1986

Действие романа известно чешского писателя З. Плугаржа охватывает тридцатилетний период жизни Чехословакии, начиная с победного 1945 года до конца 60-х годов. Автор рассказывает о поколении, вступившем в жизнь в то самое время, когда в стране разворачивался процесс социалистического строительства, о взаимоотношениях героев, их поиске своего места в жизни.

---

От одноклассников молодоженов поздравил Мариан.

— Это ты хорошо сказал, что жизнь вдвоем — вдвойне жизнь, — шепнула ему Мишь.

— А разве мог я сказать, что в действительности жалею, что они раньше времени испортили себе жизнь?

— Ты уверен, что всякое супружество — проигрыш?

— Зависит от обстоятельств — например, от того, каковы устремления супругов. Есть такие области деятельности, с которыми семейная идиллия у очага да с кучей детишек у ног как-то не согласуется, а стало быть, у нее нет перспективы — например, подлинное искусство и настоящая наука.

Мишь тихонько вздохнула и выпила полрюмки по примеру своего визави — Тайцнера. И стала слушать, что говорил дядя невесты, лесник откуда-то с Шумавы.

— …Так пусть твое перо, Камилл, пишет днем и ночью! Только чтобы это можно было читать, ну хотя бы как Клостерманна или Врбу — у нас дома все их сочинения. Говорят, ни один из них ружья в руках не держал, а лес описывает лучше, чем любой лесник, так почему ж и тебе не суметь! Но пиши правду, никаких охотничьих россказней!

На «молодежном» конце стола раздались крики веселого одобрения, Павла не знала, куда деть глаза, пани Герольдова тревожным взглядом искала помощи у Камилла, но тот оставался глух к ее замешательству.

— Извините, — встал насытившийся и подвыпивший Тайцнер. — Охотничьи россказни — всего лишь проявление повышенной фантазии, а пишущим людям фантазия необходима до зарезу. Вранье охотников и рыболовов сродни лживости общечеловеческих идеалов, в нем — тоже извечная тяга к лучшему, более совершенному. Без стремления перегнать других не было бы никакого прогресса. Олень-четырнадцатилетка — больше, чем шестилетка, — (дядя-лесник понимающе качнул своей окладистой бородой в знак одобрения таких профессиональных познаний), — метровая щука лучше, чем двадцать лещей, а гипербола или преувеличение да будут неотделимой частью поэтики прозаиков. Так что, Герольд, спокойно берите за образец жажду охотников и рыболовов достичь большего, чем это в их силах: их враки — святая ложь сказок, и сто маленьких врак при счастливом стечении обстоятельств могут сложиться в большой литературный образ.

В полутьме холла раздались восторженные рукоплескания. Все удивленно обернулись.

— Руженка! — поднялся пораженный Камилл. Он с радостью привел ее под руку, Крчма уже готовил для Руженки место возле себя, но та двинулась в конец стола к молодым, где сидели Мишь, Мариан, Пирк и Тайцнер.

Краснея, Руженка не слишком убедительно объясняла, почему решила приехать, хоть и с опозданием. Только меня-то не проведешь, подумала Мишь: все время, пока в Праге длилась церемония бракосочетания, ты мучилась сомнениями, удобно ли таким способом показать свое разочарование; потом у тебя не выдержали нервы, и ты кинулась к автобусу…

Руженку — как это принято делать с опоздавшими — завалили вкусной снедью, напитками, с одной стороны с ней чокался сосед Мариан, с другой подошел с бокалом Камилл. Мишь выпила одна. Ружена сидела, торжественно выпрямившись, образцово причесанная, украшенная всеми чарами косметики.

— Позволь сделать комплимент твоему шикарному виду, — понизив голос, сказал ей Мариан. — Эта блузка из крепдешина?

Мишь остолбенела: пускай в тоне Мариана слышалась едва заметная ирония — с каких это пор вознесенный над будничностью ученый разбирается в женской моде? Вот если я сошью себе что-нибудь новенькое, он никогда не заметит! Или его галантное ухаживание за Руженкой — всего лишь уловка, чтобы уйти от не слишком приятной беседы со мной?

А Камилл с Марианом будто состязались в комплиментах, чтобы все узнали: еще в гимназии Ружена была ходячей литературной энциклопедией, и когда кто-то безвозвратно утерял классное — а в ту пору просто бесценное— сокровище, краткое изложение произведений чешской классики, достаточно было обратиться к Руженке, и она выдавала нужную информацию, как профессионал.

— Если бы облик мира зависел от меня, — перегнулся к Руженке Тайцнер, — то я пожелал бы мужчин — только умных, а женщин — только красивых. Когда же в одной из них соединяются оба эти качества, я в восхищении склоняюсь ниц!

Уж не врал бы ты, приятель в полотняной каскетке с распродажи после вермахта, подумала Мишь.

В холле кто-то свернул тигровые шкуры, из проигрывателя понеслась танцевальная музыка. Камилл пошел танцевать с Павлой, Мариан намеком на поклон пригласил Мишь, а перед Руженкой столкнулись сразу два претендента: Пирк и Тайцнер в толк не возьму, как этот коммунист мог так хорошо и прочувствованно играть на скрипке!

Наконец подали черный кофе — быть может, этот убийственный напиток хоть немного прочистит мозги…

— Однако эти «товарищи» чем дальше, тем больше присваивают право судить: мол, в экономике беспорядки, — и они уже добились того, что в какое-то поместье поставили национального управляющего… Конечно, честный человек не станет защищать саботажников, но где уверенность, что эти всячески раздуваемые настроения не обернутся против серьезных предпринимателей, коммерсантов, да и просто состоятельных людей?..

— Белый танец! — раздался возбужденный голос. Мишь поднялась. Должна же я с тобой протанцевать,

роковая моя любовь, хотя семейная идиллия с кучей детишек у ног и была бы анахронизмом для перспективного ученого… А мне так хотелось бы иметь детей… Но, пробравшись через сутолоку — дамы искали себе партнеров, — она вдруг повисла на шее у Крчмы:

— Зачем убеждать кого-то, что он ошибается? Думаешь, он будет тебя за это любить? Почему бы не оставить его при своем мнении?

Крчма, несколько удивленный, принял ее приглашение к танцу.

— Что это за премудрости? Откуда они у тебя?

— От вас, пан профессор. Но это вы говорили давно.

— Послушай, ты, часом, не устала от общества?

— Успех в супружестве зависит не столько от выбора удачного партнера, сколько от того, чтобы мы сами были хорошими партнерами.

— Это тоже мои рассуждения?

— Все у нас — ваше. Не допускайте, чтоб вас превратили в кусок воска, из которого какой-нибудь незадачливый учитель вылепит собственный благородный образ. А вы сделали нас таким воском. Класс восковых марионеток, и в каждого из нас вы впечатали свой благ… свой образ.

— Ну, Мишь, ты меня отделала…

— Вас? Я думала — себя. Ну ладно, уж лучше вас! — Она прильнула к нему, крепко сжала руку.

С треском сосновых поленьев в камине переплетались покоряющие звуки «Одиночества», это был не танец, а скорее какие-то безотчетные неподвижные объятия. Все-таки не должна я так к нему прижиматься — Мишь удивлялась самой себе. Положила усталую голову на плечо Крчмы.

— Во втором классе я была в вас влюблена, Роберт Давид… — Вот смех, кажется, я произнесла это вслух, иначе с чего бы это пани Герольдова, по обязанности танцующая с собственным мужем, посмотрела на меня с таким возмущенным удивлением?

И почему это Крчма вдруг потащил меня назад, в столовую, правда под руку, но так решительно, словно пса за ошейник? И откуда перед креслом, в которое он меня, кажется, усадил силой, вдруг взялся Мариан?

— Позаботься о ней, — будто издали услышала она голос Роберта Давида. — А лучше всего пожертвуй собой да отвези ее в Прагу! Такси ведь ждут внизу!

Но позвольте, это неслыханно, это ограничение личной, между прочим, академической свободы! Ну, погоди, Роберт Давид, этого я тебе не… не прощу!..

По мере приближения к сортировочной станции Крчма ощутил знакомый кисловатый запах железа, дыма и шпал, пропитанных смолой. У станций, где нет пассажиров, совершенно иная акустика; Крчма прислушался к этой нестройной музыке: литавры буферов, свистки маневровых, пыхтение паровозов — для простого смертного это вроде невразумительного бормотания репродукторов на столбе. Так вот как выглядит вблизи работа Пирка, мужская стихия труда и движений! Каждый избирает себе работу по образу своей души, а с другой стороны — трудовая среда, пожалуй, выбирает людей по себе…

Милиционер с красной повязкой на рукаве и с винтовкой за плечами. Крчма показал пропуск в паровозное депо.

Пирк уже снял спецовку и собирался в душевую.

— Пан профессор! Знаете, а ведь вы, насколько я помню, первый из уважаемых людей посторонней профессии, который не побоялся нашей грязи и копоти! А, еще Руженка заходила — ну, да это вынужденно: не дозвонилась до меня в этом бедламе, а нужно было вернуть книжки, которые я взял в библиотеке на ее имя. Я провел ее в депо, и она, бедняга, чувствовала себя тут, как монахиня у доменной печи, когда выпускают металл.

Крчма взглянул на Пирка исподлобья. Ты-то чувствуешь себя здесь как рыба в воде, но, по правде говоря, не твое это место, приятель. Пришла пора что-то сделать, чтобы музыкальный талант не пропал даром в среде, где музы едва ли отваживаются появляться… (Однако буду искренним с самим собой: разве не польстило бы моему самолюбию, если бы из бывшего моего класса вышло как можно больше образованных и известных людей? Ведь отблеск их славы упал бы и на мою голову… Представитель науки, преуспевающий литератор, да еще — известный музыкант…)