Михаил Старицкий - Перед бурей

• Название: Перед бурей
• Автор: Михаил Старицкий
• Издательство: Дніпро
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1987

В романе М. Старицкого «Перед бурей», составляющем первую часть трилогии о Богдане Хмельницком, отражены события, которые предшествовали освободительной войне украинского народа за социальное и национальное освобождение (1648-1654). На широком фоне эпохи автор изображает быт тех времен, разгульную жизнь шляхты и бесправное, угнетенное положение крестьян и казачества, показывает военные приготовления запорожцев, их морской поход к берегам султанской Турции.

---

— Удивляюсь пану ротмистру, — шепнул тихо розовый пан-товарищ, — жалеть этот сор! Пан ротмистр собирался же раздавить их всех своею могучей рукой? — усмехнулся он, приподнявши тонкие, закрученные усики.

— Что ж, будет война, и пойду, и раздавлю! — проворчал сердито пан ротмистр. — А теперь жаль, потому что славные молодцы. Смотри: слушают свой смертный приговор и не пошевельнутся! Ты, пане-товарищ, послужи еще с мое, тогда поймешь, что воин воину — брат!

Пан-товарищ бросил из-под бровей на пана ротмистра насмешливый, презрительный взгляд и подумал про себя: «Старый литовский дурак!»

— «Полковников из вашего звания вы больше получать не будете!» — читал белый всадник.

— Положи бунчук, булаву и печать! — крикнул Потоцкий хриплым от накипевшей злобы голосом Ильяшу Караимовичу, который стоял впереди. — Полковники и старшина, положите ваши знаки! Отныне вам дадутся другие начальники... Только сотники и атаманы остаются пока на своих местах.

Тихо склонилось малиновое козацкое знамя и опустилось на чистое стекло льда. Рядом с ним легли бунчуки. Положил Ильяш возле него печать и булаву. Бесшумно подходили козацкие старшины, и один за другим складывали свои перначи и заслуженные знаки.

— Экая шваль! — бросил сквозь зубы польный гетман, беспокойно поворачиваясь в седле.

Ничего не ответил на такую выходку коронный гетман, но по лицу его пробежало едва сдерживаемое недовольное чувство.

Наступило тягостное молчание, меж козаков не слышно было ни стона, ни слова... Они молчали, склонив угрюмо головы, и только холодный ветерок, пробегая над ледяным пространством, приподымал иногда их длинные чуприны.

Конецпольский сделал чтецу знак рукой, и тот снова продолжал свое чтение:

— «Вам назначены полковники из шляхетского звания{82}, а именно: в Переяславский полк — Станислав Сикиржинский, в Черкасский — Ян Гижицкий, в Корсунский — Кирило Чиж, в Белоцерковский — Станислав Ралецкий, в Чигиринский — Ян Закржевский».

— Постой, пане, посмотри, что случилось там? — тихо спросил пан ротмистр, указывая на группу стеснившихся козаков. — Мне что-то глаза изменили, не могу разобрать!

— Старик вон тот, козак седой... расплакался, — небрежно ответил пан-товарищ, — приятели его уводят в глубину.

Пан ротмистр больше не расспрашивал; он только отвернулся в сторону, досадливо поправляя свой крылатый шишак.

— «Роман Пешта и Иван Боярин отрешаются от своих полковничьих должностей, — читал дальше белый всадник, — писарь же войсковой Богдан Хмельницкий понижается в чин сотника Чигиринского».

При этих словах по лицу пана коронного гетмана пробежало какое-то тревожное выражение, но известие прошло спокойно. Писарь войсковой не сморгнул и бровью; лишь под усом его на одно мгновение мелькнула высокомерная, презрительная улыбка.

— «Что же касается верного нам доселе пана Богуша Барабаша{83}, — гласило далее в декрете, — то его повышаем в чине...»

Глухой, зловещий гул прервал чтеца. «Зрада... Зрада!» — зашумели кругом козацкие голоса, и все повернулись в сторону пухлого, но бодрого еще старика в полковничьем наряде.

— Тихо! — раздался резкий и надменный крик пана польного гетмана. — Ни слова! Молчать и слушать королевскую волю.

Зловещий ропот пробежал еще раз по толпе и умолкнул.

Снова лица козаков стали угрюмы и суровы.

— Читай! — скомандовал коронный гетман, и чтец продолжал:

— «Вместо Трахтемирова назначается вам войсковым городом Корсунь. Уменьшается число реестровых до четырех тысяч. Дети павших в битве не получат никогда наследия отцов и не будут вписаны в реестры. Что же касается оставления за вами ваших грунтов и земель, то об этом будем еще думать на сейме. Если же вы и после этого нашего декрета бунтовать вздумаете, — строго кончался наказ, — то обещаем вам и совсем стереть вас с лица земли».

Среди козаков послышался какой-то неясный говор, головы наклонялись к головам, и недобрый шум побежал по рядам.

— Разойтись всем немедленно! — грозно поднял голос пан польный гетман, выезжая вперед и забрасывая кичливо голову: — Объявить всем нашу волю! И буде кто только осмелится подумать не согласиться — размечу!— Панове! — перебил угрозы польного гетмана и обратился ко всем Конецпольский. — Милосердие нашего великого короля всем известно. Вам остается только безропотно покориться, и тогда, быть может... я даже ручаюсь... — запнулся гетман, — так сказать, вы можете ожидать какой-либо милости. Мы же, с своей стороны, всегда стоим за мир, и если вы того заслужите... одним словом... будем ходатайствовать за вас.

— Пан коронный гетман балует эту сволочь! — сказал презрительно Потоцкий, подъезжая к коронному гетману. — С нею говорить без нагайки нельзя...

— Я в нагайке, пане гетмане, не нуждаюсь, — пожевал губами Конецпольский и, круто повернувши разговор, обратился к гетману и к свите: — Прошу панство откушать ко мне. А тебя, пане ротмистр, — кивнул он суровому литовцу, — прошу наблюсти, чтоб не было того... понимаешь... чтоб разошлись козаки без шума.

Пан ротмистр поклонился, а гетманы, давши лошадям шпоры, в сопровождении свиты, двинулись быстрым галопом через озеро по просеке назад.

— Славные молодцы! — вздохнул пан ротмистр, обращаясь к товарищу. — А боюсь, как бы не обошлось без схватки!

— О, нет, — усмехнулся тот, — пан ротмистр еще этой сволочи не знает. Они хитры, как старые лисы: здесь будут как каменные стоять, разойдутся без ропота, а там, погоди, через два-три месяца и вспыхнет новый бунт.

И действительно, точно в подтверждение слов пана-товарища, чинно подвели козакам коней. Раздалась короткая команда, вскочили на коней козаки, в одно мгновение выстроились и в боевом порядке двинулись вперед. Вскоре последний козак скрылся за деревьями леса. Только куча бунчуков, камышин и полковничьих знаков осталась на том месте, где стояли войска. Распростертое, словно сраженный воин, лежало на ледяном полу малиновое козацкое знамя.

— Ну, что ж со всем этим делать? — сказал пан ротмистр, бросив угрюмый взгляд на оставленные, сиротливые клейноды, и, выругавшись крепко, прибавил с досадой: — Черт бы побрал весь свет и меня вместе с ним!

— А что же? — ответил товарищ. — Велеть забрать все в гетманский замок, и, поверь, пане ротмистр, для них найдется шляхетская рука!

Тихо и молча, понуривши головы, выезжали из лесу большими и малыми группами козаки.

У опушки леса, на перекрестке двух дорог, сидел огромного роста, слепой бандурист и пел дрожащим голосом грустную думу. Многие из козаков подъезжали к нему, чтобы бросить медный грош в его деревянную чашку.

— Волчий байрак! Домовына! — шептал отрывисто подъезжающим бандурист... и продолжал думу...

XIII

Настала ночь. В глубине оврага, окаймленного со всех сторон нависшим лесом, было совершенно темно. Едва белели в непроглядном мраке лапастые ветви елей, устало опустившиеся под нависшим снегом. Словно души мертвецов, носились в темноте пухлые хлопья снега и бесшумно падали на белую холодную землю.

— Пугу! — раздался протяжный крик пугача.

Сова, сидевшая в дупле, беспокойно зашевелилась и, помигавши несколько раз своими круглыми желтыми глазами, перелетела на ветку, но не ответила на крик.

— Пугу! — раздалось снова уже ближе, и через несколько минут из противоположной глубины леса поднялся такой же унылый и протяжный крик ночной птицы.

Вспугнутая сова поднялась тяжело, захлопала крыльями и отлетела в глубину леса.

— Пугу! — раздалось еще ближе.

— Пугу! — ответил протяжный голос уже совсем невдалеке. Через несколько минут в вершине оврага, в том месте, где он суживался и нависшие деревья почти сходились сов­сем, раздался короткий сухой треск; большая ветка обломилась и с шумом покатилась вниз. За нею вслед оборвалось что-то тяжелое и грузное.

— Фу-ты, черт тебя побери с твоей матерью! — выругался свалившийся снежный ком, подымаясь на ноги и отряхивая с байбарака снег. — Стонадцать ведьм тебе в зубы! Бес его знает, куда я забрел, чуть ли не к медведю в берлогу! Хоть бы зажечь что, осветить... — Свалившееся в овраг существо начало с ожесточением шарить во всех карманах. После нескольких минут поисков кресало и огниво были найдены; посыпались короткие искры, и вскоре осветилось склоненное лицо Кривоноса с раздутыми губами и ощетинившимися усами, старательно дувшее на трут в толстом жгуте из клочья, пропитанного смолою и серой, которого запасливый козак держал всегда полный карман. Наконец Кривонос ущемил жгут в какую-то расщепленную ветку и поднял свой факел над головой. Красновато-синий огонь осветил все пространство. Это было мрачное и угрюмое ущелье. Справа и слева по крутым отвесам спускался ко дну смешанный лес. Сквозь нависшие глыбы снега едва проглядывала темная зелень елей; дубы и грабы стояли заиндевевшие, неподвижные. В конце эта глубокая щель закруглялась и врезывалась вглубь, словно пещера; несколько полувывернутых с корнем дерев, свалившись с одного берега на другой, прикрыли ее сверху ветвями. Теперь все пространство между ними было засыпано толстым слоем снега, образовавшим довольно глубокий и прочный свод. Кривонос зашел внутрь, поднял факел и осветил это фантастическое помещение; серебро стен и плафона загорелось роскошным фиолетовым отблес­ком. Кривонос остался даже доволен.