Александр Дюма - Графиня де Монсоро

• Название: Графиня де Монсоро
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: Арт-Бизнес-Центр
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1992
• ISBN: 5-7287-0014-4

---

— И ему хорошо помогают, не так ли? — воскликнул король.

— Государь, — сказал Сен-Люк, поняв, куда клонит король, — ни советы, ни увещания не останавливают герцога, и господин де Бюсси, несмотря на всю свою настойчивость, не может излечить вашего брата от того страха, который ваше величество ему внушает.

— А, — сказал Генрих, — так он трепещет, мятежник!

И улыбнулся в усы.

— Разрази Господь! — восхитился Шико, поглаживая подбородок. — Вот ловкий человек!

И, толкнув короля локтем, сказал:

— Посторонись-ка, Генрих, я хочу пожать руку господина де Сен-Люка.

Пример Шико увлек короля. После того как шут поздоровался с приехавшим, Генрих неторопливым шагом подошел к бывшему фавориту и положил руку ему на плечо.

— Добро пожаловать, Сен-Люк, — сказал он.

— Ах, государь, — воскликнул Сен-Люк, целуя королю руку, — наконец-то, я снова нахожу своего любимого господина!

— Да, но я тебя не нахожу, — сказал король, — или, во всяком случае, нахожу таким исхудавшим, мой бедный Сен-Люк, что не узнал бы тебя, пройди ты мимо.

Вслед за этими словами раздался женский голос:

— Государь, не понравиться вашему величеству — это такое несчастье.

Хотя голос был нежным и почтительным, Генрих вздрогнул. Этот голос был ему так же неприятен, как Августу — звуки грома.

— Госпожа де Сен-Люк! — прошептал он. — А! Правда, я и забыл…

Жанна бросилась на колени.

— Встаньте, сударыня, — сказал король, — я люблю все, что носит имя Сен-Люка.

Жанна схватила руку короля и поднесла к губам.

Генрих с живостью отнял ее.

— Смелей, — сказал Шико молодой женщине, — смелей, обратите короля в свою веру, вы для этого достаточно хороши собой, разрази меня гром!

Но Генрих повернулся к Жанне спиной, обнял Сен-Люка за плечи и пошел с ним в свои покои.

— Ну что, — спросил он, — мир заключен, Сен-Люк?

— Скажите лучше, государь, — ответил придворный, — что помилование даровано.

— Сударыня, — сказал Шико замершей в нерешительности Жанне, — хорошая жена не должна покидать мужа… особенно когда ее муж в опасности.

И он подтолкнул Жанну вслед королю и Сен-Люку.

XXXIII ГЛАВА, ГДЕ РЕЧЬ ИДЕТ О ДВУХ ВАЖНЫХ ГЕРОЯХ ЭТОЙ ИСТОРИИ, КОТОРЫХ ЧИТАТЕЛЬ С НЕКОТОРЫХ ПОР ПОТЕРЯЛ ИЗ ВИДУ

В нашей истории есть один герой, вернее даже два героя, о чьих деяниях и подвигах читатель вправе потребовать у нас отчета.

Со смирением, достойным авторов старинных повествований, мы спешим предупредить эти вопросы, вся важность которых нам совершенно очевидна.

Речь пойдет прежде всего о дюжем монахе с лохматыми бровями, толстыми красными губами, огромными ручищами, широченными плечами и толстой шеей, становящейся все короче по мере того, как увеличиваются в размерах его грудь и щеки.

Затем речь пойдет об очень крупном осле с приятно-округлыми, жирными боками.

Так вот, монах с каждым днем все более напоминает бочонок, подпертый двумя бревнами.

Осел смахивает уже на детскую колыбель, поставленную на четыре веретена.

Первый живет в одной из келий монастыря св. Женевьевы, где Всевышний осыпает его своими милостями.

Второй обитает в конюшнях того же монастыря, где перед ним всегда полная кормушка.

Первый отзывается на имя Горанфло.

Второй обязан отзываться на имя Панург.

Оба, во всяком случае в настоящую минуту, наслаждаются самым большим благоденствием, о котором только могут мечтать любой осел и любой монах.

Монахи монастыря св. Женевьевы окружают своего знаменитого собрата заботами, и, подобно тому как третьестепенные божества ухаживали за орлом Юпитера, павлином Юноны и голубками Венеры, святая братия раскармливает Панурга в честь его господина.

В кухне аббатства не угасает очаг, вино из самых прославленных виноградников Бургундии льется в самые большие бокалы.

Возвращается ли миссионер из дальних краев, где он распространял веру Христову, прибывает ли тайный легат папы с индульгенциями от его святейшества, им обязательно показывают Горанфло — этот двуединый образ церкви проповедующей и церкви воинствующей, этого монаха, который владеет словом, как святой Лука, и оружием, как святой Павел. Им показывают Горанфло во всем его блеске, то есть во время пиршества: в столешнице одного из столов сделали выемку для его священного чрева, и все преисполняются благородной гордости, показывая высокопочтенному путешественнику, как Горанфло один заглатывает кус, которого хватило бы восьми самым ненасытным едокам монастыря.

И когда вновь прибывший вдоволь насладится благоговейным созерцанием этого чуда, приор складывает молитвенно руки, воздевает глаза к небу и говорит:

— Какая замечательная натура! Брат Горанфло не только любит хороший стол, но он еще и весьма одаренный человек. Вы видите, как он вкушает пищу?! Ах, если бы вы слышали проповедь, которую он произнес однажды ночью, проповедь, в которой он приносил себя в жертву ради торжества святой веры! Эти уста глаголят, как уста святого Иоанна Златоуста, и поглощают, как уста Гаргантюа.

Тем не менее иной раз, посреди всего этого великолепия, на чело Горанфло набегает облачко: куры и индейки из Мана тщетно благоухают перед его широкими ноздрями, маленькие фландрские устрицы, тысячу которых он заглатывает играючи, томятся в своих перламутровых раковинах, бутылки самых разнообразных форм остаются полными, несмотря на то, что пробки из них уже вынуты. Горанфло мрачен, Горанфло не хочет есть, Горанфло грезит.

Тогда по трапезной проносится шепот, что достойный монах впал в экстаз, как святой Франциск, или лишился чувств, как святая Тереза, и общее восхищение удваивается.

Это уже не монах — это святой, это уже даже не святой — это полубог. Иные доходят до утверждения, что это сам Бог во плоти.

— Тс-с! — шепчут. — Не будем нарушать видений брата Горанфло.

И все почтительно расходятся.

Один приор остается ждать той минуты, когда брат Горанфло подаст какие-либо признаки жизни. Тогда он приближается к монаху, ласково берет его за руку и уважительно заговаривает с ним. Горанфло поднимает голову и смотрит на приора бессмысленным взором. Он возвратился из иного мира.

— Чем вы были заняты, достойный брат мой? — спрашивает приор.

— Я? — говорит Горанфло.

— Да, вы. Вы были чем-то заняты.

— Да, отец мой, я сочинял проповедь.

— Вроде той, с которой вы так отважно выступили в ночь святой Лиги?

Каждый раз, когда ему говорят об этой проповеди, Горанфло оплакивает свою немощь.

— Да, — отвечает он, вздыхая, — в том же роде. Ах, какое несчастье, что я не записал ее!

— Разве человек, подобный вам, дорогой брат мой, нуждается в том, чтобы записывать? Нет, он глаголет по вдохновению свыше. Он разверзает уста, и, поелику слово Божие заключено в нем, уста его изрекают слово Божие.

— Вы так думаете? — спрашивает Горанфло.

— Блажен тот, кто сомневается, — отвечает приор.

Время от времени Горанфло, понимающий, что положение обязывает, и к тому же понуждаемый примером своих предшественников, и в самом деле начинает обдумывать проповедь.

Что там Цицерон, Юлий Цезарь, святой Григорий, блаженный Августин, блаженный Иероним или Тертуллиан! С Горанфло начнется возрождение духовного красноречия. Rerum novus ordo nascitur[50]. И также время от времени, по окончании своей трапезы или посредине своего экстаза, Горанфло встает и, словно подталкиваемый невидимой рукой, идет прямо в конюшни. Придя туда, он с любовью взирает на ревущего от радости Панурга, затем проводит своей тяжелой пятерней по густой шерсти, в которой его толстые пальцы скрываются целиком. Теперь это уже больше чем удовольствие, это — счастье: Панург уже не ограничивается ревом, он катается по земле.

Приор и три-четыре высших монастырских чина обычно сопровождают Горанфло в его прогулках и пристают к Панургу с разной ерундой: один предлагает ему пирожные, другой — бисквиты, третий — макароны, как в былые времена те, кто хотел завоевать расположение Плутона, предлагали медовые пряники Церберу.

Панург предоставляет им свободу действий — нрав у него покладистый. И, поскольку у него не бывает экстазов и ему не надо придумывать проповеди, не надо заботиться об иной репутации, кроме как о репутации упрямца, лентяя и сластоежки, он счастливейший из ослов!

Приор глядит на него с нежностью.

— Прост и кроток, — говорит он, — сии добродетели свойственны сильным!

Горанфло усвоил, что по-латыни “да” будет “ita”. Это его очень выручает: на все, что ему говорят, он отвечает “ita” с тем самодовольным видом, который неизменно производит впечатление.

Поощренный постоянным согласием Горанфло, приор иногда говорит ему:

— Вы слишком много трудитесь, брат мой, это порождает печаль в вашем сердце.