Н. Денисов - Арктический экзамен

• Название: Арктический экзамен
• Автор: Н. Денисов
• Издательство: Издательство «Современник»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-270-00044-X

Денисов Н. В. Арктический экзамен: Повести. — М.: Современник, 1988. 336 с.

Николай Денисов — автор нескольких стихотворных сборников, изданных в Москве и Свердловске. В издательстве «Современник» выходила его книга «Вчера было детство».

«Арктический экзамен» — вторая книга прозы Денисова. В нее вошли две повести: «Нефедовка» и «Арктический экзамен».

Через произведения Николая Денисова проходит мысль о том, что человек силен кровной связью с родной землей. Это и помогает ему в самых трудных жизненных испытаниях.

---

— Да это мы, Христос с тобой, Никифор Степанович, — услышал он голос хозяйки дома и ее нервный короткий смешок.

Это была на самом деле Нюра Соломатина.

Никифор от неожиданности выронил бастрик, но тут же опять заторопился, отворяя калитку и справляясь с волнением.

— Скоро чё-то нажились? Обратно?

— Обратно, обратно, — показался из-за машины Афанасий, по-хозяйски уверенно входя в ограду и молча растворяя створки ворот, чтоб спятиться грузовику.

— Ну дак ладно, проходите, — все еще не веря тому, что происходит, сказал Никифор, будто приглашал он не законных хозяев, а в собственный дом, не уверясь до конца, так ли он поступает.

А Нюра тем временем зашла в избу, где было так же голо, как в последние минуты перед отъездом в город, лишь помаргивал зеленым глазом радиоприемник да дышала теплом плита. И она потрогала бок плиты голой рукой, заглянула в — чугунок с остатком варева рыбаков, пронесла лампу в горницу. Все было на месте — столы, скамейка, комод, посиживала на божнице богоматерь, и даже дешевый клеенчатый коврик с лебедями, который выменяла давно у цыган, что стояли табором под Еланкой, так же глянцево отсвечивал в простенке. Она еще раз облегченно вздохнула, оглядев лебедей, которые плавали как ни в чем не бывало в ослепительно синем пруде, грациозно изогнув шеи, и побежала принести дров, чтоб нагреть и горничную печку.

Необходимое стаскали в избу, стянутое теми же веревками и бельевым шнуром, остальное сложили у крыльца, и, пока носили пожитки, у ног Никифора все вился Шарик. Он также благополучно вернулся к своей конуре, хоть за дорогу его дважды рвало от газов в кабине, и теперь он не знал, как заявить о своей радости.

— Шаря, Шаря, — приласкал собачонку Никифор, но Афанасию не поглянулось чего-то, и он замахнулся на кобелька веслом.

— Пошел, пропастина!

Не в своем духе Афанасий Иванович Соломатин! И где тут быть в добром духе? Отмахали туда — сюда до областного города пятьсот с лишним километров.

И Валентин, он привез отца с матерью на том же грузовике, таскал вещи торопливо, молча, он и двигатель не глушил — видно, спешил в обратную дорогу.

— Ну что ж, — остановился он посреди избы, когда совсем опростался кузов, — раз не захотели, дело ваше. Два раза приглашать не буду!

— Не надо… Обойдемся, — отрубил грубовато Афанасий. — Спасибо, что доставил на место.

— Хватит вам, — и Нюра остудила недоконченный в дороге разговор.

— Ты чё, Валя, неужто собрался обратно на ночь глядя?

— Поеду.

— Посиди, опнись маленько. Сичас я чем-нибудь покормлю.

Пока Нюра собирала по-походному на стол, нагревала на раскаленной плите чайник, — самовар еще не распаковали из мешка, — Никифор, не зная, какой вести разговор с хозяевами, подступался с нейтральной беседой о постояльцах, с деревенскими новостями — их в кои-то веки не скапливалось и за год, а теперь за неделю, что пропутешествовали Соломатины, набралось — в два короба не складешь!

Афанасий, удостоверясь, что Иван Пантелеич с бригадой на месте, к другим побасенкам интереса не проявил, ушел в горницу собирать кровать и, пока старик не выложил новости, грохотал там железом, пыхтя и поругиваясь.

— Вот варнак! На ребятишек кинулся? — плеснула руками Нюра, когда старик дошел до драки с Игнахой Яреминым. — Да ты пей чай-то, пей, — не забывала она и о Валентине.

— Припоздал я из лесу, а то бы ему сам припечатал. Заодно бы и за браконьерство… А ребятишки-то, чё ребятишки? Им, брат, палец в рот не клади: отметелят за милую душу, попробуй обидь.

Валентин чувствовал себя неловко при разговоре, поднялся наскоро, потянулся за рукавичками. Афанасий стоял в горничных дверях, молчаливо следил за ним.

— Ну ладно, — проговорил Валентин. — Поеду… Не сердись, отец. Хотел, как лучше.

— Давай. Доброй дороги. Супруге своей Людке передай, что я с ней знаться больше не хочу.

— Зачем ты так, Афанасий, зачем? — чуть не простонала Нюра.

— А пусть! Видал я таких господ, кто нос вверх дерет…

Проводы получились сумрачными, натянутыми, и, когда вошли обратно в избу, Нюра опять будто повеселела, но в глазах еще стояли грусть и страдание. Не мало, знать, пережила за эти дни!

Афанасий принялся было точить хозяйку, припомнив, что это она сомутила его на переезд, но Никифор счел нужным вмешаться, пристыдил самого хозяина.

— Возвернулись — значит, к добру, как сказал бы Лаврен Михалев, картузник. Силенки пока есть, ну и ладно. Не пропадем!

— Не пропадем! — подтвердил хозяин, присаживаясь на лавку.

Начали было развивать мысль о том, как они «не пропадут» в своей родной Нефедовке, мол, и государство теперь не даст пропасть, глядишь, к пенсии пятерку какую накинут, раз уж в космос нацелились, миллионы туда не жалеют, так что стоит фронтовикам накинуть.

Афанасий начал увлекаться, отходить сердцем, и тут вдруг зашла в избу — Матрена Ерохина.

— Путешественники! Вы чего это? Прикатили. А то я слушаю, вроде как у ваших ворот машина прогремела.

— Чисто путешественники, ага, — обрадовалась ей Нюра. — Разболокайся, кума.

— Совсем, знать, с кулями? — оглядела Матрена узлы. — И веревки-то, веревки-то! Однако, как и не развязывали?

— Насмешили белый свет! — сказал, как бы извиняясь, Афанасий. — Ничего!

Матрене вроде и горя мало до настроения «путешественников», она и не скрывает радости: приехали!

— Ну рассказывайте. Рассказывайте про городскую жизнь. Может, и мы, бог даст, с Никифором Степановичем, спытаем.

В доме сделалось как-то многолюдно. Матрена заполнила собой пустое пространство, которое образовалось после отъезд Валентина. Нюра добавила еще в печку дров, закинула выпавший на пол горячий уголь, выключила потрескивающий приемник.

— Чё рассказывать? Просидела все дни на кулях, проревела.

— Вот дак на. матушка! Не приняли, что ли?

— Как не принять, приняли. А какой толк, «что приняли? Не в своем углу, дак не в своем. Ты-то чё помалкивать? — напустилась она на Афанасия.

— Что мне собирать всякую всячину? Перед людьми неудобно, — пробубнил недовольно хозяин.

— Ну и перед людьми! Все свои, не чужие.

— Сыновья тоже не чужие.

— Кабы одне сыновья.

— Ладно уж — кабы… Подъехали, значит, к дому, как положено, поволоклись по лестнице, на четвертый этаж. Юрка кровать на себя взял. Несет, кажилится. Просунулись в переднюю с манатками, а она, Людмила-то, стала в горнешних дверях и ни туда ни сюда, как в рот воды набрала. Я не вытерпел такого привета: куда, говорю, ваше благородие, кровать нам ставить? Передернуло ее, но опять молчит. Ну, Юрка, ни слова тоже не говоря, развернулся — и во вторую дверь, в свободную комнату. И мы туда же за ним принялись мешки складывать.

— А Валентин? Они что это, не договорились меж собой?

— Я им в головы не заглядывал… Таскаемся, значит, вверх — вниз, вверх — вниз, соседей подняли, выглядывают из-за дверей… Да что тут городить, — выпрягся вдруг Афанасий. — Холера их бей, не буду больше кланяться! Вон мать пусть обскажет, если ей не терпится, на весь век запомнила…

— А ты тоже хорошо поступил! — покачала головой Нюра. — Нет бы по-родственному, дак он сразу разматерился со снохой да и убрался к Юрке ночевать, а меня оставил на мешках сидеть,

— А что я буду смотреть, как этот сверчок Олег с поддувалом за мной ходит? Намусорили, видишь ли, страму навезли!

— Дак и правда, сколько пыли от мешков натрясли, пера из подушек! Вот он и стал собирать этой дудкой за нами. Мне дак поглянулось: включил дудку в стену и давай пыль засасывать. С малолетства и приучают к чистоте в городу… Ну и я уж ухамаздалась совсем, опустилась на слободный стул, — выдохнула Нюра. — Слышу, а он тычки с веслами заносит. Отвори, говорит Людмиле, балкон этот, сын велел. Тут она и поднялась коршуном. Чё, неправду я говорю? Поднялась, откуда из нее и полезло. Туды вашу рассуды, корову бы ишо завели в квартеру! Не пущу, говорит, с палками. Да и на Валентина: ты, мол, чё, головой думать или чем? Слышу, забрякали по приступкам обратно. В подвал тычки-то убрали? — обернулась она к Афанасию.

— На чердак мы их потом подняли, на подызбицу, — улыбнулся впервые за вечер хозяин.

— Тебе смешно теперь. А там-то чё кипятился?

Не выдержала теперь Матрена:

— Дивлюсь я на вас. Стары люди, а поддались, будто маленькие. Да я бы их в оборот обоих взяла, живо вы шелковыми стали. Шутка ли дело — ростили, ростили, надсаждались, а оне вон чё устаканивают? Валентин-то заступиться не мог?

— Заступился, — махнул рукой Афанасий, — да она, коза безрогая, над ним верх берет. Туды не ступи, там не присядь. А он уж привык на нее робить, сутками покою не знает… Да бог с ними, дело ихнее! К вину мы его не приучали. А все где-то промашка получилась.

Никифор помалкивает, только удивленно головой трясет. Высокая его фигура совсем переломилась, сползла со скамейки на пол. На полу удобней, не так печет от плиты.