Виктор Петелин - Алексей Толстой

• Название: Алексей Толстой
• Автор: Виктор Петелин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1978

Книга посвящена жизни и деятельности классика советской литературы Алексея Толстого Автор, основываясь на воспоминаниях современников, на новых архивных документах, показывает жизнь писателя, историю создания его романов, таких, как «Петр Первый» «Хождение по мукам» рассказывает о его встречах с замечательными людьми своего времени Горьким Есениным, Станиславским.

---

Целую тебя, мой милый мальчуганушка, и молюсь о тебе, чтобы Господь тебя не литпил Его благословения.

Твой дед Л. Тургенев».

Однажды мать посоветовала Алеше написать рассказ. Ему было десять лет.

«Много вечеров я корпел над приключениями мальчика Степки… Я ничего не помню из этого рассказа, кроме фразы, что снег под луной блестел, как бриллиантовый. Бриллиантов я никогда не видел, но мне это понравилось. Рассказ про Степку вышел, очевидно, неудачным — матушка меня больше не принуждала к творчеству», — вспоминал А. Н. Толстой.

Дело, конечно, не в этом рассказе. Мать научила его всматриваться в окружающий мир и видеть в нем не только яркое, броское, но и еле приметное, на что обычно мало обращается внимания. С девяти лет Алеша начал писать письма родителям. С девяти лет он учился передавать другим свои наблюдения, свои мысли, свои открытия.

С переездом в Самару Алеша увлекается книгами, с головой уходит в мир, созданный Майн Ридом, Фенимором Купером, Жюлем Верном. На какое-то время забыто все — и снежная крепость «Измаил», и битвы со сверстниками, и скачки на быстроногих лошадях. Деревенские увлечения и забавы приобретают иную окраску. Весь мир стал для него местом действия его любимых героев — следопытов, индейцев, с их увлекательными приключениями и бескомпромиссными поступками. Особенно поразил роман Виктора Гюго «Собор Парижской богоматери», наполнил мальчишеское сердце пылким и туманным гуманизмом. «Собор Парижской богоматери» был первым моим уроком но французскому средневековью, — вспоминал А. Н. Толстой, — быть может отсюда я получил вкус к истории».

За каждой трубой ему мерещился Квазимодо. Таинственный мир, беспощадный и жестокий, словно вошел в ето сердце и душу, пробуждая какие-то еще неясные для него самого желания и надежды.

К марту 1893 тода относится еще одна попытка Алеши Толстого написать рассказ. Назывался он «Картинка. Поездка по Волге». Чуть позже он сообщит отчиму: «Пишу новое сочинение и не знаю, как назвать, только одну главу написал». Его охватил пыл сочинительства, он уже сам, без подталкивания со стороны матери, отыскивает темы и пишет, пишет, пишет, забывая обо всем на свете. Мать почувствовала опасность такого рвения. «Ты знаешь, — жалуется она Алексею Аполлоновичу! — что писание ему дается без труда, и если еще восторгаться этим, то он и вовсе не захочет заниматься тем, что сопряжено с каким бы то ни было усилием… Он очень был огорчен, что я отнеслась холодно к его новому сочинению… сказала: «Ничего еще пока не видно, что на этого выйдет, посмотрим, что будет дальше».

К этому же времени, по-видимому, относятся и первые поэтические опыты Алексея. В письме к матери от 10 января 1895 года он радостно сообщает: «Мамуня, я сейчас написал бессмертное стихотворение… Я ведь ужасный стихоплет».

Леля внимательно присматривается к жизни взрослых, особенно матери. В феврале 1894 года Александра Леонтьевна готова была принять участие в работе одной из самарских газет. Жена Тейтеля написала ей письмо, в котором извещала, что дело с газетой налаживается, и просила приехать. Она, конечно, поехала в Самару, во-первых, потому, что дело интересное, а во-вторых, рада была предлогу развлечься. Да и дать глазам возможность отдохнуть. Но пока шло письмо, дело с газетой расклеилось, интеллигенция отказалась, и газета поступила в руки пайщиков, купцов, а в такой компании делать нечего.

Вместе с матерью в Самару приехал и Алеша. Утром 19 февраля мать и сын, примостившись на разных концах длинного стола, писали письма Алексею Аполлоновичу.

Алеша писал: «Мы с мамой в Самаре, дрянной городишко, прескверный, бр… Как ты поживаешь. Мы остановились у Тейтель… Сейчас пишу тебе письмо утром, как напишу так пойду в библиотеку, там возьму Жюля Верна и буду читать.

Мы каждую неделю по два раза получаем письма… Милый папа, очень жаль, что дело с газетой расстроилось…»

В конце лета 1894 года в Сосновку Алексей Аполлонович привез из Самары учителя-семинариста Аркадия Ивановича Словоохотова для подготовки Алеши в третий класс.

В повести «Детство Никиты» Алексей Толстой нарисовал доподлинный портрет своего первого учителя. В тот морозный солнечный день, с которого начинается повесть, сам Алеша проснулся очень рано и стал мечтать о деревянной скамейке, на которой он будет целый день кататься. Пока никто не встал, можно быстро одеться и через черный ход удрать на речку. Там такие сугробы, садись и лети. Но стоило ему вылезти из-под одеяла и потянуться за одеждой, как в дверь просунулась рыжая голова в очках, с торчащими рыжими бровями, с ярко-рыжей бородой. Так и есть, чего опасался Алеша, то и случилось: Аркадий Иванович словно подслушал его тайные мысли, тоже встал пораньше и уже теперь будет следить за ним. Поразительно, до чего хитрый этот Аркадий Иванович. Все знает заранее, что собирается делать его ученик. Алеше хотелось подойти к окну и посмотреть, стоит ли скамейка. И Аркадий Иванович уже подошел к окну, подышал на него и, хитровато ухмыляясь, сказал, что у крыльца стоит замечательная скамейка. Все планы Алеши рухнули, теперь придется одеваться, умываться, чистить зубы, и все под присмотром этого хитрюги.

Алеша рано научился распознавать человеческую природу, извлекать из человеческих слабостей выгоду для себя, фантазировать, создавать из видимых предметов жизни свой мир, несколько отличающийся от действительного.

Большой дом словно опустел: уехала по своим делам Александра Леонтьевна. Алеша сразу поскучнел, стал раздражительным, никак не мог смириться с ее отъездом.

Алексей Аполлонович писал письмо, а Аркадий Иванович читал какую-то книгу. Такая скука вдруг одолела Алешу, и он никак не мог ничего придумать. С матерью он легче находил общий язык. Она так ласкова и внимательна к нему, а эти… Все лезут с какими-то назиданиями, читают то и дело нравоучения: учи уроки, не делай то, не делай это. Мать то же самое говорит, но как-то совсем по-другому И что отец все пишет и пишет, как бы узнать? И как только Алеша увидел, что отец готовится запечатать письмо, тут же подошел к нему и приласкался.

— Папочка, ты мамунечке написал, да?

— Да, — растроганно ответил Алексей Аполлонович.

Вот уж несколько дней Алеша не был так ласков с ним.

— Хочешь, чтоб я прочитал тебе?

— Очень, очень хочу.

— Хорошо, я прочитаю, но не обижайся. Тут есть и о тебе, и не совсем приятное. «Сосновка. 4 января 1895 года. Сашурочка, у нас с твоим отъездом точно великий пост наступил. Тощища смерть. Хотя все мы еще храбримся и друг дружке не сознаемся. У нас с Лелей война, очень важная, но подспудная. Кажется, она так и пройдет, не вскрывшись наружу, т. е. не дойдя до какого-либо взрыва, он начал уже подаваться. Помнишь, когда ты уезжала, с тобой говорили, что он пренеприятным сделался за последнее время. По отъезде твоем это пошло, пожалуй, в гору. И так, знаешь, что ему очень трудно было бы объяснить словами, чем он неприятен, напротив, он чувствовал себя, так сказать, на высоте. Прежде всего я стал для него предметом всевозможных замечаний. Очень мило, иногда ласково и шутливо постоянно мне что-нибудь указывал: или на мне платье не в порядке, или руки не чисты, или показывал, как что-либо лучше надо сделать. С апломбом трактовал о всевозможных предметах. При наливании чая помыкивал мной и Аркадием Ивановичем, как со своими подчиненными. Началом его речи сделалось слово «нет», дальше он излагал как действительно есть.

Словом, гляжу я на него и думаю, откуда нам бог послал такого дитятку и куда девался наш милый мальчик… И вот ни разу еще не пришлось прикрикнуть, нет впрочем раз, когда он в раздумьи глубоком царапнул гвоздем красного дерева шкаф, я прикрикнул, но это малость, — можно сказать ничего еще крупного с моей стороны не было, — но он чувствует что-то неладное и задумывается — видимо, он переживает кризис. Ему еще не хочется сдаться, а приходится. Сегодня, если он еще сделает что-либо заносчиво, дерзко — сейчас же смиряется и даже мы полюбовничали с ним на коленочках, тебя вспоминали и наше без тебя одиночество обсуждали.

Одновременно с вопросом о его самовольстве идет решение вопроса о его учении. Здесь я еще нерешительнее поступаю, т. е. боюсь вступиться недостаточно осмотрительно. Буду обсуждать с Аркадием Ивановичем.

Сашурочка, в письме моем случился перерыв, по случаю обеда, хотьбы на двор, чаепития и т. д. — и за это время такая перемена с Лелей, что и подумать нельзя. Обсуждает со мной распределение времени занятий, ласкает меня и совсем не принужденно, словом совсем другой. Уроки готовил сегодня очень старательно, кроме того, столярничал с машинистом и превеселый, т. е. в хорошем настроении. Я участвовал в его работе но устройству скамейки для катания, словом мы сдружились. Теперь, то есть глядя на него, каков он теперь, нельзя себе представить, как бы это он стал придираться ко мне. Он сейчас же почувствовал бы всю невозможность, неделикатность этого. А несколько часов тому назад это казалось ему так просто, так естественно.