Петер Гардош - Предрассветная лихорадка

• Название: Предрассветная лихорадка
• Автор: Петер Гардош
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-17-093383-9

Эта книга – подлинная история любви родителей автора, чудом уцелевших в нацистском концлагере. Петер Гардош использовал в романе их письма, пролежавшие в тайнике более полувека. Молодой поэт Миклош Гардош и восемнадцатилетняя Лили Райх познакомились в 1945 году в Швеции. В числе бывших узников всех национальностей Красный Крест переправлял сюда из концлагеря Берген-Бельзен венгерских евреев для лечения в шведских медицинских центрах. Почти все они находились на последней стадии истощения, а у Миклоша диагностировали еще и туберкулез. Однако, не желая верить мрачным прогнозам врачей, Миклош решил, не откладывая, жениться. В поисках невесты он разослал больше сотни писем своим соотечественницам, размещенным в шведских больницах в разных концах страны…

Венгерский писатель и режиссер, лауреат двух десятков престижных наград, Петер Гардош экранизировал свой роман и в 2016 году получил премию «За лучший игровой фильм» на Международном кинофестивале «Синеквест» в Сан-Хосе.

---

Дорогая Нора, дорогая Эржебет, дорогая Лили, дорогая Жужа, дорогая Шара, дорогая Серена, дорогая Агнеш, дорогая Гиза, дорогая Каталин, дорогая Юдит, дорогая Габриэлла…

Наверное, Вы привыкли к тому, что, когда разговариваете по-венгерски, к Вам может обратиться незнакомый Вам человек – на том основании, что он тоже венгр. Что поделаешь – не то нынче воспитание.

Вот и я только что фамильярно к Вам обратился на том основании, что мы с Вами земляки. Я не знаю, встречались ли мы в Дебрецене, где я был – до того, как Родина загнала меня в трудовой батальон, – сотрудником городской газеты, а отец мой держал книжный магазин в помещении епископского дворца.

Мне кажется – судя по возрасту и фамилии, – что мы с Вами знакомы, Вы ведь жили в проезде Гамбринуса?

Не сердитесь, что я пишу Вам карандашом – дело в том, что по настоянию докторов мне придется опять день-другой поваляться в постели…

* * *

Одной из ста семнадцати получательниц этого послания была некая Лили Райх, восемнадцатилетняя обитательница больничного городка в Смоландсстенаре.

Она вскрыла письмо из далекого Лербру, которое в августе ей принес почтальон, внимательно прочитала его и, решив, что молодой человек с не-обыкновенным почерком наверняка ее с кем-то путает, тут же о нем забыла.

К тому же в те дни она пребывала в лихорадочном возбуждении. Вместе с двумя новоиспеченными подругами, Шарой Штерн и Юдит Гольд, они готовились нарушить унылое однообразие медленного излечения.

Юдит Гольд была девицей с лошадиным лицом и темным пушком над тонкими, плотно сжатыми губами. А Шара – прямая противоположность: бело-курое, хрупкое существо с узкими плечиками и стройными ножками.

Три подруги мечтали устроить в клубе больничного городка венгерской вечер.

Все трое прежде занимались музыкой: Лили Райх восемь лет играла на пианино, Шара Штерн пела в хоре, а Юдит Гольд до войны занималась танцами. Из чистого энтузиазма к ним подключились Эрика Фридман и Гитта Планер. Программу – примерно минут на тридцать – они напечатали на машинке в кабинете врача и вывесили ее в трех местах. Скрипучие деревянные стулья клуба заполнили любопытствующие – в основном пациенты реабилитационного центра, но были и местные, из Смоландсстенара, которым тоже хотелось послушать концерт.

Успех был ошеломительный. После последнего номера – зажигательного чардаша – публика аплодировала стоя, без конца вызывая краснеющих от смущения девушек. Но когда они убежали за сцену, Лили вдруг почувствовала резкую боль в животе. Она скорчилась, обхватив живот, и неожиданно для себя застонала. Потом она повалилась на пол. Со лба градом струился пот.

Шара, самая близкая из подруг, бросилась к ней.

– Лили, что с тобой?!

На какое-то время девушка потеряла сознание. Она не запомнила, как ее увозили на скорой, в памяти сохранилось только размытое лицо Шары, которая что-то кричит ей, а она ничего не слышит.

Позднее она часто задумывалась над тем, что, наверное, никогда бы не встретила моего отца, не случись этот приступ почечной колики. Ведь это из‑за него дюжий белый автомобиль санитарной службы доставил ее в военный госпиталь в Экшё, куда Юдит Гольд при первом же посещении принесла ей, кроме зубной щетки и дневника, то письмо, что послал ей молодой человек из Лербру. И она же, ее подруга Юдит, уговорила ее, несмотря на все доводы разума, написать этому симпатичному парню несколько фраз – хотя бы из сострадания.

Так и произошло. В один из нескончаемо долгих больничных вечеров, когда наконец затихла скрипучая дверь допотопного лифта и умолк коридорный гомон, Лили Райх взяла лист бумаги и при свете мерцавшей над койкой лампы стала писать письмо.

Уважаемый Миклош!

Наверное, я не та, за кого Вы меня принимаете, ведь, хотя родилась я в Дебрецене, с годовалого возраста постоянно жила в Будапеште. И все-таки я о Вас много думала, так как искреннее и душевное Ваше письмо мне понравилось, вот я и решила ответить Вам…

Это было верно только наполовину. Теперь, когда ее приковал к постели неизвестный новый недуг, она – от страха, от неизвестности, а может быть, чтобы отвлечься, – стала предаваться фантазиям.

О себе скажу только, что я не люблю отглаженные брюки со стрелками и прилизанные прически, зато высоко ценю внутренние достоинства.

* * *

Мой отец немного окреп. Во всяком случае, достаточно для того, чтобы они вместе с Гарри отважились выбраться в городок. Обитатели реабилитационных центров в Швеции получали карманные деньги – по пять крон в неделю. В Лербру было две кондитерские, в одной из которых стояли такие же мраморные столики, как в довоенной Венгрии. С Кристин, пухленькой парикмахершей, им удалось познакомиться прямо на улице, так что за круглый мраморный столик они уселись втроем. Юная шведка церемонно, вилочкой, ела шарлотку, а ее кавалеры заказали себе минералки. Разговаривали по-немецки, потому что с напевным шведским наречием наши венгры еще только знакомились.

Золотистый пушок под носом Кристин был обсыпан сахарной пудрой.

– Вы отличные парни. Где вы родились?

Мой отец с гордостью выпятил грудь.

– Хайдунанаш, – изрек он, как будто волшебное слово.

– А я из Шайосентпетери, – сказал Гарри.

Кристин попыталась совершить невозможное. И повторила услышанное. Но получилось нечто булькающее и бессмысленное: Гайдю… нана. Шаю… синт… питер…

Они рассмеялись. Кристин вернулась к яблочному пирогу. Наступила пауза, короткая, но достаточная для того, чтобы составить план гусарской атаки. В подобных делах Гарри был мастак.

– Что сказал Адам Еве во время их первой встречи? – задал он вопрос.

Кристин, забыв про пирог, нахмурила лоб, пытаясь разгадать загадку. Гарри, немного повременив, поднялся. И пояснил жестом, что он теперь голый.

– Сударыня, отойдите подальше, а то мне не видно, где эта штука кончается! – И показал рукой на ширинку.

Кристин сначала не поняла, но потом покраснела. Мой отец смущенно схватил стакан и глотнул минералки.

А Гарри было не удержать.

– Есть другой анекдот. Госпожа спрашивает у новой горничной: “У вас все в порядке с рекомендациями?” Горничная кивает: “Да, ваша милость, все были мной довольны” – “Вы готовить умеете?” Горничная кивает. “Детей любите?” Горничная кивает: “Люблю. Но барину все же лучше не забывать о предосторожности”.

Кристин прыснула со смеху. А Гарри поймал ее руку и жарко поцеловал. Кристин хотела освободить руку, но тот держал ее крепко, и она предпочла не сопротивляться. Мой отец отвернулся. И опять глотнул минералки.

Кристин оправила юбку и поднялась.

– Мне нужно выйти. – И чинно двинулась между столиками.

Гарри тотчас перешел на венгерский:

– Она тут рядом живет. На третьей улице.

– Откуда ты знаешь?

– Сама сказала. Не слышал?

– А ты ей понравился.

– Ты тоже.

Мой отец пристально посмотрел на Гарри:

– Меня это не волнует.

– Ты сто лет не сидел в кафе. Сто лет не видел женского тела.

– Ты это к чему?

– Лагерь кончился, мы свободны. Пора возвращаться к жизни!

Кристин, покачивая бедрами, уже направлялась обратно. Гарри еще успел шепнуть отцу по-венгерски:

– Может, сэндвич организуем?

– Какой еще сэндвич?

– Мы с тобой и она. Кристин посередине.

– Да пошел ты.

Гарри, не переводя дыхания, перешел на немецкий и незаметно погладил девушку под столом по ноге.

– Дорогая Кристин, мы тут с Миклошем говорили о том, что я по уши в вас влюбился. Могу я на что-то надеяться?

Девушка предостерегающе подняла указательный палец и запечатала им губы Гарри.

* * *

На четвертом этаже в доме по улице Нюсвеген Кристин снимала маленькую квартирку. Через открытое окно иногда доносился приглушенный шум редких автомобилей. Чтобы облегчить Гарри работу, она села на кровать. И в качестве первого испытания велела ему зашить надорвавшийся сзади бюстгальтер. Разумеется, не снимая его. За процессом девушка наблюдала в зеркало, что висело перед кроватью.

– Ну, готово?

– Почти. А не проще было бы снять?

– Еще не хватало!

– Ты меня мучаешь.

– В том и суть. Чтобы ты пострадал. Потерпел, помог девушке по хозяйству, – засмеялась Кристин.

Наконец он закончил починку и перекусил нитку.

Кристин вскочила с кровати и повертелась у зеркала, пощелкивая по телу бретельками бюстгальтера. Гарри, все больше краснея, восхищенно смотрел на нее. Потом обнял девушку и стал неловко освобождать ее от бюстгальтера.

– Я буду готовить, стирать, мыть полы, – хрипло шептал он. – Буду работать как вол.

И в ответ получил от нее поцелуй.

* * *

Когда через час Гарри вернулся, то застал моего отца в том же углу кондитерской. Гарри плюхнулся рядом с ним, но он даже не взглянул на друга. На мраморном столике лежало письмо, которое он как раз заканчивал. Кончик карандаша так и летал над белым листом бумаги. Гарри тяжко вздохнул. Он был в полном отчаянии.