Ольга Михайлова - Ступени любви

• Название: Ступени любви
• Автор: Ольга Михайлова
• Жанр: Исторические любовные романы

Это просто роман о любви. Живой и человеческой. XV век. На родину, в городок Сан-Лоренцо, приезжает Амадео Лангирано — предупредить своих друзей о готовящемся заговоре…

---

— И о чём же ты мечтала, Лучия? — чтобы произнести эту короткую фразу, ему потребовалось сделать три вздоха.

Лучия легла поверх одеяла, по-кошачьи потянулась и закинула руки за голову. Она краем глаза видела, что он пожирает глазами её манящую наготу и дрожит. Что, котик, зло подумала она, хочешь кошечку?

Мягко ответила, вложив в свои слова интонации приговора.

— Об одиночестве, ваше сиятельство. И, спеша воспользоваться теми последними минутами, что вы ещё проводите у меня, позвольте сказать вам, что, несмотря на горькие обстоятельства нашего знакомства, я… благодарна вам за всё. Может быть, вы порой вразумляли меня жестоко, но теперь я поняла, что это пошло мне на пользу. Вы многому научили меня, и теперь я покидаю ваш дом совсем другим человеком. Я познала цену преступлению, я познала цену горю, голоду и холоду, я не узнала ещё цены любви, но… в ваших объятиях мне иногда было… хорошо. — Лучия на миг опустила глаза. Он перестал двигаться и стоял неподвижно. Её голос, глубокий и низкий, звучал почему-то страшно. Что с её голосом? Он никогда таким не был… Лучия же продолжала. — Благодарю вас и за вашу щедрость. Тысяча золотых. Спасибо, Феличиано.

Глава 33

Чентурионе стоял, опустив голову, и тяжело дышал.

Он ожидал чего угодно, но не этого. Эта девка сумела ударить его — царственно и наотмашь. Теперь она определяла минуты, которые он мог провести здесь, высокомерно благодарила его за жестокость, с надменным смирением плевала ему в лицо. Кровь ударила Феличиано в голову, он даже покачнулся, но сдержался. Просто уйти он не мог и не хотел. Он — граф Феличиано Чентурионе, и он не уходит побеждённым. Тем более — своей девкой. Этого не будет.

На это Лучия и рассчитывала. Она знала графа Чентурионе.

Феличиано лихорадочно искал, что ему ответить и тут, потрясённый, заметил, что она уже отвернулась от него к стене, и поудобнее устраивает подушку под головой. Этот новый плевок был смягчён мерным покачиванием её ягодиц, прелестных, как два персика. Что было делать? Уйти было унизительно, грубить смешно. У него снова сбилось дыхание. Он понял, что у него только один достойный мужчины выход — добиться, чтобы она раздвинула ноги. Сама. Только вдавив её в постель своим телом, он мог оставить за собой последнее слово.

Он подошёл к столу и сел. Несколько минут молчал, собираясь с мыслями. Мысли не собирались.

— Лучия, девочка. Я понял твою злую иронию, понял и то, сколь я был несправедлив к тебе, считая тебя недалёкой дурочкой.

Она перевернулась на постели, и, перекинув подушку в изножье кровати, легла так, чтобы смотреть на него. И её кошачьи движения окончательно сбили его дыхание.

— Я не хотел бы, чтобы мы расстались врагами, и…

— … и чтобы мы всегда потом вспоминали друг о друге с добрыми чувствами, давай, девка, раздвинь напоследок ноги, впусти меня в последний раз, чтобы я мог ублажить свою похоть и потом вышвырнуть тебя с чувством полного удовлетворения, — пророкотала она, давясь хохотом.

Феличиано окаменел. Откуда, чёрт возьми, у этой девки взялись мозги?

Лучия поднялась.

— Ты… Горделивый, самовлюблённый, надменный! Господи, ведь годами падало твоё семя в утробы и не зачинали они, и бесплодная земля была твоим уделом. Но вот Господь сжалился над родом твоим и отверз под тобой утробу, одну-единственную, мою утробу. И сейчас ты готов осквернить эту утробу, носившую твоё дитя… лишь бы восторжествовать.

Феличиано медленно поднимался, тёмный и страшный. Лучия усмехнулась, вскочила навстречу, глаза её сверкнули молнией. Они не боялась его. Если бы он ударил её — расхохоталась бы: он расписался бы в собственном ничтожестве.

Но Чентурионе остановился и замер, ошеломлённый её новым дерзким взглядом и холодным бесстрашием.

Лучия стояла перед ним прямая и пугающая. Но потом голос её смягчился. Она закинула руки за голову.

— Но я не хочу, чтобы ты был унижен. Ты отец моего ребёнка. Я хочу, чтобы ты остался. Остался, лёг на меня и восторжествовал. — Она уже тянула его за руку к постели и кошкой опустилась на подушку. — Мои ворота распахнутся, принимая тебя, Владыку, в последний раз. Заходи, Господин.

Чентурионе побелел и яростно закусил губу. Он понял, что проиграл — бесповоротно. Проиграл, если уйдёт, и проиграл, если останется. Лучия же перешла на более интимный тон.

— Я же сказала, мне было хорошо под тобой. Даже ненавидя тебя, я ощущала эту сладость. Подари же мне себя в последний раз. — Лучия улыбнулась ему маняще и сладостно. Ей нужно было, чтобы он остался: он уже проиграл, но она ещё не выиграла.

Феличиано сбросил плащ и стянул рубаху. Ему было все равно. Лучия унизила его, он не сумел утвердить себя. Что бы он ни сделал — он сделал бы это теперь с её позволения. Он давно был без женщины, а прочувствованное желание мучило плоть. Всё, что он мог теперь получить — покой плоти. Он лёг с ней рядом.

Лучия видела, что ударила его излишне больно. Что ж, побили мальчика, надо и приголубить.

— Этой ночью я получу я всё, чего ты не додал мне. — Она неожиданно опрокинула его на подушку, уселась сверху и впилась ногтями в его плечи. — Ты ни разу не поцеловал меня. Ты ни разу не прикоснулся ко мне губами. Ты должен мне сто поцелуев. Плати долги.

…Феличиано вдруг оказался в объятиях фата-морганы, наглой, игривой, причудливой, взбалмошной чародейки. Вначале он просто хотел усмирить надрыв плоти, потом неожиданно увлёкся. Она то раскрывала перед ним ворота, то отталкивала его, хохоча, заявляла, что Генуя намерена нарушить договор, и её стены придётся таранить, но когда он, уже смеясь, приступал к штурму, она невесть откуда выкидывала белый платок и кричала, что крепость сдаётся на милость победителя. Лукавая бестия то намеревалась вести пакет в Падую, взбиралась на него и требовала приделать луку к седлу, и когда он протянул ей руки, вцепилась в них и понеслась на нём галопом, доведя до исступления, то называла его жердину источником огня и так тёрла его благоухающими розовым маслом руками, что он и вправду полыхал, пусть и не огнём. Едва отдохнув от очередной игры, она устраивала рыцарский турнир, в котором копьеносцу требовалось попасть копьём в цель, но цель ускользающую, Феличиано смог остановить наглую цель и попасть в извивающуюся чертовку, после чего она изображала преступницу, которую приговорили к насаживанию на кол…

Он был поражён не только её совсем новым телом, но и чем-то новым в себе, непонятным, но опьяняющим, однако потом осмыслил его. Он никогда особо не ценил женщин, а за долгие годы бесплодия привык внутренне ненавидеть их, унижавших его достоинство и напоминавших о его ущербности. Но сейчас на этой девке он не чувствовал себя униженным. Он сделал её женщиной и матерью. Он мужчина — любовник и отец. Он невольно улыбнулся, упившись этой столь возвышающей его пьянящей мыслью.

Меж тем бесовка подлинно вымотала его. Феличиано ещё не излил семя, но потерял дыхание, горло его пересохло. Он навалился на змеящуюся бестию и придавил всем телом к простыням.

— Стой. Стой, зверюга. Я должен передохнуть… Но почему ты раньше так не делала?

Лучия облизнула губы.

— Я приберегала это для любящего, но ничего не дождалась. Но подумала, что стоит просто порепетировать.

Феличиано надавил на неё сильнее, сдавив груди ладонями. Что?

— И кому же ты намерена устраивать такие представления?

— А разве в Пьяченце… или где там будет мой дом? А! В Парме… Разве в Парме нет мужчин?

— Есть…

— Ну, что, продолжим?

Он не дал ей двинуться.

— Не рыпайся подо мной, — рыкнул он вдруг. Мысль о том, что эта девка будет прыгать на другом, почему-то испортила ему настроение.

Её вечная покорность бесила его, заставляла чувствовать себя извергом, а постоянная плаксивость только подливала масла в огонь. Его желание пробуждалось волнующим запахом этого тела, но кроме удовлетворения грубой похоти он ничего не получал. И вдруг вечно ноющая дурочка стала любовницей, игривой и сладостной, влекущей и чарующей. Да ещё и кожа, шёлковая, атласная, струилась под его руками, ублажая ладони и приковывая взгляд. Похорошела, бестия, отъелась, снова подумал он, на сей раз с восторгом.

Потом Чентурионе в досаде закусил губу. Он сглупил. Просто поторопился. Он помнил её тощей девчонкой, и много месяцев и помыслить не хотел о близости с ней, боясь повредить малышу. Надо было поглядеть на неё после родов-то, да пощупать. А он, поглощённый сыном, не удосужился. Зря. Какой дурак избавляется от восемнадцатилетней красотки, гладкой, как шёлк, и страстной, как мартовская кошка? Такая кошечка нужна самому.

Лучия тем временем шаловливыми пальчиками нежно ласкала его сокровенное место, и он её прикосновений он потерял нить размышлений. Теперь она была мягка и сладостна, как малиновое варенье, и он бездумно упивался тихим наслаждением, но вот чертовка снова превратилась в ураган. Она хорошо знала его прихоти и причуды и то потворствовала им, то, напротив, противилась и при этом хохотала, довела почти до безумия. Он, наконец, в исступлении страсти схватил её, подмял под себя, вошёл и излил семя, и тут вдруг услышал, как чёртова бестия нагло и хрипло вопросила, какого чёрта он растрепал её причёску? «В Парме небось не любят растрёп…»