Михайло Старицкий - Богдан Хмельницкий

• Название: Богдан Хмельницкий
• Автор: Михайло Старицкий
• Издательство: Стожары
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2010

---

— То-то! Коли нам один, так и им, катам, тоже! — сверкнул свирепо глазами Богдан в сторону палаца. — Раз мать породила, раз и умирать... раз, а не десять! — крикнул он и пришпорил Белаша через греблю к табунам коней.

Только что врезался Богдан в их косяк, как ему попался навстречу знакомый запорожец — Лобода; он уже успел поседеть; усы и чуприна его отливали на солнце серебром, а шрамы багровели татуировкой.

— А, слыхом слыхать, видом видать! — приветал он радостно Богдана.

— Здорово, брате! Сколько лет, сколько зим!

Приятели обнялись и поцеловались трижды.

— Эге! Да и тебя, пане Богдане, присыпать стал мороз, — качал головою Лобода, — я-то побелел, а тебе бы, кажись, рано.

— Заверюхи были большие, ну и присыпало.

— Так, так, у нас, — сосал Лобода люльку, втягивая в себя дым, — слух прошел, будто Хмелю подломили приятели паны тычину, и он упал, вянет.

— Брешут: не завял Хмель, а вместо тычины повьется по тынам сельским... Гляди, чтобы паны не заплутались в нем до упаду.

— Добрая думка! — закрылся теперь запорожец целым облаком выпущенного дыма. — А что, може, что новое есть?

— Есть, и такое, что все вы подскочите. Приеду — все расскажу. Как только ваши пчелы?

— Да ничего — гудут, роятся, матки только доброй нет.

— Лишь бы роились, — подчеркнул Богдан и начал присматриваться по сторонам.

— Кого ищешь? — вынул изо рта люльку Лобода и начал выбивать золу.

— Коня, — одним взмахом головы сдвинул Богдан набекрень шапку, — да доброго, моему под стать.

— Коли доброго хочешь коня раздобыть, то вон туда, на самый конец, поезжай, где расташовались татаре: там у одного мурзенка добрые кони, дорогой породы, чтоб мне черту не плюнуть в глаза!

Запорожец-друзяка провел Богдана к этому мурзенку; удивлению последнего не было границ.

— Алла илляха! * — протянул тот радостно и приветливо руки. — Пророк мне послал такую счастливую встречу! Побратым отца моего, утеха его сердца.

* Мой бог! (Татарский и турецкий боевой клич).

— Керим? Луч ясного месяца, сын моего первого друга Тугая, быстрокрылый сокол! Вот радость так радость! — ответил Богдан по-татарски и заключил его в свои широкие объятия.

Керым пригласил его в свой намет и начал угощать и шашлыком, и пилавом, и кониной, и халвой, и шербетом. За чихирем да кумысом разговорились они о былом: Керым рассказал про отца, что он получил от хана бейство, но что у них в семье большое горе: после покойной матери самая любимая ханым отца умерла, так что он до сих пор как громовая туча; что Тугай не раз вспоминал своего побратыма и сетует, что славный джигит, кречет степной, не навестил его ни в счастьи, ни в горе.

— Буду, непременно буду, — проговорил тронутый лаской Богдан, — у кого же мне поискать тепла и порады, как не у светлого солнца? — и Богдан рассказал Керыму про свое безысходное горе, про свою кровавую обиду.

Слушая его, возмущался впечатлительный и юный душою Керым и клялся бородою пророка, что отец поможет своему побратыму отомстить панам за их кривды.

Только вечером отпустил он Богдана, наделивши таким конем, какой занял бы первое место и в конюшне блистательного падишаха. Сын чистокровной арабской матки и татарского скакуна, вскормленный пышною степью, выхоленный любовною рукой, серебристо-белый, с черною лишь звездочкой на лбу и черными огненными глазами, он блистал красотой своих форм, грацией движений и молодою силой. Керым долго не хотел брать денег за красавца, а дарил его своему бывшему учителю рыцарских герцов, но Богдан вручил-таки ему сто дукатов и, попрощавшись сердечно, поспешил со своею дорогою добычей к условленному пункту сборища — к ктитарю бывшей церкви Гаку.

Когда Богдан нашел хату Гака, прилепившуюся к горе за выступом скалы и закрытую еще довольно густым садиком, то солнце уже было на закате и алело заревом, обещая на утро добрый мороз. Местечко лежало несколько ниже и тонуло в холодной мгле; только костелы и панский палац, озаренные прощальными лучами, казались выкрашенными в яркую кровь.

Богдан нашел на дворище двух своих козаков, сообщивших уже, конечно, о нем господарю, так как ктитарь на первый стук копыт выбежал на крыльцо и, низко кланяясь, приветствовал Богдана как высокого, именитого гостя.

— Челом тебе, ясновельможный пане полковнику; вели кая честь мне и моей хате, что ты не побрезгал и завернул к нам, убогим.

— Спасибо, щырое спасибо! — поклонился низко Богдан. — Только не насмехайся, пан ктитарь, какие мы ясновельможные? Такие же бесправные харпаки, как и вы, как и весь русский люд: позволили паны пробедовать день, живота не лишили, и за то им в ноги, а не позволили, ну й болтайся на колу или крутись на веревке!

— Ох, правда, правда! На вас только, рыцарей, и надия.

— Надия на бога... А панотец тут, дома?

— Тут, тут... Прошу покорно вашу милость до господы...

XXVII

Богдан вошел в довольно просторную светлицу и, кинувши быстрый взгляд, заметил, что преображенный Нечай сидел уже на лаве с запорожцем и еще двумя почтенными стариками, а на средине хаты стоял хорошего роста и крепкого сложения мужчина, в простом, нагольном кожухе и смазных чоботах. Трудно было сразу решить, к какому сословию принадлежал он: темная, с легкою проседью борода исключала в нем козака или мещанина, так как последние брили бороды, позволяя себе, и то в редких случаях, запускать их только в глубокой старости; выразительное и непреклонное до суровости лицо не могло принадлежать забитому селянину; наконец, нищенская одежда не давала возможности признать в нем пана или священника.

Богдан остановился и взглянул вопросительно на хозяина.

— Благословен грядый во имя господне, — вывел его из недоумения незнакомец, поднявши для благословения руку.

— Батюшка, панотец, — смешался Богдан и подошел торопливо к руке.

— Да, изгнанный пастырь придушенной отары, служитель отнятого псами престола, но не смиряющийся перед ворогом, а дерзающий на него паки и паки *.

— О, если бы такие думки в сердце ограбленных и оплеванных, — воскликнул Богдан, — тогда бы стон на нашей земле превратился в торжествующую песнь!

— И превратится, и воссияют храмы господни, и попы облекутся в светлые ризы! Вставайте-бо, реку, острите ножи, точите сабли, за правое дело — сам бог!

* Паки — снова, еще (старослав.).

— Велебный отче! Велико твое слово; трепещут сердца наши отвагой, но душа изнывает убожеством... Нам ли, грешным?

— Все мы грешны и убоги перед господом, — сдвинул черные, широкие, почти сросшиеся брови отец Иван, и лицо его приняло мрачное, угрожающее выражение, — но убожеством оправдывать свою боязнь — грех, перед богом грех! Живота ли своего жалеть нам, когда весь народ в ранах, храмы в запустении, святые алтари осквернены? Вставайте, кажу вам, святите ножи! Вставайте и вы, слабые женщины, и. дети, и старцы! Мужайтесь духом, веруйте, бо горе вам, маловерные, глаголет господь!

— Да будет все по глаголу твоему, — наклонил голову Богдан, — а животов своих мы не пожалеем! Благослови же сугубо * меня и всех нас, панотче!

* Сугубо — тут: вторично.

Нечай, запорожец, два старца, несколько козаков и почетные мещане стояли уже вокруг Богдана перед батюшкой. Отец Иван вынул из-за пазухи кипарисный крест, висевший у него на шее на простой бечевке, и осенил им собравшихся:

— Благословение господне на вас всегда, ныне, и присно, и во веки веков.

— Аминь! — ответили дружно предстоящие и подошли к святому кресту.

— Ну, здоров будь, друже, — распростер к Богдану руки Нечай, — от тебя не сховаешься, такое уже острое око!

— Да трудно и не признать Нечая, — обнял его Богдан, — таких ведь велетнев на Украйне, пожалуй, и не подберешь пары!

— Э! Куда нам! Тебе, брате, челом! Давно не виделись... У нас ходили поганые толки, а вот, хвала богу, ты бодрее и сильнее духом, чем прежде, значит, «прыйшов час — закыс квас, а добре пыво — заграло на дыво!»

— Лишь бы только выстоялось... — задумался на минуту Богдан. — Ну что ты, друже, за все это время делал?

— Звонил на бандуре по ярмаркам и базарам, да не один, а подобрал себе и товарищей, искрестили мы много родной край: сухой порох везде, только ждет искры...

— А вот с божьей помощью выкрешем: кремень у нас свой, паны вытесали, а огниво я доброе раздобыл...

— Эх, важно! — потер руки Нечай.

— А что, Богуна не видал? Я его после похорон жены моей потерял из виду.

— Видел, видел! Темный как туча, а глаза как у волка горят, рыскает, разносит огонь между козачеством, а то иногда с голотою устраивает потехи панам либо фигли жидам...

— Сокол! Ураган! Когда б только до поры, до времени не попался...

— Надежные крылья! — заметил уверенно Нечай и оглянулся, заслышав звон фляжек.

— Ну, теперь, милости просим, закусите, чем бог послал, — пригласил к столу своих гостей ктитарь; жена его тихомолком уже поставила на стол две дымящиеся миски, одну с гречневыми рваными галушечками в грибной юшке, а другую полную вареников постных, с капустою, да флягу большую горилки, и жбан мартовского пива; теперь она стояла у стола и припрашивала, да усаживала гостей, сметая рукой с лав и ослончиков пыль.