Павел Антокольский - Стихотворения и поэмы

• Название: Стихотворения и поэмы
• Автор: Павел Антокольский
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Поэзия
• Год: 1982

Более полувека продолжался творческий путь одного из основоположников советской поэзии Павла Григорьевича Антокольского (1896–1978). Велико и разнообразно поэтическое наследие Антокольского, заслуженно снискавшего репутацию мастера поэтического слова, тонкого поэта-лирика. Заметными вехами в развитии советской поэзии стали его поэмы «Франсуа Вийон», «Сын», книги лирики «Высокое напряжение», «Четвертое измерение», «Ночной смотр», «Конец века». Антокольский был также выдающимся переводчиком французской поэзии и поэзии народов Советского Союза. Гражданский пафос, сила патриотизма, высокая культура стиха придают поэтическому наследию П. Антокольского непреходящую ценность.

Настоящее издание является первым опытом научно подготовленного собрания произведений выдающегося советского поэта. Все лучшее из поэтического наследия Павла Антокольского вошло в книгу. Ряд стихотворений публикуется впервые.

---

370. ПУТЬ НА ТМОГВИ

М.Ч.

Усталые, в соленой влаге едкой,
Медлительно стекающей по лбу,
Ступили мы на голый прах, на ветхий
Тмогвийский путь, на рыжую тропу.

Зигзаг расщелин, вычерченный криво
На треугольных скалах, среди круч,
В кристаллах гор, над зубьями обрыва
Скользящий косо, преломленный луч.

Везде молчанье. Только тень дороги,
Как тонкий звук, всплывает издали.
И полнится предчувствием тревоги
Недобрая, седая тишь земли.

Скрежещет гравий. И травы скрипенье
Молниеносных вспугивает змей.
И пахнут углем знойные каменья,
И тянется, как время, суховей.

Удушливо, до края тяжким зноем,
Горячей медью дали налиты.
Открыты пришлецу за крутизною
Святые двери в эпос нищеты.

Жестоки, скупы, сдержанны и голы —
Слышны для уха, зримы для очей,
Здесь чудятся нам вечности глаголы
О голоде, о гибели людей.

Ущелье всё сужается. И взгорья
Взвиваются, как вихри, в вышине.
Всё глубже путь и путаней — и вскоре
Ныряет он в беззвучной глубине.

Потеряно сравнение и мера
Молчанью, цвету, высоте горы.
И входим мы, принявши путь на веру,
В легенду, и стихаем до поры.

И вот оно глазам явилось сразу,
И холодом дохнуло на плато —
Страшилище немыслимое то,
Гигантская махина диабаза.

В зубцах, в резцах, в граненой их игре,
В тиаре варварской сверкает круча
И дышит тьмой. Высоко на горе,
Как белая овца, пасется туча.

Сплетаются студеные ветра
В ее порывистой, вихрастой ткани.
За пропастью, за прорвой великаньей,
Как голый конус, высится гора.

В ее массиве, словно в урне черной,
Дымится прах прадедовский, глухой,
Дворцы и церкви, ставшие трухой,
Вал крепостной, когда-то необорный.

Еще кружит слепой окружный град,
С уступа на уступ вползают башни…
Между развалин яростью тогдашней
Глазницы амбразур еще горят.

Еще вверху круглятся своды храма,
В песчаник врублены секиры и крести.
Врата, зияющие черной ямой,
Отверсты в ширь ветров и пустоты.

Как шкура тигра в ржаво-бурой шерсти,
Величественный, грустный и немой,
Рыжеет город на скалистой персти,
И темный шлем горы увит чалмой.

Как в смерть — в глухие трещины и шрамы,
В следы рубцов на черепной кости,
В крошащиеся сводчатые храмы,—
Живые, мы глядимся на пути.

И этот путь отвесной круговерти
Ведет в века меж пропастей и гор.
Но горе тем, кто только в знаки смерти
Свой неподвижный погружает взор!

Прославим же тревогу огневую
Людей, чья жизнь поистине жива,
Тех, кто несет, трудясь и торжествуя,
Не смерти, а бессмертия слова.

Я отворачиваюсь. Там, в горах,
Сверкает гравий льющейся дороги,
Уходит вдаль, за дымные отроги,
Безвестный след, затоптанный во прах.

И вдруг — из-под ноги, на повороте —
Тропа, как птица, обрывает лет.
И на закатной тусклой позолоте
Тень человека светлая встает.

То странный муж проходит в отдаленье,
Чтоб выйти в мир, как спутник вековой.
Чтоб в каждом доме, городе, селенье
Жить и встречаться с дружбою живой.

Зиянье Тмогви. В знойной крутоверти
Бесплодных гор горючий ржавый склон.
И мы тогда узнали: это он,
Единственный, кто здесь достиг бессмертья.

И мы тогда узнали: мимо нас
Проходит, озарив навек ущелья,
Пред временем и смертью не склонясь,
Безвестный месх, чье имя — Руставели.

371. ЛЕСЯ УКРАИНКА В СЕН-РЕМО

Моей жене

…Сколько в мире звуков разнотонных,
И все крикливы, чужды, неприветны, —
Трусливый лай собак, мычанье, визг,
Рыданье ветра в монастырских звонах,
Могильных кипарисов шелест смертный,
И суета и гомон в пансионах,
И на прибрежье шум соленых брызг.
…Сколько запахов и влажных испарений,
Сплетенных туго, стелющихся душно,
Зацветших плесенью, перебродивших в сок.
Лимонных рощ ленивое струенье,
Сухое мленье горечи воздушной,
И в недрах кухонь — перец, спирт, чеснок,
И дуновенье известковой пыли,
И надо всем — как душный купол — йод
Горбящихся, соленых, теплых вод.
И в пестрый полдень, в этот блеск фальшивый,
Как балаган, открытый настежь весь,
Чужая и далекая, пришли Вы
И незаметно притаились здесь.
Вы — ласточка больная, что прибилась
Под черепицей где-то у окна.
И Ваше одиночество — как милость,
Которая навеки Вам дана.
…Сколько в горле надломилось стона,
Сколько слез в невыплаканной мгле!
Дыханье их бесплотно и бездомно,
Не задушить их ни в какой петле.
И лишь одна болезнь, одна усталость
Пришла сюда за Вами вслед.
Когда и чьим глазам бы разблисталась
Заря, вестующая свет?
До чьих ушей — не сослепу, не тщетно —
Дойдет Ваш тихий выстраданный стон?
Неужли прозвучит он безответно,
На умолчанье обречен?
С днепровских дальних круч,
                             с глухих озер Волыни
Несется к Вам далекий тихий зов,
И украинских песен взлет орлиный
До лигурийских прянет берегов.
Летят слова, летят они, как птицы,
Роями дум врезаются в лазурь,
Как вестники грядущих грозных бурь,
Вычерчивают знаки ауспиций.
И, вслушиваясь в дальний их полет,
Вы на распутье времени стоите,
И это странно светлое наитье
Вам обещанье и надежду шлет.
Пусть, скошенная приступом болезни,
Изнемогает молодая плоть,
Но сила духа, свет и пламя песни
Должны изнеможенье побороть…
И час настал, когда в окне вагонном
Раздвинулись сады над горным склоном,
Вот профилем готическим плывет
Старинный городок в листве узорной.
И нас с тобой, любимая, зовет
Пророческий тот голос непокорный,
И смотрим мы тревожно и упорно
На Сен-Ремо, плывущее вдали
В лимонных рощах, в золотой пыли.
Мы снова вспоминаем крыши звонниц,
Меж узких улиц пестрое белье,
И площади, и башенки, и рынки,
Где в жарком одиночестве бессонниц
Рождался вещий стих ее,
Стих Украинки.

Леонид Первомайский

372. СНЕГ ЛЕТИТ

Снег летит и летит… Мы уже никогда не забудем,
Как на мертвые лица ложится нетающий снег.
Кто останется жив, пусть расскажет по совести людям:
Об отходе в ту зиму и думать не мог человек.

Снег летит и летит… Если по приговору потомства
Нас осудят за тяжкий от Сана до Дона отход,
Пусть припомнят: не нас одолело врага вероломство,—
С целым миром мы бились один на один в этот год.

Снег летит и летит… Мы не дешево жизнь отдавали
В той долине, где юность в осенней калине цвела.
В эти села глухие, в нагие кварталы развалин
Враг вошел, попирая холодные наши тела.

Снег летит и летит… Всё равно, в сентябре иль в апреле
Не видали мы дня, не вставало нам солнце во мгле.
Восемнадцатилетние, в час поседев, догорели.
Их горячая кровь — под ногами у нас, на земле.

Снег летит и летит… Тяжелей умирать довелось им,
Чем отцам их, прожившим свой век от войны до войны.
Черной каплей свинца иль гранатой, ударившей оземь,
Думы юные скошены, юные прерваны сны.

Снег летит и летит… Вместе с ними погибла навеки
Тайна первой любви, и ушли в эту мглу навсегда
Не пройденные ими дороги, и горы, и реки,
В нерасцветших садах непостроенные города.

Снег летит и летит… А в степи, на холмах, на пригорках
Ни крестов, ни имен. Только хлопья сплошной седины,
Словно горькая слава, совьются в стенаниях горьких.
Лучше лавров не надо безвестным героям войны.

Снег летит и летит… Мы идем по взметенному следу.
Что ни шаг, приближается час и рожок возвестит —
И другие пойдут в наступленье, и вырвут победу,
И пробьются по нашим могилам сквозь снег, что летит.

373. АЛОНСО ДОБРЫЙ