Александр Дюма - Графиня де Монсоро

• Название: Графиня де Монсоро
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: Арт-Бизнес-Центр
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1992
• ISBN: 5-7287-0014-4

---

В глубине кареты, в позолоченной нише, стояла Шартрская Богоматерь, высеченная из мрамора Жаном Гужоном по заказу короля Генриха II; взор Богоматери, опущенный долу, на голову ее богоданного сына, казалось, выражал удивление всем происходящим вокруг.

Вполне понятно, что все памфлеты того времени — а в них не было недостатка — и все сатирические стихи той эпохи — а их сочинялось великое множество — оказывали честь королевской карете и частенько упоминали ее, именуя обычно Ноевым ковчегом.

Король восседал в глубине экипажа, как раз под статуэткой Шартрской Богоматери. У его ног Келюс и Можирон плели коврики из лент, что в те времена считалось одним из самых серьезных занятий для молодых людей. Некоторым счастливцам удавалось подобрать искусные сочетания цветов, неизвестные до тех пор и с тех пор оставшиеся неповторенными, и сплетать коврики из двенадцати разноцветных ленточек. В одном углу Шомберг вышивал свой герб с новым девизом, который, как ему казалось, он только что изобрел, в то время как на самом деле он его просто где-то увидел. В другом углу королевский капеллан беседовал с лекарем. Невыспавшиеся д’О и д’Эпернон рассеянно глазели в окошечки и дружно зевали под стать борзым. И, наконец, в одной из дверец сидел Шико, свесив ноги наружу, чтобы быть готовым в любую минуту соскочить на землю или же забраться внутрь; он то распевал духовые гимны, то декламировал сатиры в стихах, то составлял бывшие тогда в большом ходу анаграммы, находя в имени каждого придворного — либо по-французски, либо по-латыни — обидные намеки.

Когда карета выехала на площадь Шатле, Шико затянул духовный гимн.

Капеллан, который, как мы уже говорили, беседовал с Мироном, повернулся к шуту и нахмурил брови.

— Шико, друг мой, — сказал король, — поберегись; кусай моих миньонов, разорви в клочья мое величество, говори все, что хочешь, о Боге — Господь милостив, — но не ссорься с церковью.

— Спасибо за совет, сын мой, — отозвался Шико, — а я и не приметил, что там в углу наш достойный капеллан беседует с лекарем о последнем покойнике, которого медик послал святому отцу, дабы тот упокоил бренное тело в земле, и жалуется, что за день это был третий по счету и что его вечно отрывают от трапезы. Не надо гимнов, золотые твои слова, гимны уже устарели, лучше я спою тебе совсем новенькую песенку.

— А на какой мотив? — спросил король.

— Да все на тот же, — ответил Шико. И загорланил во всю глотку:

Наш король должен сотню мильонов…

— Я должен куда больше, — прервал его Генрих. — Сочинитель твоей песни плохо осведомлен.

Шико, не смущаясь поправкой, продолжал:

Генрих должен две сотни мильонов,
На миньонов потратился он.
Нужно срочно придумать закон,
Чтоб в заклад не попала корона,
Новых пошлин набавить пяток,
А быть может, и новый налог.
Эта дружная гарпий семья
Когти в нас запустила глубоко;
Ненасытные дети порока,
Все глотают они, не жуя.

— Недурно, — сказал Келюс, продолжая сплетать ленты, — у тебя прекрасный голос, Шико; давай второй куплет, дружок.

— Скажи свое слово, Валуа, — не удостаивая Келюса ответом, обратился Шико к королю, — запрети своим друзьям называть меня другом: это меня унижает.

— Говори стихами, Шико, — ответил король, — твоя проза ни гроша не стоит.

— Изволь, — согласился Шико и продолжал:

Их наряд драгоценным шитьем
И брильянтами весь изукрашен,
Постыдилась бы женщина даже
Показаться на улице в нем;
Головою вертеть им удобно
В брыжах пышных, обширных и модных.
На крахмал не годна им пшеница,
Полотно, дескать, портит она,
И крахмалы для их полотна
Нынче делают только из риса.

— Браво! — похвалил король. — Скажи, д’О, не ты ли выдумал рисовый крахмал?

— Нет, государь, — сказал Шико, — это господин де Сен-Мегрен, который прошлый год отдал Богу душу, — его заколол шпагой герцог Майенский. Черт побери, не отнимайте заслуг у бедного покойника; ведь чтобы память о нем дошла до потомства, он может рассчитывать лишь на этот крахмал, да еще и на неприятности, причиненные им герцогу де Гизу; отнимите у него крахмал — и он застрянет на полпути.

И, не обращая внимания на лицо короля, помрачневшее при этом воспоминании, Шико снова запел:

Их прически полны новизны…

— Разумеется, речь все еще идет о миньонах, — заметил он, прервав свое пение.

— Да, да, продолжай, — сказал Шомберг.

Шико запел:

Их прически полны новизны:
По линейке подстрижены пряди,
Непомерно обкорнаны сзади,
Впереди непомерно длинны.

— Твоя песенка уже устарела, — сказал д’Эпернон.

— Как устарела? Она родилась только вчера.

— Ну и что? Сегодня утром мода уже переменилась. Вот, посмотри.

И д’Эпернон, сняв шляпу, показал Шико, что впереди у него волосы острижены почти так же коротко, как и сзади.

— Фу, какая мерзкая голова! — заметил Шико и снова запел:

И клеем обмазаны густо,
Уложены в волны искусно
Волоса, от рожденья прямые,
И не шляпа отнюдь, не береты —
Колпаки шутовские надеты
На головы эти пустые.

— Я пропускаю четвертый куплет, — сказал Шико, — он чересчур безнравственный.

И продолжал:

Уж не мните ли вы, что деды,
Соблюдавшие чести закон,
Французы былых времен,
Друзья и любимцы победы,
В сражениях или походе
Думали только о моде,
Или что в битвах жестоких
В накладных они дрались кудрях,
В накрахмаленных кружевах,
Румянами вымазав щеки?

— Браво! — сказал Генрих. — Если бы мой братец ехал с нами, он был бы тебе весьма признательным, Шико.

— Кого ты зовешь своим братом, сын мой? — спросил Шико. — Не Жозефа ли Фулона, аббата монастыря святой Женевьевы, где, я слышал, ты собираешься постричься?

— Нет, — ответил Генрих, подыгрывавший шуточкам Шико. — Я говорю о моем брате Франсуа.

— Ах, ты прав; этот действительно твой брат, но не во Христе, а во дьяволе. Добро, добро, значит, ты говоришь о Франсуа, Божьей милостью наследнике французского престола, герцоге Брабантском, Лотарингском, Люксембургском, Гельдерландском, Алансонском, Анжуйском, Туреньском, Беррийском, Эвре и Шато-Тьерри, графе Фландрском, Голландском, Зеландском, Зютфенском, Менском, Першском, Мантском, Меланском и Бофорском, маркизе “Священной Римской империи”, сеньоре Фрисландии и Мехелена, защитнике свободы Бельгии, которому из одного носа, дарованного природой, оспа соорудила целых два; по поводу этих носов я сложил такой куплет:

Господа, не глядите косо
На Франсуа и его два носа.
Ведь и по праву, и по обычаю
Два носа под стать двуличию.

Миньоны дружно захохотали, ибо считали герцога Анжуйского своим личным врагом, и эпиграмма, высмеивающая герцога, немедленно заставила их забыть направленную против них сатиру, которую только что распевал Шико.

Что касается короля, то, поскольку из этого каскада острот на него попадали лишь отдельные брызги, он смеялся громче всех, весело угощал собак сахаром и печеньем: ведь сатира в основном была обращена по адресу его брата и его друзей.

Вдруг Шико воскликнул:

— Фу, как это неумно, Генрих, как неосторожно и даже дерзко.

— О чем ты? — сказал король.

— Нет, слово Шико, ты не должен признаваться в таких вещах. Фи, как это нехорошо!

— В каких вещах? — спросил удивленный король.

— В тех, в которых ты признаешься всякий раз, когда подписываешь свое имя. Ах, Генрике! Ах, сын мой!

— Берегитесь, государь, — сказал Келюс, заподозривший под елейным тоном Шико какую-то злую шутку.

— Какого черта? Что ты хочешь сказать?

— Как ты подписываешься? Скажи-ка?

— Черт побери… я подписываюсь… я подписываюсь “Henri de Valois” — Генрих Валуа.

— Добро. Заметьте, господа, он сам это сказал, по доброй воле! А теперь взглянем, не найдется ли среди этих тринадцати букв буквы “V”.

— Разумеется, найдется. “Valois” начинается с “V”.

— Возьмите ваши таблички, отец капеллан, ибо сейчас вы узнаете, как отныне вам следует записывать в них имя короля. Ведь “Henri de Valois”— это всего лишь анаграмма.

— То есть как?

— Очень просто. Я сейчас вам открою подлинное имя ныне царствующего короля. Итак, мы сказали: в подписи “Henri de Valois” есть “V”, занесите эту букву на ваши таблички.

— Занесли, — сказал д’Эпернон.

— Нет ли там еще и буквы “i”?