Лев Вершинин - Несущие смерть. Стрелы судьбы

• Название: Несущие смерть. Стрелы судьбы
• Автор: Лев Вершинин
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-699-90336-8

Чтобы выстоять под ливнем стрел, фаланга поет – македонцы унаследовали этот обычай от спартанцев. Азиатские стрелы затмевают солнце и покрывают землю густой стерней, стрелы расщепляют щиты и находят щели в доспехах. Гоплиты стоят в крови уже по щиколотку, но пока фаланга поет «эмбатерию», боевой гимн, заглушающий свист стрел, – она остается фалангой.

«Тысячи глоток пели, кричали, хрипели, выли, выхаркивали с кровью грозные и торжественные слова. О великой стране, встающей на смертный бой. О благородной ярости, вскипающей подобно штормовой волне… Уже не силы, почти иссякшие, даже не воля к победе, истекающая в никуда, а песня, и только она, смыкала края щитов. Фаланга жила, пока жила песня… Но стрелы все летели, летели, летели. Гудящие, свистящие, звенящие в полете. Несущие смерть. Неотвратимые…»

От этой книги невозможно оторваться, но роман Льва Вершинина – больше, чем исторический боевик. Это – первая на русском языке эпопея о «величайшей геополитической катастрофе» Древнего Мира, о распаде империи Александра Македонского и братоубийственной бойне на руинах сверхдержавы. О том, как повторяется всё в истории, чем всегда заканчиваются Игры Престолов и можно ли выстоять под стрелами Судьбы, которую македонцы вслед за эллинами зовут Ананке – «неотвратимость»...

---

Предложение, сопровождаемое ободрительной усмешкой, звучит забавно, и сардийский целитель позволяет себе несмело хихикнуть в ответ, еще не понимая, что это вовсе не шутка…

Горная Македония. Амфиполь.

Начало осени того же года

– Искандарью-ууш! Искандар-джан!

Перегнувшись через тесаные перильца балюстрады, дородная черноволосая женщина, нарумяненная так, что алые пятна различались даже сквозь кисею вуали, нависла над двориком.

– Аристех, Искандар!

Досадливо поморщившись, смуглый подросток передвинулся поглубже, к самой стене, чтобы зовущая с балкона при всем старании не сумела бы углядеть.

– Вай ме, Искандар! И где есть ты, йакненок мой?

Воины, примостившиеся в тени, переглянулись. Один из них, тощий, жилистый, на вид постарше прочих, собрав в горсть рассыпанные в пыли кости, осторожно кашлянул.

– Откликнись, государь. Мать зовет. Нехорошо.

– А ну ее! – взметнулись и сверкнули небесным блеском странные на чуть горбоносом, немакедонском лице удивительно македонские глаза, и пухлые губы капризно изогнулись. – Пускай по-человечески зовет, тогда и откликнусь. А то заладила: Искандар, Искандар… Перс я, что ли?

Стоило мальчишке, вспылив, ускорить речь, как в ней внезапно прорезался и заиграл гортанными отзвуками легчайший персидский выговор.

– Ты македонец, государь. Однако она – мать! – с ласковой непреклонностью повторил гоплит.

Судя по всему, слово его имело вес для подростка с капризными губами, и бляха десятника на груди лишь укрепляла авторитет. Нахмурившись, юнец хмыкнул и прокричал в ответ зовущей нечто протяжно-напевное, непривычно звучащее под ярко-синими, цвета его глаз, небесами Македонии горной.

На балкончике, выслушав, горестно вскрикнули. Но тотчас овладели собой.

– Алксан! Алкса-аан-джан! Пистча дневной имеет остыть, когда ты не есть пойти до мама скоро! Вай, какой пистча совсем остыть!

– Погоди, мама, – специально для окружающих повторил мальчишка. – Сейчас иду!

И, жадно глядя на сжатый кулак десятника, азартно ощерился.

– Ну?! Я послушался! Значит, давай еще раз!

Тощий согласно кивнул.

– Изволь, государь. Да только так ты всю державу проиграешь…

– Ничего! У тебя теперь сколько сатрапий, Ксантипп?

Пряча ухмылку в завитках густой, цвета темной меди бородки, десятник закатил глаза, вытянул ладонь. Начал загибать пальцы. Хмыкнул.

– Та-ак. Фригия, Армения, Согдиана, Парфия… Нет, господин, прости! Парфия нынче снова твоя, вчера отыграна…

– И Фригия тоже, Ксантипп!

– Э, повелитель, сколько ее, той Фригии! Ты Царь Царей, а я жалкий десятник, станешь ли ты отнимать у бедного человека землю, где геройски пал его отец, сражаясь под знаменами твоего Божественного родителя?..

– Нуууу… я не знаю, – явно смущенный юный любитель метать кости покраснел. – Ладно, оставь себе Фригию, Ксантипп… Ставлю Египет против Армении!

Десятник прищурился и хмыкнул вновь, на сей раз куда выразительнее, чем раньше.

– Пол-Армении против Египта. Не больше. Идет?

– Почему? – Горбинка на носу юнца стала еще жестче.

– Э-э, видишь ли, господин, мне ведь еще придется отнимать свой выигрыш у Птолемея!

Какое-то время эхо здорового солдатского хохота металось по круглому дворику крепости.

– Ну что, повелитель, согласен?

– Кидай!

Три кубика взлетели, перекувыркнулись в воздухе, рассыпались в очерченном на утоптанной земле круге.

Замерли.

– Три. Пять. Пять. Большая Афина! Везет же тебе, Ксантипп! Моя очередь!

Мальчишка торопливо подхватил с земли костяшки, долго грел их в ладонях, шепча что-то невнятное. Подул в кулак. Зажмурился. Метнул.

– Пять. Пять. Два. Малая Афина! Вах, педер сек Анхро-Манью! – Не сдержавшись, он выругался по-персидски, да так громко, что с балюстрады тотчас отозвались:

– Алксан! Это сказать хорошо не есть, так ария бозорг говорить не можно!

И, шумно вздохнув, уже совсем просительно:

– Иди пистча принимай, мама очен просить, Алксан!

Пронзительная синева глаз подернулась, словно туманом, пеленой невыносимой, как зубная боль, скуки.

– Ну все, началось, уже не замолчит, пока не увидит, что поел. Я потом приду, а?

– Почтем за честь, господин, – почтительно наклонил голову, по случаю жары и мирного времени не отягощенную шлемом, Ксантипп. – Пол-Египта еще твои!

Наградой за шутку – широкая мальчишеская улыбка.

– Обо мне не тревожься, Ксантипп! Выигрывай, сколько угодно. Македонию я все равно не отдам никому! И потом, разве мы с вами не завоюем для меня новые сатрапии?!

Гоплиты шумно одобряют прекрасный ответ, украсивший бы речь и взрослого мужа…

Всплеснулась короткая туника, обнажая в беге загорелые ляжки. Простучали по лестнице, навстречу радостному кудахтанью персиянки, быстрые шаги.

– Хороший мальчишка, – проводив взглядом скрывшегося в здании отрока, задумчиво промолвил Ксантипп, ни к кому особенно не обращаясь. – Толковый царь растет…

– Уже подрос, – поправил десятника гоплит постарше, коротконогий и крутолобый, немного смахивающий на тяжеловесного критского быка. – Отцу-то его сколько было, когда Букефала объезжал? Пятнадцать? Ну вот! А нашему до пятнадцати и трех месяцев не осталось…

– Букефал, Букефал… – Еще один воин, на вид ровесник Ксантиппа, обладатель величественных, закрученных в кольца усов, как принято это у горцев Линкестиды, скептически поцокал языком и послал в самую середину утомленного полуденным солнцем дворика смачный плевок. – Ежели хотите знать, братья, так не было никакого Букефала, вот что я вам скажу…

Усач умолк, блаженно потянулся, наслаждаясь всеобщим вниманием, хрустко вытянул ноги.

Цыкнул зубом.

– Нет, ну, то есть коняга, конечно, был, да только объездил-то его царский конюх, скиф, а не Олимпиадин выродок…

– Что, что?! – негромко, с очень нехорошим интересом встрепенулся крутолобый. – Как это ты сказал о Божественном?!

В левой руке его возник, словно сам по себе, ниоткуда, узкий клинок, похожий на слабозасоленную сельдь.

– Ну-ка, повтори, тараканище!

Круг распался. Нрав «бычка» был достаточно хорошо знаком гарнизону Амфиполя. Связываться с ним не хотелось никому, в том числе и владельцу моментально обвисших усов.

– Да ладно, чего ты! – примирительно пробурчал ниспровергатель мифов. – Я ж от покойника-отца слыхал, а отец-то мой, между прочим, при Антипатре в дружине был, вашего… ну, этого… Божественного во-от с таких лет видал. Что он врать бы стал, что ли?

– Оно и видно!..

Слегка покачиваясь на коротких упругих ногах, «бычок» некоторое время, казалось, раздумывал: пускать ли в ход нож? Конечно, за драку положены плети, это не так уж и страшно. За пролитую кровь – пару дней в колодках, тоже можно потерпеть, не впервой. Но у ножа – свой нрав, а платить высшей мерой за смертоубийство, пусть и случайное, себе дороже…

В конце концов, поучить болтуна уму-разуму никогда не поздно.

Решив так, «бычок» небрежно подбросил тускло сверкнувший клинок почти под опоры балюстрады, не глядя поймал в подставленные ножны и вновь опустился на корточки.

– И за что ж вы, линкесты, царя-то нашего не любите?

На сей раз тон его был ворчливо-примирителен.

– Верно! – поддержал крутолобого доселе молчавший гоплит, поигрывая вросшим в узловатый палец богатым, не по чину, перстнем, украшенным дивной чистоты сапфиром. – Чем это вам Божественный так уж досадил?..

Усач, упорно разглядывая собственные ногти, промолчал.

– То-то! – наставительно заключил обладатель сапфира. – Твой отец, понимаете ли, при Антипатре крутился, из дому носа не высовывал, а мой братан старший аж до Тигра дошагал, ну, правда, вернулся без руки, так зато теперь вся семья по-людски живет! Дом, сад, рабы… Ну, все, как положено! А раньше жили хуже некуда, я хорошо помню…

Несмотря на все желание, промолчать усатый не сумел.

– Фу-ты ну-ты! По-людски! А руку свою братишка твой, часом, не вспоминает, а? А сколько совсем не вернулось?! А сирот, что побираться пошли, ты считал? Ишь, Божественный! За что, скажи на милость, он верным-то людям головы рубил?!

Сапфироносец вскинулся было, но «бычок», видимо, вовсе и не думавший дремать, просто сидевший с закрытыми глазами, властным жестом оборвал усатого.

– Ты, парень, говори, да не заговаривайся! Цари, они люди не простые, без вины головы не рубят. Рубил, значит, было за что! Не тебе судить! Уразумел?

Прозвучала тирада миролюбиво, но и не без предупреждения, и встопоршившиеся было усищи линкеста тут же опали. Что толку спорить одному сразу со всеми?!

И все же отступить не позволила гордость. В конце концов, он был единственным линкестом среди равнинного сброда, единственным сродственником, пусть и в мельчайшем колене, наместника Македонии Кассандра.