Яков Минченков - Воспоминания о передвижниках

• Название: Воспоминания о передвижниках
• Автор: Яков Минченков
• Издательство: Художник РСФСР
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1965

Воспоминания одного из поздних передвижников - Якова Даниловича Минченкова - представляют несомненный интерес для читателя, так как в них, по существу впервые, отражена бытовая сторона жизни передвижников, их заветные мечты, дружба, трогательная любовь к живописи и музыке. Однако автор не всегда объективно оценивает события, омногом он говорит неопределенно, не указывая дат, некоторых фактов, называет некоторые картины неточными именами и т. п. Поэтому редакция считала необходимым снабдить книгу подробными примечаниями, дающими точные сведения о жизни и деятельности художников, упоминаемых в книге. Эти примечания дадут читателю возможность получить представление о той эпохе, к которой относятся воспоминания Я.Д. Минченкова

---

   Является неизвестный субъект, представляется и просит Репина засвидетельствовать этюды, которые в качестве репинских купил у кого-то по случаю. Показывает пачку пошлых вещей. Что произошло с Репиным! Он бросил этюды на пол с криком: "И вы мне суете этакую гадость! Вы по дешевке купили их, считая за мои, чтобы спекульнуть на мне! Торгуйте чем хотите, только меня оставьте в покое!" -- и закрыл лицо руками.

   Растерявшийся посетитель поспешил убраться. Я выразил сожаление, что разрешили приехать незнакомому человеку. Репин долго не мог ответить, а потом измученным голосом проговорил: "Нет, ничего, одним больше или меньше... бежать надо от них". Простился и уехал.

   Мне подумалось: кому много дается, от того, действительно, много и требуют, и какое это тяжелое бремя -- талант.

   В 1912 году в Петербурге при устройстве выставки мы праздновали семидесятилетний юбилей Репина и юбилеи В. Маковского, М. Клодта и Поленова. Последнему была послана приветственная телеграмма в Москву. Чествование юбиляров происходило на товарищеском обеде в ресторане Донона. Получено было много приветствий, а "Союз русских художников" прислал своих представителей, бывших передвижников -- Архипова и Виноградова. Присутствие этих старых товарищей доставило большое удовольствие не только юбиляру, но и всему Товариществу. Обед прошел необычайно сердечно и оживленно.

   В конце обеда Репина попросили рассказать про его первую любовь -- про его первую картину, которую он написал.

   Илья Ефимович оживился:

   -- Первую любовь? Извольте, помню! И тема была подходящая. Готовился я писать на конкурс картину "Дочь Иаира", а денег не было на холст и краски. Тогда, чтобы добыть денег, написал я для продажи жанровую картину и понес ее в магазин Тренги на комиссию. На картине изобразил такую сцену: в комнате студент готовится к экзаменам, а в раскрытое окно видно, как в соседней квартире сидит девушка. Прочь занятия! Студент устремил мечтательный взор и шлет воздушный поцелуй неземному существу. Какова идея! -- расхохотался Репин.

   -- А дальше, дальше что с картиной? -- раздались голоса.

   -- А дальше так: назначил я за картину тридцать пять рублей. Захожу через день, два, три, неделю -- картина стоит, и никто о ней не спрашивает. Перестал и я справляться. Раздобыл десятку, прихожу заказать холст. Тренти записывает мою фамилию и спрашивает: "Не вы ли тот Репин, что ставил у нас картину на комиссию? -- "А что?" -- "Ваша, -- говорит, -- картина продана, получите деньги". Скажите, пожалуйста! Я заказал холст, купил красок, и у меня еще осталось четырнадцать рублей. Такого счастья я, кажется, не испытывал за всю свою жизнь!

   Репину за обедом пришлось выслушать бесконечные поздравления и пожелания, а Волков убедительно просил: "Нет, ты того... Илья Ефимович, пожалуйста, не забывай, как мы тебя любим!" На что Репин отвечал: "Семьдесят лет помню и еще готов столько же прожить, чтобы это чувствовать!"

   Обед кончился. Но что это за необыкновенный кортеж на улице и в такой поздний час? Удивленно смотрит городовой и ночные сторожа. От Певческого моста до Невского растянулся непрерывный ряд извозчиков. Это передвижники переезжают в клуб Общества Куинджи, где также хотят чествовать юбиляров.

   Приехали. У куинджистов и своих гостей много. Из театров прибыли артисты. Музыка, чтение. Талантливый юморист Хенкин смешит до упаду своими рассказами. Бьет тамбурин, и из соседней комнаты вылетает рой бабочек -- балет. Кружатся перед Репиным, который сидит в кресле, окруженный товарищами и своими поклонниками-гостями.

   -- Скажите пожалуйста! -- смеется Илья Ефимович. -- Я, кажется попал в волшебный замок Наины. Волков, дай мне свою длинную бороду, я ее привяжу себе, чтобы быть похожим на Черномора!

   Пауза. Балерины становятся в позу перед юбилярами и тоненькими голосками:

   -- По-здрав-ля-ем!

   А Репин шутливо басом:

   -- С тем, что уже семьдесят?

   Балерина:

   -- Семьдесят? и только-то?

   И снова они кружатся в вихре танца.

   Репин берет букет, поднесенный на обеде его дочери Вере, срывает несколько цветков и лепестки их бросает в воздух на танцующих.

   Ко мне подходит Дубовский: "Уже утро, сегодня нам, видно, не придется спать, пойдемте домой, выпьем чаю и отправимся устраивать выставку".

   Так и сделали.

   Умерла Нордман-Северова от туберкулеза в Италии, где она жила последние годы. Получив об этом известие, Репин решил туда поехать. Понадобился заграничный паспорт, и он обратился за ним в градоначальство, а там потребовали от него удостоверения личности из Финляндии.

   -- Неужели вы меня не знаете? -- спрашивал Репин в канцелярии градоначальства.

   -- Знать-то мы вас прекрасно знаем, -- отвечали там, -- но надо, чтоб вас удостоверили.

   Разгневанный Илья Ефимович отказался от поездки. Дачу "Пенаты" он завещал Академии художеств, чтобы туда приезжали студенты для летней работы. С него потребовали внести деньги на содержание дачи. Он выполнил и это требование.

   После февральских дней мне пришлось только один раз повидать Репина. Старая Академия художеств доживала свои дни. Находившаяся под управлением двора и от него получавшая средства, она теперь потеряла свою опору и искала поддержку в художественных группировках. Для решения вопросов по искусству созывались собрания представителей от всех художественных обществ. При мне было такое собрание в Академии, на него приехал Репин.

   Его избрали почетным председателем, а В. Маковского товарищем его. На собрание явился и делегат от левого течения в искусстве -- выставки "Треугольник". Хотя он и не имел пригласительного билета, он был допущен к заседанию.

   Не помню вопросов, которые обсуждались на этом собрании, но впечатление от него было, как от чего-то никчемного, не имеющего ни силы, ни значения в переживаемый момент. Попросил слова и делегат "Треугольника", с волосами, напущенными на виски. Раздались голоса, чтоб ему не разрешали говорить, но Маковский с иронической улыбкой ответил: "Отчего же? И он, возможно, скажет что-либо умное". А Репин добавил: "Пожалуйста, пусть говорят теперь все!" И все время, пока говорил делегат, улыбался загадочно.

   Надо отдать справедливость, представитель "Треугольника" умело и ярко выразил свою позицию по отношению к Академии, очертив ее недостатки и консерватизм. В его лице была представлена та часть художественных кругов, которую Академия не подпускала к себе и на далекое расстояние и которая, не веря в ее непогрешимость, вбежала, наконец, в святилище искусства, опрокинула троны жрецов и, прикурив папироски от священного жертвенника, потребовала и себе места в общем храме.

   Против этого требования никто уже не мог возражать, а члены Академии и профессора почувствовали, что бразды правления им скоро придется передать в другие руки.

   Собрание закрылось. На улице прощаюсь с Репиным.

   --Уезжаете в Москву? -- спрашивает он. -- И прекрасно, в самое сердце! А я, -- добавил он, садясь на извозчика и закутываясь в шубу, -- к холодным финским берегам, к своим пенатам... Прощайте!

   И несколько раз грустно покивал головою.

   Больше я его не видел.

   Я догнал группу профессоров Академии, медленно шедших по 4-й линии. "Да-с, батеньки мои, -- говорил Маковский, -- надо и честь знать: пожили, свое сделали, а там пусть и другие что-либо скажут".

   Рядом шел в глубоком раздумье, заложив руки за спину, высокий Дубовской.

   В 1923 году носились слухи, что Репин умер, и только в 1925 году я узнал от товарищей, что это неверно, что он еще жив. Обрадовавшись такому известию, пишу ему привет и получаю от него письмо.

   С этого времени началось наше заочное общение. В письмах обрисовывалась жизнь Репина, его постепенное увядание, и видно было, как то малое, что жило в этом великом человеке, стало, подобно зловредному микробу, размножаться, заполнять весь организм, пока не повергло его в прах.

   Беру выдержки из его писем по годам.

   5 декабря 1925 года:

   "Дорогой Яков Данилович!

   Вы меня так обрадовали Вашим письмом!.. Вы желаете знать, что я работаю? Это самое печальное время: темно, и холод одолевает. В мастерской 2 гр. тепла, на дворе более 10 мороза -- стало теплеть.

   При такой температуре одолевает лень. В нижней зимней столовой, спальня и проч., всего одна комната, я работаю мало...

   Передвижники сходят со сцены... особенно неприемлемым является отсутствие Маковских. Уже и А. В. [Маковского. -- Ред.] нет... Живут еще: Поленов, Васнецов и немногие ровесники...

   Боюсь, если заживусь -- плохо придется кончать...

   Простите за эту грустную повесть. Надеюсь, если еще соберусь писать Вам, подвернется что-нибудь занятнее. Пожалуйста, вперед условие: буду писать Вам, если буду получать от Вас.