Иван Спирин - Записки военного летчика

• Название: Записки военного летчика
• Автор: Иван Спирин
• Издательство: Ивановское областное Государственное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1947

 Советский народ по праву гордится своим воздушным флотом — передовым в мире. Он крепко любит своих бесстрашных соколов, и советские летчики дорожат его любовью. Невольно улыбаешься, оглядываясь назад и вспоминая полеты Васильева, Уточкина, Нестерова и других пионеров авиации. Наши летающие «гробы» периода гражданской войны, наши «дальние» полеты в 100 километров, — как далеко все это и как все это недавно было! Ведь прошло совсем немного лет, а от утлых, немощных, слабеньких, с позволения сказать, самолетов мы дошли до мощных быстроходных, высотных советских гигантов. И хочется запечатлеть пройденное, чтобы знали все, и особенно наша молодежь, об этой гигантской стройке большевиков, о том, с чего советский воздушный флот начинал свой путь. Поэтому я и решил опубликовать свои краткие записки. Они не окончены. Они будут продолжены — мной или не мной, — это все равно. Советский воздушный флот таит в себе огромные возможности. Новые большие дела вершат и свершат советские люди, советские летчики. И еще много блестящих страниц впишут сталинские соколы в золотую книгу побед Советского Союза. 

---

Поглощенный всеми этими размышлениями, я незаметно дошел до своей палатки, осторожно извлек из нее «лейку» и, вооружившись лыжами, отправился снимать. «Веселый» резво помчался впереди. Энергично отталкиваясь, я быстро миновал лагерь, намереваясь [116] забраться подальше, туда, где можно было бы найти «настоящие» кадры: мне хотелось удивить нашего кинооператора, невыносимо хваставшегося тем, что в его, мол, кассетах уже давно покоится весь «от края и до края» заснятый полюс.

Вскоре я дошел до гряды торосов, окаймлявших лагерь на манер естественного ледяного холма. За ним простирались еще не «цивилизированные» нами просторы. Перевалив через торосы, я сразу же очутился на снежной целине огромной равнины, изборожденной глубокими трещинами разводий. На голубоватом фоне ледяного поля, похожего на кальку гигантского чертежа, они выглядели, как тонкие, вычерченные тушью зигзаги, отделявшие одну льдину от другой. Меня поразил дикий и живописный вид соседней небольшой, но какой-то особенно прихотливо изогнутой льдины. Вдоль ее резко отчеркнутого трещиной края высились замечательно красивые айсберги самых причудливых размеров и форм. Тут были и плотные кубы, и острогранные треугольники, и величественные пирамиды. Все это было хаотически, словно наспех, нагромождено друг на друга, ослепительно искрилось и сверкало.

«Вот это кадр», - подумал я, торжествуя, и тут же решил, что это как раз то, что мне нужно. До айсбергов, казалось, было не больше километра. Я затянул потуже ремни лыж и пошел вперед. Лагерь скрылся за торосами.

Я приближался к цели. «Веселый» не отставав от меня ни на шаг, оставляя рядом с блестящими колеями лыж ровную цепочку своих следов. Подошел к разводью. На мгновенье перед моими глазами мелькнула глубокая пропасть, на дне которой чернела чистая вода океана, и сделав широкий шаг, я очутился на новой льдине. Теперь очередь была за «Веселым». Но, к моему удивлению, щенок не решался перепрыгнуть трещину и бегал по ее краю, жалобно повизгивая. Вид его выражал полную растерянность: уши прижаты, хвост опущен. Он не спускал с меня глаз и следил за каждым моим движением.

Я вернулся к краю трещины и громко окликнул его. Обычно очень послушный, щенок на этот раз отказался повиноваться. Наоборот, эхо, много раз повторившее мой голос, еще больше напугало его. Он присел на задние [117] лапы, тревожно к чему-то прислушался и вдруг, ощетинясь, зло зарычал и стремительно помчался обратно в лагерь.

Я остался один и почувствовал вдруг странное, ничем необъяснимое беспокойство. Что могло так испугать собаку? Но раздумывать и колебаться было поздно. Я был уже у айсбергов.

Вблизи они выглядели еще внушительней, еще живописней. Холодные, прозрачно-зеленоватые, словно из подкрашенного стекла, они сверкали на гранях всеми цветами радуги и отбрасывали на снег огромные зубчатые тени.

Все это феерическое сооружение казалось вымыслом, эффектным творением талантливого декоратора, решившего поразить зрителей искусно сооруженным ледяным дворцом, о котором мы читали в детстве в волшебных сказках. С любопытством разглядывал я все эти диковинные подобия башен, галлерей и гротов из зеркально-шлифованного льда. Вдруг внимание мое привлек странный заунывный звук. Он напоминал отдаленный вой морской сирены и в окружавшей меня абсолютной тишине звучал тревожно и зловеще, вызывая невольную дрожь. Это ветер со свистом врывался в покой ледяного дворца, хлопал там какими-то невидимыми дверями, выл, стиснутый в лабиринтах узких коридоров.

Мне стало не по себе, и я поймал себя на желании уйти от всех этих мрачных красот. Но тут же пристыдил сам себя за непонятное малодушие и принялся снимать.

Щелкал я торопливо и как-то без души, да и руки не особенно слушались, озябли, что ли… Я уже было собрался убраться во-свояси, как вдруг, обходя айсберги с тыла, очутился перед новым чудом; буквально пригвоздившим меня к месту. Это был гигантский ледяной шалаш, этакий небоскреб из льда. Его грозная красота ошеломила меня. Он высился над остальными айсбергами на подобие великаньего карточного домика, стены которого были сложены из двух отвесно наклоненных друг к другу льдин такой толщины, что их, казалось, не прошибешь и пушкой.

Я заглянул внутрь. Снеговой пол ледяного чуда казался совсем синим, настолько слабо пробивался сквозь [118] толщину его стен свет. Там и сям из-под снега торчали гладко обтесанные ледяные валуны, похожие на спящих заколдованных животных.

Меня, как магнитом, потянуло войти в чудесный шалаш, но в то же время я ясно ощутил, что все внутри меня противится этому. Искушение все же оказалось сильней, и я, пересилив колебания, перешагнул через высокий снеговой порог. Медленно, озираясь по сторонам, я сделал несколько шагов вглубь и в поисках удобной для съемки точки прислонился к одной из стен.

Вдруг словно электрический ток пронизал меня. Каким-то непонятным шестым чувством или, скорее, инстинктом я уловил всем телом легкий, едва ощутимый толчок. Мгновенно отпрянув от стены, я быстро посмотрел вверх и обмер… Стены шалаша шевелились. Я ясно видел, как их толстые края размыкались и медленно отходили друг от друга. Казалось, вот-вот оборвется связывающая их невидимая ниточка, и один только вздох, одно неосторожное движение - и ледяная громада рухнет.

Я не в силах был сойти с места. Ноги не сгибались, в глазах замелькали какие-то пестрые точки, кровь гулко приливала к вискам. Огромным усилием воли я, наконец, заставил себя повернуться, не дыша, почти ползком выбрался из шалаша и… побежал.

Не знаю, долго ли длился мой бег. Опомнился я лишь на краю преградившего мне путь разводья. Здесь я заставил себя остановиться и оглянуться назад. Ледяной дворец попрежнему незыблемо высился во всем своем великолепии…

Выслушав мой рассказ, кают-компания долго молчала. Я закурил и встал у окна. Отсюда мне были лучше видны лица моих товарищей. Они были задумчивы и серьезны. Чувствовалось, что им, так же, как и мне, было непонятно, как все это могло произойти.

- Да-а, - протяжно пробасил Водопьянов. - Действительно страшно. Любой испугался бы. Я, например, должен честно признаться, что повел бы себя так же. А вот почему - не знаю. Казалось бы, что особенного? Айсберги… Разве нам не приходилось, хотя бы в нынешнем полете на полюс, видеть сотни вещей гораздо более страшных, чем этот знаменитый шалаш? А ведь не испугались, назад не полетели!… [119]

- Вы забываете, что в полете на полюс участвовал коллектив, - сказал кто-то спокойным и уверенным голосом. - На миру, говорят, и смерть красна…

- Ну, это, знаете, пословица, а не правило, - тут же возразил ему другой. - Сколько было случаев, когда страх охватывал тысячные толпы? При наводнениях, например, обвалах или других катастрофах… Цельте города бежали от страха без оглядки. А ведь и там был коллектив?

- Масса еще не есть коллектив, - снова заговорил попрежнему спокойный голос, - а вы напрасно не дали мне закончить мою мысль. Под коллективом, - продолжал он, - я разумею не случайную толпу, а группу людей, объединенных одной идеей, одной волей и верой в победу. В этом и заключается сила коллектива, которая помогает побеждать любые опасности. А страх?… Что ж, страх вообще присущ каждому человеку и может возникнуть даже у самых храбрых людей при соприкосновении с опасностью, неважно - реальной или кажущейся. Но если в этот момент человек не один, а в своем испытанном, тесно сплоченном коллективе, если он к тому же чувствует, что за ним, как это было в нашем нынешнем полете на полюс, с любовью следит вся страна, - может ли он тогда испытывать чувство страха? Я думаю, что нет…

- Верно, - подхватил кто-то из механиков. - Я тоже могу рассказать, как однажды в гражданскую войну…

И он рассказал нам прекрасную героическую повесть об осажденном бронепоезде, застрявшем в тылу у белых. Без патронов, без пищи, с последней гранатой, сохраняемой для того, чтоб не сдаться живыми в руки врага, десять часов находились раненые, измученные бойцы под непрерывным обстрелом.

- А когда наступила ночь, мы перестали ждать помощи и приготовились достойно умереть. Нам предлагали сдаться, обещали свободу. Но мы и слушать не хотели. Страха ни в ком из нас не было. Каждый знал, что все равно победа за нами, - закончил он свой рассказ.

Несколько минут все молчали, перенесясь мыслями в далекие дни славного прошлого. Затем заговорил [120] кто-то еще. Пошли рассказы веселые и грустные, воспоминания о незабываемых страницах жизни. Каждый из нас находил в своей памяти десятки случаев, перед которыми мой пресловутый шалаш казался детской забавой. Аварии, взрывы, царские тюрьмы и расстрелы, - здесь было чего испугаться. Но сколько ни старались мы найти в своих былых переживаниях что-либо похожее на обуявшее меня сегодня чувство слепого, безотчетного, панического страха, - ничего не получалось. Такого не было, - в один голос говорили все. И это было верно, я знал это по собственному опыту.