Джон Биггинс - Под стягом Габсбургской империи

• Название: Под стягом Габсбургской империи
• Автор: Джон Биггинс
• Издательство: Группа «Исторический роман»
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2016

Отто Прохазка, будущий герой № 27 империи Габсбургов, а пока капитан-лейтенант флота Австро-Венгерской империи, вроде бы обреченный умереть от скуки и артиллерийских учений на борту линкора мирного времени решает стать пилотом зарождающейся морской авиации, интересно и неожиданно проводит время, а также пытается предотвратить начало Первой мировой войны, хотя и безуспешно. События разворачиваются на территории современной Хорватии, Сербии, Аравии и Китая.

Невероятно интересно написанная книга с отличным юмором, повествующая о малоизвестной нам теме – Австро-Венгерской империи.

«Ретро техно-приключенческий триллер, нечто среднее между Томом Клэнси и Патриком О'Брайаном»

«Лайбрери Джорнел»

---

— Хотите посмотреть, как вздёрнут эту собаку после завтрака, а не сейчас? Наверное, так даже лучше: это может испортить вам аппетит, а у собаки будет время поразмыслить...

— Нет-нет, уважаемый паша, не вешайте его...

— Да? Почему же?

— Он просто идиот, а не преступник, и воображал, что исполняет свой долг. Прошу, не вешайте его.

Паша размышлял, задумчиво поглаживая усы.

— Но воинская дисциплина этого требует. Я даже не знаю...

— Вы пообещали мне все, чего я пожелаю.

— Ох, ну ладно. Снимите его. Но, герр лейтенант, вы должны позволить нам побить его палками и разжаловать в рядовые: это самое меньшее, что может предпринять турецкая армия для поддержания дисциплины.

Я уже собрался попросить его пощадить, но затем подумал, а почему бы нет? Удары палкой страшно болезненны, но, насколько я знал, не наносят непоправимого вреда. Блаженны милостивые, но немного мстительности придаёт жизни пикантность. И так или иначе, подумал я, битье по ступням вместо сломанной шеи — довольно неплохая замена.

— Да, паша, — согласился я, — ради бога — и посильнее. За прошедшую неделю я обнаружил, что невозможно что-то вколотить бею через уши, так что, может, вы добьётесь большего успеха через ноги.

Так что, пока мы позавтракали, пронзительные крики бея отдавались эхом по плацу к явному удовлетворению Кайнделя. Затем мы обменяли рваное тряпье на новые германские мундиры, привезённые для нас из Маана, и наконец простились со злополучным маленьким фортом. Мы ехали до вечера следующего дня. Когда солнце садилось за горы Хиджаза в причудливом блеске пурпура и золота, я услышал где-то вдали слабый звук: полагаю, самый прозаичный и блаженный звук, который я когда-либо слышал в жизни. Свист железнодорожного локомотива.

Когда мы сошли на железнодорожную платформу на восточном берегу Босфора, напротив Константинополя, мы всё ещё были в новых германских мундирах. Нас встречал духовой оркестр, цветы, речи, фотографы и журналисты, а также австрийская и немецкая общины турецкой столицы. Это было утром восемнадцатого февраля 1915 года. Я лихо подошел к военно-морскому атташе, отдал честь и доложил о прибытии в полном составе: один офицер, один унтер-офицер и один морской резервист, спасшиеся с «Кайзерин Элизабет» в Циндао — весь выживший экипаж вооружённой джонки «Шварценберг».

Мы узнали, что еще второго ноября Циндао сдался, и японцы взяли в плен весь экипаж «Элизабет», кроме небольшой группы, которой удалось добраться до Соединённых Штатов с поддельными швейцарскими паспортами и вернуться в Вену через Португалию. Наше же путешествие из Аль-Улы длилось десять дней и оказалось относительно бедным на события: и рассказать-то не о чем, разве что около Алеппо поезд сошел с рельсов, а в центральной Анатолии попал в бандитскую засаду.

Последняя часть нашего путешествия из Константинополя в Вену заняла три дня, но когда вечером двадцать первого февраля мы прибыли на вокзал, всё прошло очень тихо. Оказалось, что правительство Нидерландов узнало о нашем прибытии в Константинополь и выразило желание допросить линиеншиффслейтенанта Прохазку в связи с серьёзными нарушениями голландского нейтралитета несколькими месяцами ранее.

Австрийского посла в Гааге вызвали в Министерство иностранных дел для дачи объяснений, и в итоге решили всё замять по-тихому. Голландия теперь была единственным окном Германии в мир, и не стоило рисковать, вызывая недовольство голландского правительства. Меня отвезли в Военное министерство, допросили, неофициально похвалили и отдали чемодан с моими вещами с «Тисы», включая сложенную и оставленную в тот день на берегу одежду, когда я отправился в заплыв вокруг половины земного шара и обратно.

Затем мне дали месяц отпуска для выздоровления, с указаниями провести его тихо в родном городе Хиршендорфе, избегая интервью газетам. Прежде чем уйти, я направил запрос верховному командованию кригсмарине для назначения на лётную должность, когда вернусь в Полу. Вместо этого я стал капитаном подводной лодки, но это уже другая история.

Мне припоминается только одно происшествие во время того путешествия домой. Это произошло однажды утром, когда поезд гремел по замерзшей и пыльной Анатолии по направлению к Константинополю. Я ехал в вагоне первого класса, коротая бесконечную поездку за чтением каких-то старых немецких газет, которыми нас снабдили в Адане.

Поезд в очередной раз остановился и перешел на боковой путь, чтобы дать проехать воинскому эшелону, везущему турецких солдат в Палестину. Я читал берлинскую газету за конец ноября. Она содержала обширный отчёт о выслеживании и уничтожении германского крейсера «Эмден» у западного берега Австралии, а также интервью американского журналиста с его капитаном фон Мюллером, названным «джентльменом-пиратом», которого британцы взяли в плен после сражения.

По его словам, больше всего он гордился тем, что за три месяца в Индийском океане потопил множество кораблей Антанты общим водоизмещением в четверть миллиона тонн, не тронув и волоска с головы мирных граждан. Я взглянул из-за газеты в окно вагона на объятый ветром и скованный морозом пейзаж и к своему ужасу увидел, что группа из нескольких сотен похожих на скелеты оборванцев — мужчин, женщин и даже маленьких детей — трудится на насыпи под надзором турецких солдат с кнутами. Один мальчик лет четырнадцати бросил кирку, с мольбой протягивая ко мне обмороженные пальцы и указывая на свой рот.

Я быстро выхватил несколько булок из ранца и начал опускать окно, чтобы бросить их мальчику. Но прежде чем я смог это сделать, к нему подошел турецкий часовой, взметнул приклад винтовки и вышиб мозги мальчику с тем же спокойствием, с каким мы бы убили муху, а потом стал пинками подбадривать остальных рабочих. С тяжёлым сердцем я снова сел. Позже я узнал, что эти несчастные создания были армянами, согнанными турками «для их же защиты» во время великой бойни в конце 1914 года, и теперь использовались османским правительством для разных работ по всей Турецкой империи.

Поезд снова покатился, и они остались позади. Затем в купе зашел Кайндель, с посеревшим лицом и непривычно молчаливый. Лишь спустя несколько дней он смог рассказать, как вышел из поезда на той остановке, чтобы немного размять ноги, и увидел армянку, рожавшую в жалком укрытии из одеял с подветренной стороны насыпи. Когда родился ребёнок и перерезали пуповину, отец утопил его в ведре воды — он был слишком добр, чтобы позволить ему жить.

Таков был новый мир, к которому мы приближались — эти голодающие, тифозные призраки, авангард безликих легионов, предвестники жертв века прогресса и рациональности; предшественники десятков миллионов безымянных невинных за следующие полвека, которых поработят и сведут в могилу непосильным трудом: рытьем каналов в арктической тундре или строительством железнодорожных путей через джунгли Азии; они станут жертвами смертоносного оружия и даже еще более убийственных идеологий, которые вводили это оружие в действие, или общего приступа ярости, по сравнению с которой волнения на борту «Самбурана» в Джибути выглядят доисторическими. Хотя тогда мы этого и не знали, фон Мюллер, «Эмден» и наши собственные приключения последних шести месяцев были последними судорогами рыцарской эпохи.

Я прибыл в Хиршендорф, чтобы провести месячный отпуск — и меня встретили мрачные новости, что в прошлом августе мой брат Антон пропал без вести в Сербии, после того как двадцать шестой егерский полк был полностью уничтожен во время сражения при Шабаце. Но за месяц мне предстояло решить и другие проблемы.

Первым делом я постарался связаться с Рихардом Зейфертом из Дунайской флотилии. Как я выяснил, «Тисы» больше не существовало. Во время мобилизации корабль присоединился к группе мониторов в Броде-на-Саве и удостоился сомнительной чести сделать первый выстрел этой войны — на сербском пограничном посту возле Кленака, на рассвете двадцать девятого июля. Но последующий ход событий сербской кампании оказался неблагоприятным для Австрии. После двухнедельного жестокого сражения истерзанные ужасающими зверствами с обоих сторон сербы не только выгнали карательную армию генерала Потиорека, но и сами пересекли Саву и вторглись в Венгрию.

«Тиса» и несколько кораблей поменьше оказались отрезанными в рукаве реки выше Шабаца, и в конце концов их взорвали свои же экипажи, чтобы избежать захвата. Зейферта перевели на другой монитор, так что моё письмо дошло до него только в середине 1915 года. Он ответил, что в день моего исчезновения в Нойградитце разразился страшный скандал, пани Божена уехала в Польшу — к счастью, только с синяком под глазом, а Грбич начал бракоразводный процесс на основании ее постоянных измен. Как оказалось, он мог бы и не трудиться.

Прошло всего несколько недель с начала войны, когда венгерские власти в Банате с отвратительным удовольствием взялись сводить счёты с местным сербским населением. Гонведскому полку перед отправкой на сербский фронт из Сегеда торжественно вручили тысячу метров верёвки с указанием её не возвращать. Ее и не вернули, напротив, уже через неделю полк послал телеграмму с просьбой прислать ещё тысячу метров. Как владелец фабрики, Грбич был очевидной мишенью, и когда сербские армии пробивались через Дунай в южную Венгрию в последние дни августа 1914 года, они нашли его тело висящим на дубе на окраине Нойградитца, вместе с несколькими десятками других жертв скорого военно-полевого суда.