Александр Молодчий - В пылающем небе

• Название: В пылающем небе
• Автор: Александр Молодчий
• Издательство: Политиздат Украины
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1973

Книга «В пылающем небе» дважды Героя Советского Союза генерал-лейтенанта авиации Александра Игнатьевича Молодчего — волнующий рассказ о боевой юности, тревожной, полной грозных опасностей и ратного труда в годы Великой Отечественной войны, высоких мечтаний, испытанной дружбы и беззаветной преданности Отчизне. С большой теплотой и любовью пишет автор о своих фронтовых товарищах, прошедших с ним большой и трудный путь войны.

---

На вооружении самолета девять крупнокалиберных пулеметов: мы имели возможность вести воздушный бой одновременно с несколькими истребителями. А мощные и надежные моторы бомбардировщика позволяли уверенно продолжать полет, если какой-нибудь из них и откажет. Сильная огневая мощь корабля (по тому, разумеется, времени) давала нам уверенность в безопасности полета.

Не долетая до цели, я заметил, что впереди — вражеские истребители.

— Смотрите внимательно, — дал команду экипажу, — в районе цели работают «мессеры».

— Как это вы определили? — спросил капитан Староверов.

— Очень просто, — ответил я. — Смотрите вперед: на земле пожары и взрывы — это рвутся бомбы, сброшенные нашими ранее улетевшими товарищами. В воздухе же снарядных разрывов нет, они только что прекратились. Значит, зенитчики перестали стрелять. А они прекращают огонь тогда, когда в небе появляются их истребители. Ясно?

— Очень даже ясно, — улыбнулся Староверов.

В эту минуту мы увидели воздушный бой. Шла дуэль между «Мессершмиттом» и советским бомбардировщиком. В небе появилось пламя. Сначала небольшое, круглое, затем вытянутое, как шлейф. Этот огненный шар с хвостом резко пошел к земле. Кто же это — наш или фашист? Вскоре поняли — горел бомбардировщик. Из пылающего самолета летели трассирующие пули бортового оружия. Советский самолет, падая, вел огонь из всех боевых точек. Экипаж героически сражался до последней секунды своей жизни.

Мы так и не узнали, чей это был экипаж: в ту ночь не вернулись на свои базы несколько бомбардировщиков разных полков.

За четыре года войны мне не раз приходилось видеть гибель своих товарищей по оружию. И самое обидное то, что ты не можешь оказать им никакой помощи. Оставалось одно: мстить за смерть друзей. И мы мстили — жестоко, беспощадно.

— Выходим на цель, — доложил штурман Виктор Чуваев.

Сбросили бомбы. Облетели вокруг пораженного нами объекта — это для капитана Староверова. Он попросил еще раз пройти над целью, чтобы лучше рассмотреть, что же там творится.

…Летим минут пятнадцать. Все решили, что опасность уже позади, и это обошлось нам дорого. Внезапно на нас напал истребитель. Пока стрелки изготовились для отражения атаки, фашист, выпустив по самолету длинную очередь, успел скрыться. Бомбардировщик получил повреждение, но моторы работали исправно.

Через переговорное устройство я побранил стрелков, и они не нашли слов для оправдания, чувствовали: виноваты. Немного успокоившись, я сказал им довольно миролюбиво:

— Ладно, проморгали фашиста, теперь смотрите как следует, атака может повториться.

Я не ошибся. По нашему самолету вновь ударили пушки фашистского истребителя. И снова стрелки упустили врага.

Летим с одним неработающим мотором.

— Все живы? — спрашиваю.

Стрелки отвечают подавленно, со вздохом:

— Мы живы.

Молчал Староверов.

— Товарищ капитан, товарищ капитан! — кричу в ларингофон.

Ответа нет. Обращаюсь к правому летчику Шелудько:

— Петро, а ну посмотри, что с ним.

Оказалось, капитан Староверов был ранен и лежал на полу, а не отвечал потому, что при падении оборвал шнур ларингофона.

Ранение было легким, и Староверов недолго пролежал в госпитале, а когда вышел, говорил, что не обижается на нас. Мы же чувствовали перед ним какую-то неловкость. Ведь никого из членов экипажа не зацепило, а вот, на тебе, гостя нашего ранило.

Помню такой случай. Мы возвращались из боевого задания. Моторы гудели ровно. Клонило ко сну. Вдруг самолет сильно встрясло. Дремоту как рукой сняло. Разрывы вражеских снарядов и огонь нашего бортового оружия смешались в единый грохот.

— Командир, фриц висит в зоне левого киля! — услышал я встревоженный голос Васильева.

В самолете есть зоны, когда бортовое оружие автоматически отключается, — чтобы в азарте боя стрелки не поразили детали своей же машины. Так случилось и сейчас. Истребитель вошел в мертвую зону нашего оружия и безнаказанно ведет огонь по нашему самолету. Необходимо изменить положение корабля. Это удается не сразу, так как маневренность бомбардировщика гораздо хуже маневренности истребителя. Фашистский летчик успел еще раз прицелиться, и выпущенная им очередь прошила самолет.

— Командир, — снова голос Васильева, — отверни немного, я не могу стрелять.

Резко убираю газ, выпускаю шасси. Бомбардировщик неожиданно для врага теряет скорость. Фашистскому летчику деваться некуда, машина приближается и вот-вот врежется носом в хвост нашего самолета. Но фашист не хочет этого и, чтобы не столкнуться с нами, резко переводит истребитель в набор высоты. Роковая ошибка. В подставленное брюхо «Мессершмитта» Васильев выпускает длинную очередь. Мы победили! Это был пятый гитлеровский истребитель, сбитый нашим экипажем в воздушном бою.

Прошло около часа. Положение наше неважное. В самолете повреждены бензиновые баки, пары бензина лезут в глаза. Дышим через кислородные маски, хотя и летим на малой высоте.

Вскоре я замечаю что-то странное в поведении штурмана Чуваева. Он стал допускать ошибки: дал два совершенно разных курса. А когда я спросил: «Какому же верить, по какому курсу лететь?», — штурман беззаботно ответил:

— Все равно…

Виктор Чуваев был грамотным, культурным офицером, прекрасным специалистом: его никто никогда не подозревал в пьянстве, и вдруг…

— Ты что, выпил в полете? — строго спрашиваю его.

— Да нет, что вы, — отвечает с обидой.

Подходим к аэродрому. Надо садиться. Я снимаю кислородную маску — чтобы не мешала, и через некоторое время слышу голос Чуваева:

— Командир, мы неправильно заходим на посадку —

против старта.

Правый летчик тоже показывает, что неправильно заходим. С земли дают красные ракеты — запрет. Что за чертовщина? Ничего не понимаю. Штурман настойчиво требует:

— Наденьте маску! Кислородную маску наденьте!

Надеваю. Вижу: действительно идем на посадку с обратной стороны. Захожу снова, не снимая кислородной маски, сажаю самолет. И только тогда догадываюсь, что причиной нашего опьянения (штурмана и моего) были пары бензина. Чуваев это сообразил еще в полете. Ошибочный курс он давал, когда снимал маску, а когда надевал ее — сам же исправлял свою ошибку. При заходе на посадку то же произошло и со мной. Вот какие курьезы бывают. После полета нас тошнило, сильно болели головы.

— Хоть опохмеляйся, — шутил Чуваев.

* * *

Во время войны наш полк базировался на различных стационарных и полевых аэродромах Подмосковья, Смоленска, Воронежа, Ленинграда. И вот теперь мы на Украине, на родной мне Украине. Командовал дивизией бывший командир нашего полка генерал Балашов. Меня назначили летчиком-инспектором по технике пилотирования. В мои обязанности входил контроль за подготовкой к боевым полетам летчиков. Вступая в новую должность, я попросил, чтобы при мне оставили прежний экипаж и самолет, на котором летал раньше. Командование удовлетворило просьбу, и я со своими друзьями до конца войны совершил еще более пятидесяти боевых вылетов.

Наша советская авиация завоевала полное господство в воздухе.

На многих участках советские войска перешли государственную границу, открыли пути к южным районам Польши, Румынии, Болгарии, а на севере, разгромив крупную группировку вражеских войск в Карелии, вступили на территорию Финляндии. Освобожден Вильнюс. Войска 3-го Белорусского фронта под командованием генерала Черняховского устремились к границам Восточной Пруссии.

Мы перебазировались в Барановичи.

Тихой августовской ночью летим на Тильзит. Линию фронта проходим благополучно. Только в двух-трех местах рванулись было из темноты узкие лучи прожекторов, заметались по небу, отыскивая нас; заискрились разноцветные россыпи трассирующих пуль крупнокалиберных пулеметов — немцы, очевидно, стреляли наугад; и все прекратилось. Фашисты нервничали.

Мой экипаж идет в конце боевого порядка одного из полков дивизии. Помимо бомбардирования заданной цели нам надо проконтролировать результаты поражения объектов полками нашей дивизии.

Впереди показываются красные языки пожаров. Гитлеровцы не успели их погасить после вчерашнего налета советских бомбардировщиков. Тильзит горел.

Сбрасываем бомбы на цель и начинаем ходить невдалеке вокруг города, наблюдая, как бомбят другие. Вдруг замечаем в воздухе истребителей. Они пытаются подойти к нашим бомбардировщикам и нанести внезапный удар. Но советские летчики предупреждают маневр гитлеровцев и успевают открыть огонь раньше, чем истребители.

Все же фашистам удается поджечь один наш самолет. Он как-то сразу воспламеняется, но продолжает полет, видно, что летчик изо всех сил борется за спасение машины и экипажа; пытается сбить пламя, уйти дальше от опасного места. Но тщетно. Бомбардировщик, словно огненный клубок, падает на землю. Кто же это? Но узнать, чей самолет, кто его пилотировал до последней минуты, пока невозможно. Все стало известно, когда мы вернулись на базу — домой не прилетел экипаж капитана Робуля. Погиб Володя. Милый, прекрасный весельчак, хороший товарищ, замечательный летчик. Участник многих бомбовых налетов. И штурман его, Саша Бикмурзин, тоже погиб. И радист Володя Огаров. И воздушный стрелок Алеша Хлуднев.