Давид Зурдо - Последний секрет плащаницы

• Название: Последний секрет плащаницы
• Автор: Давид Зурдо
• Издательство: АСТ, АСТ Москва, Хранитель
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-17-039146-2, 978-5-9713-5927-2, 978-5-9762-3553-3

Иерусалим в последние дни жизни Христа, Константинополь времен крестовых походов, Флоренция эпохи Леонардо да Винчи, Париж конца XIX века, современный Мадрид и цистерцианский монастырь — вот места, где разворачивается действие романа, приводящее к неожиданной разгадке тайны святой плащаницы.

С давних пор обладать бесценной реликвией стремились императоры и понтифики, европейская знать и рыцари-тамплиеры. Но что связывает Туринскую плащаницу и великого художника — Леонардо да Винчи?

Современный ученый, неожиданно ставший обладателем уникальной информации, открывает последний секрет да Винчи, способный пролить свет на подлинную историю величайшей христианской святыни.

---

Для успеха всего этого предприятия требовалось лишь изготовить подделку. Чезаре не был специалистом в живописи, но как человек Ренессанса — умный и образованный — он прекрасно понимал, насколько трудно будет это осуществить — создать точную копию савана с едва различимым, но поражающим до глубины души изображением Христа. Чезаре знал: если создание такой копии вообще возможно, то изготовить ее мог только Леонардо — известнейший в Италии художник, изобретательный ученый и искуснейший живописец, мастер сфумато.

— Добро пожаловать, дорогой маэстро, — сказал папа Александр, когда да Винчи приблизился к нему и, почтительно поклонившись, поцеловал его перстень. — Прошу вас извинить моего сына. У него слишком нетерпеливый нрав.

— Ваше святейшество, вам нет нужды извиняться перед вашим покорным слугой. Но могу ли я узнать, в чем причина подобной спешки? — учтиво, но с ноткой досады в голосе спросил Леонардо.

Чезаре, стоявший несколько поодаль и наблюдавший за обоими собеседниками своим пронзительным ястребиным взглядом, решил наконец вступить в разговор. Обратившись к Леонардо, он, как всегда, напористо, почти угрожающе произнес:

— Сеньор да Винчи, у нас есть для вас заказ. Так что давайте перейдем сразу к делу.

— Вы совершенно правы, синьор, не стоит тратить время на предисловия. В чем же состоит ваш заказ?

— Сейчас я удовлетворю ваше любопытство, но сначала ответьте мне: известно ли вам что-либо о святой плащанице?

Услышав, что дело касается знаменитой реликвии, Леонардо сразу же многое понял, однако не выдал этого ни своим видом, ни словами. Он предпочел не говорить лишнего и не демонстрировать чрезвычайную проницательность, которую тщеславный Чезаре приписывал одному лишь себе.

— Я знаю эту легенду, — довольно равнодушно сказал мастер. — Саван с изображением человеческого тела. Ему поклоняются как плащанице Христовой с нерукотворным изображением самого Спасителя.

Произнося последние слова, Леонардо заметил, что лицо Чезаре стало слегка напряженным, хотя и не утратило своего спокойствия.

— И это все, что вам известно?

— Кажется, все. Хотя нет, есть еще кое-что. Если не ошибаюсь, эта реликвия принадлежит Савойскому дому, не так ли? Правда, существует и множество копий, разбросанных по всему христианскому миру…

Чезаре предпочел ничего не отвечать на дерзкий намек да Винчи — слишком меткий и ироничный, недостаточно завуалированный и потому не позволявший отреагировать на него как на открытый выпад. Не говоря больше ни слова, он неторопливо подошел к серебряному ларцу и, открыв его, вынул оттуда сложенную вчетверо плащаницу — тетрадиплон[2], как называли ее по-гречески с тех времен, когда она хранилась в Эдессе.

Увидев призрачный лик Иисуса, занимавший середину верхней части полотна, Леонардо был поражен его безграничным спокойствием и величественной умиротворенностью. Если бы ему довелось видеть этот лик раньше, он бы никогда не стал с таким ироничным скептицизмом отзываться о святыне. Леонардо смотрел на плащаницу как художник, созерцающий божественный шедевр, не имеющий равных по своему совершенству.

— Какая неземная красота! — воскликнул он, потрясенный.

Папа Александр с удовлетворением посмотрел на сына, но тот, все еще уязвленный иронией Леонардо, ответил отцу ледяным взглядом. Нетрудно было догадаться, кто на самом деле держит бразды правления в семействе Борджиа.

— Я вижу, плащаница произвела на вас впечатление, — презрительно сказал Чезаре. — Впрочем, она зачаровывает всех, кому доводилось ее лицезреть.

— О, теперь я понимаю, теперь понимаю… — пробормотал Леонардо, по-прежнему поглощенный созерцанием божественного лика.

— Что вы понимаете? — спросил папа.

— Теперь я понимаю, почему это изображение называют нерукотворным, — ответил Леонардо, все еще не сводя глаз с реликвии. — Ни один человек не способен создать такое.

Услышав эти слова, молодой Борджиа сверкнул глазами, и написанное на его лице презрительное высокомерное выражение стало мрачным и угрожающим.

— Что ж, даже если человек не может это создать, он может это скопировать, — раздраженно сказал — почти выкрикнул — он.

В просторной, богато убранной комнате воцарилось гробовое молчание. Казалось, что даже ангелы на потолочной фреске, наблюдавшие, словно с небес, за этой сценой, замерли в ожидании развязки. Огромные зеркала в золотых рамах, расположенные в центре каждой стены, бесстрастно отражали происходящее, создавая, как во сне, множество одновременно существующих ирреальных миров.

Наконец тишину нарушил Леонардо.

— Я не тот художник, который вам нужен, — решительно сказал он. — Я не смогу сделать копию плащаницы. Поговорите с Микеланджело, возможно…

— И вы еще говорите мне о Микеланджело? Забудьте о нем! — воскликнул Чезаре в крайнем раздражении. — Он человек талантливый, но неподходящий для этой работы. И я вам плачу не за то, чтобы вы мне советовали обратиться к другому художнику. Я вас не спрашиваю, сможете ли вы сделать копию, — я спрашиваю, сколько времени вам потребуется!

Всю свою жизнь Леонардо да Винчи стремился любой ценой избегать конфликтов и всегда искал примирения с теми, с кем — зачастую по вине третьих лиц — подстрекателей — разногласия все же возникали. Он готов был даже принижать себя, если это требовалось для примирения, и извиняться за возникший раздор, хотя, будучи по своей натуре человеком доброжелательным и любезным, сам никому не наносил обид и никогда не был зачинщиком ссор. Однако именно это миролюбие Леонардо неоднократно доставляло ему неприятности — и особенно в отношениях с Микеланджело Буонарроти, талантом которого он тем не менее втайне восхищался. Как бы то ни было, несмотря на все эти неприятности, Леонардо не считал нужным отступать от своего неизменного принципа, предпочитая всегда сохранять мир и согласие даже в ущерб себе.

— Хорошо, — сказал он, склонив голову. — Я попытаюсь выполнить ваш заказ, но не могу ничего вам обещать. Что же касается времени, то мне потребуется по меньшей мере год, а то и больше…

— В вашем распоряжении самое большее четыре недели, — отрезал Чезаре, к которому уже вернулась его обычная спокойная надменность. — Дольше ждать мы не можем.

— Мы не сомневаемся, что вы и на этот раз продемонстрируете свое непревзойденное мастерство, — вступил в разговор Александр VI и, подумав немного, словно пытаясь что-то припомнить, спросил: — Как там ваш девиз, Леонардо?

— Ostinato rigore, ваше святейшество, — чуть слышно ответил художник.

— Ах да, ostinato rigore. Упорная строгость в достижении совершенства… да-да, упорная строгость…

2

1888, Париж

Вечер был холодным и мрачным. Париж, называемый городом света, в это время погружался во тьму, которую не могло победить тусклое уличное освещение. К тому же в этой части города еще не было газовых фонарей. Воздух здесь был пропитан запахом гнилой сырости, доносившейся с Сены, отвратительным зловонием тухлой рыбы и сбрасываемых в реку нечистот. От грязных сомнительных таверн распространялся смрад дешевого пива. Это было место, где преступники, пьяницы и проститутки веселились всю ночь напролет и где в лихих головах рождались злодейские планы.

Жан Гару возвращался домой на этот раз несколько позже обычного. В этом квартале у него была рыбная лавка, принадлежавшая их семье на протяжении многих поколений и превратившаяся теперь в жалкую гнилую лачугу. Гару шел по набережной, с опаской озираясь по сторонам и внимательно вглядываясь в темноту. На него уже несколько раз здесь нападали, и однажды он был даже серьезно ранен. Вспомнив об этом, Жан невольно коснулся шрама, пересекавшего его щеку.

Что за времена наступили — кругом разбойники, — прошептал он. И в этот момент где-то вдалеке послышался жалобный вой собаки, словно разделявшей его невеселое мнение.

Жан поднял голову и посмотрел на небо. Почти все оно было затянуто тучами, но время от времени луне все же удавалось ненадолго выглянуть из-за них. На востоке, на острове Сите, виднелся собор Парижской Богоматери, и его призрачный силуэт казался при лунном свете каким-то фантастическим, нереальным видением. С этим собором было связано множество древних легенд, рассказывавших о тайных обществах и принадлежавших к ним славных рыцарях. Гару часто задавался вопросом, что в этих легендах было правдой, а что — вымыслом и много ли было правды…

Полная луна опять появилась из-за туч. И вдруг произошло что-то необъяснимое: Жану показалось, будто он увидел в глубине реки какой-то странный, едва различимый свет. Лавочник наклонился над водой, одновременно напуганный и заинтригованный, и стал пристально вглядываться в глубину, однако безрезультатно: там была лишь сплошная густая тьма. Он опустился на колени и стал еще сильнее напрягать зрение, пытаясь снова различить тот неуловимый свет, мелькнувший в реке, потом наклонился еще ниже и, едва не касаясь носом воды, изо всех сил вглядывался в темноту: «Что это? Что это было?»