Блэки Хол - Sindroma unicuma. Книга1.

• Название: Sindroma unicuma. Книга1.
• Автор: Блэки Хол
• Жанр: Фэнтези

Это городское фентези, близкое к научной фантастике. Не пугайтесь вступления. Дотерпите. В нем просто рассказывается что произошло в мире. Без этого будет трудно понять мироустройство романа. Действия происходят в научно-магическом институте. Г. героиня девушка Эва — студентка, на долю которой выпало немало бед. Рассказывается о её жизни, учёбе, о людях что ей помогают и наоборот терзают. Г. герой как раз из последних. Мир романа достаточно жесток. Но в повествовании есть и юмор, и ирония. Все герои очень живые, яркие.

---

Открытие ударило подобно молнии. Я подкралась на цыпочках к недвижимой туше животного. В полумраке очертания животного напоминали огромную бесформенную кучу. Не различить, где голова, а где хвост, и имелся ли таковой. Мне вдруг показалось, что страж вот-вот испустит дух. Ничего удивительного. Наоборот, вполне ожидаемо, когда потряхивает по двадцать раз на дню и беспрерывно закладывает уши.

Однако Монтеморт не оправдал робких предположений о близкой кончине. В глубинах необъятного тела всхрапнуло и зевнуло с громким «уа-а-ау». В скудное пятно света выползла толстая лапа с клиновидными загнутыми когтями и снова втянулась в полумрак. Ой, мамочки! Меня передернуло от страха.

Блокнотик и его происхождение основательно загрузили извилины. За завтраком я усердно размышляла о том, что, вероятнее всего, Бабетта Самуиловна одарила меня заначкой из личных запасов. Она не поступила бы халатно, вручив казенное добро и, тем самым, отправив на верную гибель в пасть Монтеморта. А вдруг библиотекарша забылась? Всякое бывает. Ошиблась, перепутала. И блокнотик числится институтским имуществом. А вырванные листочки где числятся? Взять тот же флакончик из-под духов. Я спокойненько пронесла его мимо пса, не удосужившегося встать в охотничью стойку, значит, с большей долей вероятности пустой пузырек — частная собственность, которую выбросили за ненадобностью. Отсюда вытекают два вывода: или я прихватила чужие вещи, или Монтеморт потерял хваленую сноровку. А вторая гипотеза означает… что можно безнаказанно проносить под носом суперстража всё, что угодно! Правда, теоретически.

Сногсшибательное умозаключение подбросило меня на месте. Приличные студентки не должны помышлять о растаскивании казенного имущества! — вспомнился наказ завхозши. Но приличным студенткам обидно, что дурацкие институтские правила запрещают уносить пирожки и булочки в общежитие, где они пригодились бы к вечернему чаю.

Разве ж кто-то посягает на казенное? — оправдывалась робко совесть, но пирожки искушали. Уж очень заманчиво они выглядели в виде вечернего перекуса. И чтобы теория переросла в практику, следовало выяснить, кому принадлежит блокнотик — Бабетте Самуиловне или альма-матер.

Трудясь извилинами, я лишь после завтрака заметила, что вездесущий Алесс и таинственные горнисты не явились на утреннюю трапезу. При выходе из столовой меня едва не сбила с ног Аффа. Оглядев пустое помещение, она горестно вздохнула:

— Так и знала, что утро будет неудачным.

Расположившись за первым столом, я продолжала предаваться размышлениям о судьбе пирожков и Монтеморта, поэтому гул наполняющейся аудитории волновал меня сегодня в меньшей степени. Соседи-близнецы, Касторский с бандой, Мелёшин и усевшийся рядом мальчик-одуванчик прошли мимо внимания.

Лекция по основам элементарной висорики навевала уныние. И хотя импозантный преподаватель — одетый в черное и с длинными черными волосами, собранными в хвост — читал неплохо, методы стимуляции волнами различных участков мозга не вдохновляли. Вместо того чтобы вникать и слушать, я вырвала из тетради листочек и принялась составлять список занятий поважнее, чем облучение гипофиза дозами ультракоротких вис-волн, а именно: благоустройство общежитской комнатушки. Список оказался внушительным, и, пробегая строчки глазами, я улыбалась, предвкушая, как займусь округлением каждого пункта.

Вволю нарадовавшись предстоящим плодотворным выходным, мысли перебежали к Монтеморту, вернее, к утрате им профессиональных навыков. Представив дряхлое животное со слезящимися глазами и трясущимися лапами, я чуть не расплакалась. Бедный песик! Лежит в грязном и обдуваемом ветрами углу, а из-за темноты никто не подозревает, что собачка больна и немощна.

Пусть болеет на здоровье, а мне очень хочется разрешить проблему с пирожками. И с булочками. И с оладушками. Всё-таки я переоценила свои возможности, впихивая излишки вкусностей на завтраках и обедах. Куда девать несъеденное? Выбрасывать совесть не позволяет, да и жалко. Зато совесть позволяла пройти мимо Монтеморта с сумкой, набитой плюшками и пончиками.

Господи, и почему мне не стыдно? Ни капельки стыда. Вместо раскаяния воображение рисовало картины сытных ужинов. Заерзав, я воровато оглянулась и замерла. Мелёшин сидел, вперив в меня немигающий взгляд. Неожиданно всплыл образ — карие радужки с ярким зеленым ободком по краю. Его глаза.

Меня прошиб пот. Больше всего я боялась пристального внимания. Оно означало, что моему спокойствию пришел конец.

Мелёшин перевел взгляд на преподавателя.

Надо драпать! — замигала лампочка. Бежать, пока дрессировщик не воплотил в действие план, ясно высветившийся на его лице.

Едва прогорнил звонок, я ринулась прочь из аудитории, расталкивая локтями толпу. Мне казалось, затылок горел от недоброго взгляда Мелёшина.

На практикум к Стопятнадатому я успела задолго до начала занятия, потому что быстро бежала. Кабинет пустовал. Не в силах усидеть на месте, я заметалась по помещению. Мелёшинское поведение не просто насторожило. Оно выбило из колеи, спутав мысли.

Оставалась надежда, что суббота — день короткий, и основная масса студентов схлынет после второго занятия. Я же дойду черепашьими шажками до столовой и буду есть долго, тщательно пережевывая пищу, потом поползу лилипуточными шажочками в библиотеку и, бог даст, разминусь с Мелёшиным среди нескончаемых институтских коридоров и переходов. Не потащится же он в столовую, когда на носу развеселые выходные в обществе египетской плясуньи.

Метания прервал как всегда бодрый Стопятнадцатый. Он поздоровался и выдал неожиданный комплимент:

— Чудесно выглядите, Эва Карловна! Румянец вам к лицу и духи великолепные! Нотка сирени в жасминовом облаке. Появился повод написать сонет.

И замурлыкал под нос, раскладывая тетради.

Прежде никто не расточал мне похвалы. Это я-то чудесно выгляжу? Это от меня странно пахнет? Ну-ка, ну-ка… Из зеркальца, вправленного в ручку расчески, выглянула растрепанная физиономия с румянцем на щеках и блестевшими глазами. Может, заболеваю? И где успела измазаться? Надо же, жасминовые поля на ромашковых тучах. Или где там?

Стопятнадцатый оборвал ералаш мыслей и начал заваливать новой информацией.

Прежде всего, я повторила прошлый урок. Заклинание отвлечения удалось в четырех случаях из пятнадцати. Декан похвалил и сказал, что прогресс налицо. Я же посмеивалась, наблюдая, как он бормотал под нос рифмы, думая, что в кабинете никого нет. Затем Генрих Генрихович поинтересовался моим самочувствием, полюбопытствовал о состоянии пальчика, награжденного колечком, и пробасил:

— Сегодня разучим заклинание, также основанное на физике волн. Как помните, Эва Карловна, в заклинаниях первого порядка задействуется одна волна. Произвести ее возмущение более вероятно и результативно, нежели пытаться создать заклинания второго порядка, не говоря о высших n-заклинаниях, задействующих бесконечное число волн.

Я вздохнула. Удивительнейшая бездарность. К третьему курсу пытаюсь осилить наугад заклинания, которые создает любой абитуриент.

— Заклинание легкого оглушения, — рокотал Стопятнадцатый. — Возникает небольшой скачок давления, при котором закладывает уши, и человек дезориентируется в пространстве. Требуется ухватить любую произвольную волну и закрутить быстрым винтообразным движением. Какой рукой и в какую сторону крутить — роли не играет. Важно закрутить резко, быстро отпустив руку.

Сегодняшнее заклинание совсем не получилось. То ли волны ускользали, то ли я неправильно закручивала, но Стопятнадцатый недовольно качал головой, когда я в очередной раз создавала пустой «винт». Вообще, после того, как декан нанюхался непонятных ароматов, он стал задумчивым и отстраненным.

Пропел звонок, и вскоре воздушная волна постучала в дверь кабинета.

Аффа права. Сколько ни слушаю, а звонки не повторяются. И мелодии разные: грустные, веселые, маршевые, усыпляющие.

— Генрих Генрихович, а без воздушной волны никак нельзя?

Он взглянул отсутствующе:

— Никак нет, милочка, нельзя. Привыкайте. Успевайте в нужное место до звонка.

А то я не знаю!

— Неприятно знать, что меня запросто размажет по стене.

— А, собственно, чем плох горн? Наличие воздушной волны, во-первых, дисциплинирует, а во-вторых, является своеобразной эмблемой нашего института. При желании к нам можно водить экскурсионные группы, — ответил Стопятнадцатый. — В вашем понимании горн — большая труба, в силу издаваемых звуков. На самом деле это сложное устройство, занимающее треть институтских подвалов. После того, как горнист начинает играть, звук, проходя через систему труб, вентилей и крон, многократно усиливается и выходит, сопровождаемый мощной воздушной волной. Единого раструба как такового тоже нет, зато есть система вентиляционных шахт, обеспечивающих сброс давления с горна.