Генри Миллер - Дьеп — Ньюхейвен

• Название: Дьеп — Ньюхейвен
• Автор: Генри Миллер
• Издательство: Журнал «Иностранная литература» №7
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1995

Рассказ из журнала «Иностранная литература» №7, 1995

---

Генри Миллер Дьеп — Ньюхейвен

Рассказ

Перевод с английского А. Ливерганта

Все началось с того, что мне захотелось — пусть недолго — опять пожить в англо-язычной среде. Я ничего не имел против французов; наоборот, я наконец-то немного обжился в Клиши, и все было бы отлично, если бы у нас с женой не испортились отношения. Она жила на Монпарнасе, а я — у своего друга Фреда, который снял квартиру в Клиши, недалеко от Порт. С женой мы решили разъехаться: она собиралась вернуться в Америку, как только получит деньги на дорогу.

Так и договорились. Я уже с ней попрощался и полагал, что все кончено. Но как-то раз, когда я зашел в магазин по соседству, его владелица, благообразная старушка, сообщила мне, что здесь только что побывала моя жена с каким-то молодым человеком и что они купили уйму всякой еды, которую просили записать на мой счет. Старушка была смущена и даже взволнована, но я ее успокоил. Ничего страшного, сказал я ей. И действительно, ничего страшного в ее рассказе не было; я знал, что жена — без денег, а ведь даже жены не могут питаться одним воздухом. Что же касается молодого человека, который ее сопровождал, то и тут я тоже не видел ничего страшного: это был педик, который ее пожалел и вроде бы на время приютил. Собственно говоря, во всей этой истории настораживало только одно: моя супруга, оказывается, до сих пор в Париже и, судя по всему, уезжать особенно не торопится.

Прошло еще несколько дней, и как-то вечером она заявилась к нам на ужин. Что ж, почему бы и нет? Мы ведь всегда могли наскрести немного еды, а вот на Монпарнасе, в богемной среде, принято было ходить в рестораны, где цены здорово «кусались». После ужина жена закатила истерику: стала говорить, что с того дня, как мы расстались, у нее расстройство желудка и что виноват в этом я, что я пытался ее отравить. Я пошел проводить ее до метро и промолчал всю дорогу: я был так зол, что не мог произнести ни слова. Злилась и жена, злилась потому, что я не ввязался с ней в спор. Нет, это последняя капля, думал я, возвращаясь домой, больше уж она не придет. Я ее отравил! Прекрасно, если она так считает — пускай! Это решает дело.

Но через несколько дней я получаю от нее письмо, в котором она просит дать ей немного денег — расплатиться за жилье. Из письма следовало, что жила она ни у какого не у педика, а в дешевой гостинице на задворках вокзала Монпарнас. Дать ей денег сразу я не мог, у меня их у самого не было, — и пойти в гостиницу и оплатить счет я собрался только через несколько дней. Пока я тащился к ней, на мое имя пришло pneumatique[1], где говорилось, что, если в ближайшее время она не заплатит, ее попросту выбросят на улицу. Будь у меня хоть немного денег, я не подверг бы ее такому унижению, но, на беду, денег у меня тогда не было вовсе. Жена, однако, мне не поверила. Даже если это и так, заявила она, я мог бы, по крайней мере, занять для нее. Тут она была права. Но я никогда не умел занимать крупную сумму; всю жизнь я брал в долг по мелочи — и был ужасно благодарен, когда получал то немногое, что просил. Об этом она, по всей вероятности, забыла. И неудивительно — ведь она злилась, гордость ее была уязвлена. Справедливости ради добавлю, что, окажись в ее положении я, деньги были бы найдены: она всегда умела раздобыть денег, когда дело касалось меня, этого нельзя не признать.

Вся эта история сидела у меня в печенках. Я чувствовал себя последней свиньей. И чем гаже я себя чувствовал, тем на меньшее был способен. Я даже предложил, что-бы она переехала к нам, пока не придут деньги на билет. Но об этом она, естественно, не хотела и слышать. А впрочем, что тут естественного? Я был так смущен, унижен и неуверен в себе, что не понимал уже, что естественно, а что нет. Деньги. Деньги. Всю жизнь все упирается в деньги. Так было и так будет.

После того как я долгое время вертелся как уж на сковородке, меня вдруг посетила гениальная идея. Самый простой способ решить проблему — это махнуть на нее рукой. Уж не знаю, почему эта мысль пришла мне в голову, но я вдруг решил поехать в Лондон. Если бы мне предложили замок в Гурене, я бы сказал «нет». Почему-то я остановил свой выбор именно на Лондоне. Возможно, потому, что жене никогда бы не пришло в голову искать меня там. Она знала, что город этот я ненавижу. Однако в действительности, как я и сам вскоре понял, решение ехать в Лондон вызвано было прежде всего тем, что мне хотелось пожить в англоязычной среде. Мне хотелось слышать английскую речь двадцать четыре часа в сутки, английскую — и никакую другую. В моем шатком положении это было все равно что припасть к груди Господа. Для меня говорить по-английски самому и слушать английскую речь было, попросту говоря, огромным облегчением, ведь известное дело: когда у вас неприятности, говорить на иностранном языке или даже слушать иностранную речь (не зажимать же уши!) — это пытка, причем самая изощренная. Я абсолютно ничего не имел против французов, а также против их языка. До тех пор пока не появилась жена, я жил как в раю. И вдруг все пошло прахом. Я поймал себя на том, что все время недоволен французами, и в особенности их языком, чего раньше, будучи в здравом уме, я никогда бы себе не позволил. Я понимал: виноваты не французы, а я сам, но от этого мне легче не становилось. Итак, решено — Лондон. Немного проветрюсь, а когда вернусь, жены, надо надеяться, здесь уже не будет. А это — главное.

Я раздобыл денег на визу и на обратный билет. Визу я приобрел годовую, чтобы, если мнение мое об англичанах изменится, поехать в Англию во второй или в третий раз. Приближалось Рождество, и я начал думать, что Лондон, должно быть, очень неплохо смотрится в праздники. Как знать, может, мне откроется совсем другой Лондон, не тот, который я знал, Лондон Диккенса, о котором всегда мечтают туристы. В кармане у меня лежали виза и билет, а также вполне достаточно денег, чтобы прожить в Лондоне десять дней. Словом, предстоящее путешествие рисовалось мне в самых радужных тонах.

В Клиши я вернулся только вечером и, войдя на кухню, обнаружил, что Фреду помогает накрывать на стол моя жена. Они смеялись и шутили. Я знал, что Фред ни под каким видом не скажет ей о моей предстоящей поездке, а потому сел за стол и тоже стал смеяться и шутить. Угощение, надо сказать, получилось на славу, и все было бы отлично, если бы Фреду не пришлось после ужина идти в газету. Меня-то уволили уже несколько недель назад, а он еще работал, хотя и ждал той же участи со дня на день. Уволили меня потому, что, даже будучи американцем, работать корректором в американской газете я права не имел. Французы придерживались того мнения, что эту работу с тем же успехом может выполнять и француз, если он знает английский язык. Подобная предвзятость действовала мне на нервы, и, возможно, именно поэтому последние несколько недель я был на французов зол. Как бы то ни было, судьба моя была решена: я опять стал свободным человеком и вдобавок собирался в Лондон, где буду говорить по-английски целыми днями, а если захочу — и ночами. Мало того: очень скоро должна была выйти моя книжка, а от этого зависело многое. Короче говоря, жизнь представлялась мне теперь совсем не такой плохой, как еще несколько дней назад. Размышляя о том, как все удачно складывается, я утратил бдительность и, преисполнившись энтузиазма, выбежал за бутылкой шартреза, который жена любила больше всего на свете. Это оказалось роковой ошибкой. От шартреза она сначала размякла, потом впала в истерику, а потом пустилась читать мне мораль. Мы сидели за столом и вспоминали многое из того, что следовало бы забыть раз и навсегда. В результате мне стало ее так жалко, а за себя так стыдно, что я выболтал абсолютно все — и про поездку в Лондон, и про то, что взял на эту поездку в долг, и так далее, и так далее. В подтверждение своих слов я выложил на стол документы и деньги: они, дескать, теперь твои — фунты и шиллинги, новенькие английские денежки. Я сказал, что мне очень стыдно, и что на поездку мне теперь наплевать, и завтра я попробую сдать билет, а вырученная сумма тоже достанется ей.

И тут вновь я не могу не отдать жене должное. Она и в самом деле не хотела брать деньги. Ей это было неприятно, я это видел, но в конце концов она неохотно взяла их и сунула себе в сумочку. Уходя, она ее забыла, и я был вынужден бежать за ней по лестнице. Взяв сумочку, она опять попрощалась, и на этот раз я почувствовал, что расстаемся мы действительно навсегда. Попрощавшись, она молча стояла на ступеньках и смотрела на меня с какой-то странной, грустной улыбкой. Сделай я в тот момент хоть одно едва заметное движение — и она бы, уверен, выбросила деньга в окно, кинулась ко мне в объятия и осталась со мной до конца дней. Я смерил ее долгим взглядом, медленно вернулся к двери и закрыл ее за собой. Потом подошел к кухонному столу, несколько минут просидел, глядя на пустые бокалы, после чего не выдержал и разрыдался как дитя.