Эдён Хорват - Юность без Бога

• Название: Юность без Бога
• Автор: Эдён Хорват
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2016

Номер открывается романом австрийского прозаика и драматурга Эдена фон Хорвата (1901–1938) «Юность без Бога» в переводе Ирины Дембо. Главный герой, школьный учитель, вывозит свой класс на военизированный недельный слет на лоне природы. Размеренный распорядок дня в палаточном лагере нарушает загадочная гибель одного из учеников. Полиция идет по ложному следу, но учитель, чувствуя себя косвенным виновником преступления, начинает собственное расследование. А происходит действие романа в условной стране, где «по улицам маршировали девушки в поисках пропавших летчиков, юноши, желающие всем неграм смерти, и родители, верящие вранью на транспарантах. А те, кто не верит, тоже идут в ногу со всеми, в одном строю. Полки бесхребетных под предводительством чокнутых…»

---

Вдруг он откладывает ложку и смотрит на меня с подозрением:

— Что вы от меня, собственно, хотите, господин учитель?!

— Я думал, — говорю я медленно, глядя в его круглые глаза, — может быть, ты догадываешься, кто этот незнакомый парень.

— С чего бы?

И тут я рискую соврать:

— Потому что я знаю, что ты всегда все везде высматриваешь.

— Да, — отзывается он спокойно, — мне много чего пришлось наблюдать.

И он снова улыбается.

Знал ли он, когда я вскрыл шкатулку?

И я спрашиваю:

— Ты читал этот дневник?

Он пристально смотрит на меня:

— Нет. Но я видел, как вы, господин учитель, крались из лагеря и как подсматривали за той девчонкой и Ц.

Меня прошибает озноб. Он за мной наблюдал.

— Вы еще тогда мне в лицо попали. Потому что я прямо за вами стоял. Вы так ужасно напугались, а вот мне, господин учитель, было совсем не страшно.

Спокойно ковыряет свое мороженое.

И вдруг до меня доходит, что он вовсе не наслаждается моим смятением. Только время от времени бросает на меня подстерегающий взгляд, как будто что-то регистрирует.

Забавно, мне вдруг представляется охотник. Охотник, который хладнокровно прицеливается и стреляет только тогда, когда до конца уверен, что не промахнется.

Не испытывая при этом радости.

Но зачем он тогда охотится? Зачем, зачем?

— Вы вообще с Н. были в нормальных отношениях?

— Да, мы друг к другу хорошо относились.

Как мне хотелось бы его сейчас спросить:

— Так зачем же ты прикончил-то его? Зачем, зачем?

— Вы меня так расспрашиваете, господин учитель, — вдруг говорит он, — как будто это я его убил. Как будто я и есть тот незнакомый парень, хотя вы прекрасно знаете, что никому не известно, как он выглядел, да и был ли вообще. Даже девчонка помнит только, что у него были рыбьи глаза…

«А у тебя?» — думаю я.

— …А у меня глаза не рыбьи, у меня ясные глаза лани, так моя мама говорит и вообще все. А что вы улыбаетесь, господин учитель? Нет, это не у меня, скорее это у вас глаза рыбьи…

— У меня?

— Вы разве не знаете, какая у вас была в школе кличка? Неужели не слышали? Вас звали рыбой.

Он, улыбаясь, кивает мне головой:

— Потому что у вас ведь лицо всегда такое застывшее. Никогда не поймешь, о чем вы думаете, и вообще есть ли вам до чего дело. Мы еще часто говорили, господин учитель, он только все наблюдает, если кого-нибудь на улице, скажем, собьет машина — тогда он будет стоять и смотреть на сбитого, лишь бы точно знать, что он уже не встанет…

Вдруг он останавливается, как будто проболтался и бросает на меня испуганный взгляд. Правда, всего на долю секунды.

Почему?

Ага, вроде бы уже попался на наживку, но сорвался, сообразил.

Ты уже клевал, но заметил леску и теперь обратно уплываешь в свое море.

Ты пока еще не попался, но уже себя выдал.

Погоди, уж я тебя выужу!

Он поднимается:

— Пора домой, меня ждут к обеду. Если опоздаю, будет большой скандал!

Благодарит за мороженое, уходит.

Я смотрю ему вслед, а в ушах моих стоит девичий плач.

Знамена

Проснувшись на следующий день, я помнил, что мне всю ночь что-то снилось. Но не помнил что. На дворе был праздник.

Праздновали день рождения Верховного плебея.

Весь город увешен флагами и транспарантами.

По улицам маршировали девушки в поисках пропавших летчиков, юноши, желающие всем неграм смерти, и родители, верящие вранью, написанному на транспарантах. А те, кто не верит, тоже идут в ногу со всеми, в одном строю. Полки бесхребетных под предводительством чокнутых. В едином порыве, каждым шагом и вздохом.

Они поют о птичке, щебечущей над могилой героя, и о солдате, отравленном удушливым газом, о черно-коричневых девушках, которым осталось жрать дома дерьмо, и о враге, которого, собственно говоря, нет.

Так славят лжецы и слабоумные день, когда родился Верховный плебей.

И вот, рассуждая так, я вдруг с некоторым удовлетворением констатирую, что и в моем окне вьется флажок.

Вчера вечером сам вывесил.

Кому жить с идиотами и бандитами, тот вынужден поступать по-бандитски и по-идиотски. С волками жить, по-волчьи выть. Не то конец тебе, со всеми потрохами.

Свой дом надо ознаменовать, даже если нет у тебя больше дома.

Когда характер становится не нужен, требуется только послушание, уходит правда, и на ее место приходит ложь.

Ложь, мать всех пороков.

Выше флаг!

Не до жиру, быть бы живу!

Об этом я и думал, пока вдруг до меня не дошло: а что это ты? Позабыл, что тебя уже отстранили от преподавания? Что не стал лжесвидетельствовать и сознался, что взломал шкатулку? Вывешивание флагов, идолопоклонство перед оберплебеем, ползание в пыли и вранье — теперь все это позади. Всё, потерял ты свой кусок хлеба!

Не забывай, ты ведь говорил с более высоким руководителем.

Ты все еще у себя дома, только этажом намного выше.

Ты живешь в другой долине, в иной обители. Смотри, как сжалась комната? И мебель, и шкаф, и зеркало?

Ты по-прежнему можешь посмотреться в зеркало, оно еще достаточно большое — конечно, конечно! Ты же просто человек, который хочет, чтобы у него был хорошо завязан галстук. Но посмотри теперь в окно.

Каким далеким все стало. Какими крошечными стали большие площади, какими бедными — богатые плебеи. Какими смешными.

Как полиняли знамена!

Там еще можно прочесть, о чем кричат транспаранты?

Нет.

Еще пока слышен громкоговоритель?

Еле-еле.

Девочке не нужно так громко плакать, чтобы заглушить его.

А она уже и не плачет.

Только тихонько всхлипывает.

Но ее плач перекрывает все.

Один из пятерых

Я как раз чищу зубы, когда ко мне заглядывает хозяйка.

— Там ученик, хочет с вами поговорить.

— Одну минуточку!

Хозяйка уходит, я натягиваю халат.

Ученик? Сразу вспоминаю о Т.

Халат я получил в подарок от родителей на Рождество. Они все твердили: «Ну как же так, нельзя же жить без халата».

Фиолетовый с зеленым. У моих родителей отсутствует чувство цвета.

Стучат.

Войдите!

Он заходит, кланяется.

Я не сразу узнаю его, а, ну да, конечно — это один из Б.

У меня в классе их пятеро, но этот Б. выделялся меньше всех. И чего ему надо? И как так вышло, что он не марширует со всеми?

— Господин учитель, — начинает он, — я все думал, а вдруг это важно, мне кажется, вам нужно сказать.

— Что?

— Эта история с компасом покоя мне не дает.

— Компас?

— Я тут вычитал в газете, что рядом с мертвым Н. нашли компас. Про который никто не знает, чей он…

— Да, и что?..

— Я знаю, кто этот компас потерял.

— Кто?

— Т.

— Т.?! — Я потрясен.

Ты опять поднимаешься на поверхность?

Высовываешь голову над темной водой, ты заметил сеть?

— Откуда ты знаешь, что это компас Т.?

— Потому что он его всюду искал, мы же с ним жили в одной палатке.

— Не хочешь же ты сказать, что Т. как-то связан с этим убийством?

Он молча смотрит в угол.

Да, именно это он и хотел сказать.

— По-твоему, он на это способен?

Он смотрит серьезно и удивленно:

— По-моему, каждый человек способен на все что угодно.

— Но не на убийство же?!

— Почему нет?

Он улыбается, но нет, насмешки на его лице я не замечаю.

Лицо скорее печально.

— А зачем бы ему убивать Н.? Должен же ведь быть мотив.

— Он всегда говорил, что Н. очень глупый.

— Но это же недостаточное основание.

— Это — нет. Но, видите ли, господин учитель, Т. же страшно любопытен, ему все хочется знать, как оно на самом деле, он мне как-то раз сказал, что с удовольствием бы посмотрел, как кто-нибудь умирает.

— Что?!

— Да, ему хочется увидеть, как это происходит. А еще он все придумывал, как бы ему посмотреть, как на свет появляется ребенок.

Я подхожу к окну, на какой-то момент потеряв дар речи. Там, на улице, все еще маршируют родители и дети.

И тут я вдруг соображаю — непонятно, как так, почему этот Б. тут, у меня?

— А ты, собственно, почему со всеми не маршируешь? Это ведь твой долг!

Он улыбается:

— А я сказался больным.

Наши взгляды пересекаются.

Мы понимаем друг друга?

— Я тебя не выдам, — говорю.

— Знаю.

Что это он такое знает?

— Не хочу маршировать, не могу больше выносить, чтобы мной командовали, когда на тебя каждый орет только потому, что на два года тебя старше. И потом, все эти нудные речи, все одно и то же, вся эта громогласная чушь!

Не могу сдержать улыбки.

— Надеюсь, это ты один в классе так думаешь?

— Да нет, нас уже четверо.

Четверо? Уже?

Когда они успели?

— Помните, господин учитель, вы сказали про негров, весной еще, перед самым лагерем? Тогда мы все подписались, что больше не хотим учиться у вас, но я-то так поступил только под давлением, потому что вы, конечно, были правы, на сто процентов, тогда по поводу негров. А потом я нашел еще троих, кто так же думает.