Оак Баррель - Десять поворотов дороги

• Название: Десять поворотов дороги
• Автор: Оак Баррель
• Жанр: Начинающие авторы

– Женщины после пятидесяти невозможны в любой очереди: даже если им дать десять одинаковых предметов и предупредить об этом, они все равно будут копаться в них, выбирая лучший. Возможно, так выражается их сожаление о выборе супруга, сделанном десятилетия назад, а может, это объясняется каким-то невероятным законом бытия… Но факт остается фактом – то есть самой упрямой в мире вещью из всех возможных. Никогда, никогда не вставайте в очереди за ними! Мой вам совет. Как не об этом?.. О чем же тогда я должен рассказать? О бродячих артистах, парне из рыбацкой деревни и целой стране, которой управляет обезьяна? Какая сомнительная тема. Но, раз так хотят спонсоры… (Они точно не из обезьян? Нет? Тогда я, пожалуй, начну.)

---

Женщина в черных кружевах послала ему воздушный поцелуй, шутливо погрозив пальцем. Через секунду ее уже не было рядом с мужем. В огромном полупустом кабинете воцарилось совершенное безмолвие. Даже метущееся в очаге пламя, в котором ворочались, погибая, огромные яблоневые поленья, отдавало вовне лишь ароматные волны жара, не смея нарушить плотную тишину.

***

– Здравствуйте в долгие веки, хозяйка дома сего, – неуклюже, словно заученное через силу, вымолвил дожидавшийся в глубине библиотеки гость, стараясь не смотреть в глаза вошедшей.

Зато он внимательнейшим образом следил за ее руками, будто каждая из белых узких ладоней была головой змеи, готовой впиться в него зубами.

– Добро пожаловать и тебе, Грязнуля, – с усмешкой приветствовала его графиня, плывя в длинном платье над узорчатым ковром, походкой, которую безуспешно копируют в лучших модельных школах.

Девушки могли бы, в принципе, научиться так владеть своим телом, но они, увы, слишком быстро превращаются в старушек, чтобы практиковаться достаточно для приличного результата.

– Я принес то, что ты приказывала, – сквозь зубы процедил низкорослый горбун, стоя за подставкой для книг, словно за боевым укрытием.

Маневр не укрылся от проницательных глаз хозяйки. Рот ее и без того склонный к саркастической гримасе, чуть съехал в сторону. Впрочем, это становится естественной реакцией на вещи после восьми тысяч лет в земной юдоли. Графиня, только что бывшая у дверей, как бы невзначай оказалась у гостя за спиной, заставив того резко обернуться. В его глазах читался ужас.

Конусообразная голова гостя была увенчана широкополой грязно-коричневой шляпой, усаженной пятнами птичьего помета. На босые ноги лучше было не смотреть вовсе. Обе руки он держал в глубоких карманах куртки, сшитой из пластов задубевшей кожи.

– Положи это на стол… Если дотянешься, – в тоне графини слышалось неприкрытое презрение.

– Слушаюсь, госпожа, – последнее слово было едва слышно, будто кто-то вычищал грязь из-под ногтей, орудуя зубочисткой.

Горбун вытащил из кармана сжатую в кулак левую руку. Затем поднес ее к краю стола, вытянувшись, насколько мог. Чтобы положить содержимое на столешницу ему волей-неволей пришлось встать на цыпочки. Лицо горбуна перекосило от придавленной страхом ненависти и стыда за свое уродливое тело, будто его вывели голым на площадь в рыночный день. «Я не всегда был таким!» – словно кричали его глаза, таращась из-под шляпы.

Графиня, казалось, перестала обращать на него внимание, взяв с полки маленький пухлый томик. «Pride and Prejudice. Jane Austen. London, 1813» [7].

Ладонь Грязнули с короткими, толстыми, как сук, пальцами была необыкновенно широка, будто приставленная от куда большего существа. Из нее на мореный дуб выпало несколько цветных, испещренных точками камешков, напоминающих игральные кости с множеством неправильной формы граней. Выпростав другую руку, он положил рядом с ними нацарапанную на пластинке слюды записку – помещенные в квадрат черточки и точки, филигранно нанесенные острым тонким резцом и затертые красным туфом.

– Это все, – то ли утверждал, то ли спросил графиню горбун, снова пряча руки в карманы.

– Пока, – ответила та, будто удивившись присутствию гостя, который, казалось, уже выходил за дверь, а теперь вдруг обнаружился за столом, требуя штрудель и двойной эспрессо.

Графиня отложила томик и притронулась к лежащим на столе предметам, словно к оброненным кем-то безделушкам, а затем резко повернула к горбуну бледное, красивое лицо, плотно сжав губы. Ее пальцы сделали небрежное движение, каким стряхивают крошки с колен. Грязнуля, заскрипев зубами, выбежал вон через стеклянную дверь, ведущую в парк, и сгинул во тьме осенней ночи.

За последние минуты значительно стемнело, будто кто-то задернул над небом полог. Далекие всполохи освещали ступени и контуры статуй под оголившимися липами, построенными в аллеи. Вдалеке светился лунным серебром пруд, и желтая мощеная дорога вела через луг к мятущемуся от бури лесу.

Графиня провела руками по волосам и расслабленно опустилась в жесткое кресло с высокой спинкой. В эту же секунду ветер ворвался в огромный дом через множество открытых дверей и окон, которые заскрипели и захлопали на сквозняках. Пламя сорвалось со свечей, комната погрузилась в беспокойную темноту.

Графиня в кресле закрыла глаза, смахнув со стола принесенные горбуном предметы, и горько улыбнулась чему-то.

Молния прочертила небо совсем рядом, ударив в одну из статуй, на мгновение истребив все тени. На луг упало несколько крупных, как лепестки, снежинок.

– Она вернулась, – ни к кому не обращаясь, прошептала графиня в темноте.

Впрочем, когда живешь в таком месте, что бы ты ни сказала, точно будет услышано… Сброшенные на ковер камешки сами собой перевернулись, соединившись краями.

Нигде вокруг дома и дальше до самой стены леса не было видно ни сторожки охранника, ни ограды, ни хотя бы живой изгороди, коими обносят свои владения вельможи из топографического приличия. Но ни одному грабителю, уверяю вас, не пришло бы в голову в страшном сне поживиться богатствами открытого всем ветрам дома Вестингардов, единственная и вечная наследница которых сидела сейчас в библиотеке, размышляя над переданным ей гномьим посланием.

Глава 8. СЕДЬМАЯ ОБЕЗЬЯНА

По одной из выбранных наугад дорог уже гораздо после полудня знаменитая среди своих членов труппа «Прыгающая лягушка» перебиралась с одного места на другое, стараясь поспеть до темноты. На этот раз справа и слева от дороги простирались вересковые равнины, настолько низменные и ровные, что то и дело превращались в болота. Зеркальца воды блестели под солнцем шкурой фантастического дракона – убежденного покровителя комаров и мошек, кружащих облаками над всяким путником, которому выпала неудача идти этими восхитительными местами.

– Шесть – несчастливое число, – заявил Хряк, хлопая себя по плечам метелкой.

– С лошадью нас семеро, – заметил Гумбольдт.

Спасаясь от гнуса (скажем по-благородному: в целях конспиративных) он измазал лицо и руки в грязи и теперь казался истощенным близнецом Бандона. Разочарованные комары кружили вокруг него, сетуя на грязь и завидуя тем, кто отправился на кровопой к лошади.

– Кляча не участвует в представлениях, поэтому не считается, – возразил Хряк, меланхолично отмахиваясь от насекомых.

– Зато тебя можно считать за двоих, – Аврил похлопала по брюху сидящего рядом в повозке толстяка.

– О, как приятно! Ты можешь делать это, когда захочется. Даже ночью, милая, не стесняйся, – расплылся тот в довольной улыбке и сыто хрюкнул, забросив в рот земляной орех.

– Жалкий, неубедительный хрюк, – тут же влез Гумбольдт, устало бредущий за повозкой, костлявый и нескладный, как жеребенок, вставший на задние ноги.

– Это потому, что я уже сказал: нам нужен еще один актер в труппу. Сила моего таланта блекнет под древней магией чисел. Даже несчастный хрюк – и тот подводит меня!

– Я не актер, – возразил было Кир насчет подведенной арифметики.

– Заткнись! – дружно ответили ему пять раздраженных голосов.

Вследствие своей травмы он постоянно ехал в повозке, что считалось непростительной привилегией, допускавшейся лишь в отношении единственной в труппе дамы. Сидячие места распределялись по очереди, и каждый новый участник сокращал время отдыха остальных. Сейчас там помимо Кира прохлаждались еще Аврил, Хвет и Хряк. Остальные шлепали по грязи на узкой проселочной дороге за колесами своего неуклюжего транспорта.

– Возможно, он прав. Всю неделю мы только ссоримся и не заработали, считай, ни гроша. Хорошо хоть удалось продать несколько «вееров необоримого соблазнения» и «ушных капель шейха Сераля» из старых запасов. Не представляю, как люди клюют на такую чушь?.. – поддержал товарища Хвет. – А если бы Кляча не вернулась?

– О Кляча! О вершительница судеб! Ты нас спасла, простив все прегрешенья, которыми мы черны пред тобой! – продекламировала нараспев Аврил, раскачиваясь на мешке с крупой. – Я должна играть в драме на королевских подмостках, а не бросаться ножами в сноп в этой жалкой ватаге неудачников.

– Только неудачники могли доверить тебе целый сноп. Приличные люди не подпустили бы тебя даже протирать тряпкой кирпич.

– Хвет, ты идиот.

– Хвет, она права.

– Хряк, ты не лучше.

– Зато меня гораздо больше. Хочешь орешку?

Сценическое платье Аврил пришло в полную негодность во время недавнего бегства через лес, и теперь она выступала в роли романтического юноши Аврила в праздничных штанах своего брата, конфискованных с гарантией бережного обращения. Все бы хорошо, если бы не грива волос и приметная теснота под сорочкой, кою не удалось скрыть конфискованным вдобавок жилетом.

Все старались сохранять оптимизм, но дела труппы пришли в полный упадок. Деньги подошли к той опасной черте, за которой начиналось их полное отсутствие. Год был неурожайным, селяне с радостью гоготали на представлении, но совершенно ничего не платили. Провианта вдоволь было только для Клячи, с удовольствием питавшейся тем, чего росло вдоль дороги. Ближе к зиме не будет и этого. Продать лошадь какому-нибудь фермеру означало расстаться с возможностью гастролировать. Тогда уж проще распродать за бесценок все и самим отправиться в батраки. Или переквалифицироваться в охотники… Бандон, например, дикарь и прирожденный следопыт, нашел в траве мертвого зайца, околевшего от чумки. Успехи охоты этим пока исчерпывались.