Михаил Булгаков - Том 4. Белая гвардия, Дни Турбиных

• Название: Том 4. Белая гвардия, Дни Турбиных
• Автор: Михаил Булгаков
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-7117-0308-0 (т. 4); 5-7117-0304-8

В настоящем Собрании сочинений представлены все художественные произведения Михаила Булгакова, созданные им на протяжении 20 лет литературной работы (романы, повести, рассказы, драматические произведения, фельетоны и очерки), а также эпистолярное наследие писателя.

Четвертый той Собрания сочинений Михаила Булгакова составили роман «Белая гвардия», пьесы «Дни Турбиных» и «Белая гвардия».

---

Мышлаевский с одобрением говорит о большевиках, которые ловко и смело „сплавили“ оратора, провозглашавшего большевистские лозунги при петлюровских сердюках. Алексей Турбин много помучился, пострадал в это время, но остался самим собой. „Мысли текли под шелковой шапочкой, суровые, ясные, безрадостные. Голова казалась легкой, опустевшей, как бы чужой на плечах коробкой, и мысли эти приходили как будто извне и в том порядке, каком самим было желательно. Турбин рад был одиночеству у окна и глядел“. Спокойно думает о большевиках, думает о том, что уже ночью они войдут в Город, начнется новая жизнь: „Тем не менее я пойду, пойду днем… И отнесу…“ Без страха встречает он новую жизнь, у него совесть чиста, ему не в чем себя упрекнуть, он жалеет только об одном, что отдал прощальный поцелуй Тальбергу, мерзавцу и подлецу. Он предостаточно испытал за короткое время страданий. И мысль авторская — в следующих словах романа: „Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле. Нет ни одного человека, который бы этого не знал. Так почему же мы не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?“ И весь роман — это призыв художника к миру, справедливости, правде на земле. Не столько страшен „угрожающий острый меч“, сколько страшна человеческая подлость и приспособленчество, страшно, когда человек перестает быть самим собой в угоду сиюминутным требованиям времени.

Все герои „Белой гвардии“ выдержали испытание временем и страданиями, все, как и прежде, остались „симпатичными“. Только Тальберг в погоне за удачей потерял самое ценное в жизни — друзей, любовь, Родину.

Особенность романа в том, что в авторское повествование зачастую врывается несобственно-прямая речь, в которой слышатся мысли, чувства, оценки того, от имени которого и дается эта речь. И вот эту речь персонажа часто выдавали за мысли и чувства самого Булгакова, происходила чудовищная ошибка, последствия которой трагическим образом отозвались на авторе „Белой гвардии“.

В автобиографии сам Булгаков признавался: „Роман этот я люблю больше всех других моих вещей“. И естественно, в критике посчитали, что здесь автор выразил свою философию, свое жизненное кредо. Много было не понято, многое было навязано автору „Белой гвардии“, признававшему общечеловеческую мораль и общенародные ценности.

До „Белой гвардии“ о белогвардейцах в советской литературе писалось мало, а то, что было, давалось тенденциозно, грубо, с вульгарно понятой классовой „одноглазости“.

В критике тех лет верно угадывалось намерение автора в образах своих персонажей раскрыть „их чисто психологические общечеловеческие черты“. Отмечено, что Алексей Турбин „честен, трогателен в своих родственных чувствах, резко воспринимает всякое проявление пошлости“, что „умна и, конечно, обаятельна как женщина сестра Елена“.

Да, именно это и хотел показать Булгаков. Что же тут такого? — скажет современный читатель. И вот здесь начинаются принципиальные разногласия между тем, как воспринимали роман в 20-е годы и сейчас. Прошло много времени. И мы, глубже понимая замысел Булгакова, по-иному смотрим на его персонажей.

Критики рапповского толка не жалели ругательных слов, чтобы очернить роман и самого автора. Они признавали только ярко окрашенных персонажей — либо в красный, либо в белый цвет. Им казалось, что раз Булгаков выводит своих героев такими симпатичными, то, следовательно, он оправдывает всю их жизнь, значит, Булгаков против революции, он за старое, за прежний монархический строй, а над революцией явно издевается.

Мустангова, в отличие от Эльсберга, отделяет Булгакова от его героев: „Идеология или, вернее, психология автора не совсем совпадает с психологией его героев. Автор стоит над героями, и любование его ими — любование снисходительное. Ему как будто кажутся немного смешными и наивными их волнение, их пафос“ (Печать и революция. 1927. № 4), но только для того, чтобы сказать, что его герои принимают революцию как неизбежное, как сменовеховцы, готовые к сотрудничеству с новой властью, а автор против этого. И этот вывод делается на основании лишь одной фразы романа: „Все же, когда Турбиных и Тальберга не будет на свете, опять зазвучат клавиши и выйдет к рампе разноцветный Валентин, в ложах будет пахнуть духами, и дома будут играть аккомпанемент женщины, окруженные светом, потому что „Фауст“, как „Саардамский Плотник“, — совершенно бессмертен“. Эту фразу, вырванную из контекста, действительно можно истолковать как выражение философии автора. На самом деле это далеко не так, все гораздо сложнее и глубже.

Эта фраза принадлежит не столько самому Булгакову, сколько Тальбергу, которому по воле обстоятельств приходится покидать уютную квартиру, красавицу жену, налаженный и спокойный быт. При расставании с Еленой в его двухслойных глазах на мгновение мелькнула нежность. И все дальнейшее дается как прощание Тальберга с дорогими и привычными вещами: он видит пианино с „уютными белыми зубами“, партитуру „Фауста“, „черные нотные закорючки“, ему представляется „разноцветный рыжебородый Валентин“. „Даже Тальбергу, которому не были свойственны никакие сентиментальные чувства, запомнились в этот миг и черные аккорды, и истрепанные страницы вечного „Фауста“. Э-х, эх… Не придется больше услышать Тальбергу каватины про Бога всесильного, не услышать, как Елена играет Шервинскому аккомпанемент!“ И это „эх, эх“ точно передает сожаление, нежность, сентиментальность, свойственные Тальбергу в этот момент. Он сокрушается, тоскует от неизвестности своей собственной судьбы, что и делает его живым действующим лицом, а не карикатурой.

Вместе с тем эта переживания, мысли — не только Тальберга, любой человек в минуту расставания может точно так же подумать, настолько эти чувства, выраженные здесь, общечеловечны. А критик делает совершенно поразительный по своей алогичности вывод: раз Булгаков выразил здесь свое преклонение и восхищение культурой прошлого, то все, что происходит сейчас, классовая борьба, кажется ему „временным, преходящим, незначительным“. Нет, классовая борьба не казалась Булгакову незначительным явлением. Наоборот, он много раз говорит о масштабности и значительности происходящего. Но только и такие крутые повороты истории не истребят в человеке человеческого, его надежд, его мечтаний, его любви, его стремлений.

Человек всегда уповает на лучшее, надеется, что несчастья, страдания пройдут, „начнется та жизнь, о которой пишется в шоколадных книгах“, и только подлинный художник, отказываясь от соблазна выдать желаемое за действительное, дает трезвые и объективные картины реальной жизни, если „она не только не начинается, а кругом становится все страшнее и страшнее“. И ради чего все эти страхи, мучения, ради чего воюют люди… „Башни, тревоги и оружие человек воздвиг, сам того не зная, для одной лишь цели — охранять человеческий покой и очаг. Из-за него он воюет, и в сущности говоря, ни из-за чего другого воевать ни в коем случае не следует“ — к таким мыслям приходит в минуты отрезвления раненый Алексей Турбин. И это хорошо. Если раньше Алексей Турбин готов был выступать с оружием в руках против всех, кто заражен „московской болезнью“ (т. е. большевизмом. — В. П.), то сейчас он думает о нейтральности как выходе из создавшегося положения.

И вот это-то знаменательно! В связи с этим нельзя не вспомнить статью В. И. Ленина „Ценные признания Питирима Сорокина“. Многое отделяет Турбиных от тех разновидностей мелкобуржуазной демократии, о которой идет речь в статье В. И. Ленина. Но есть и общее — „поворот от враждебности к нейтральности“. Различны причины этого поворота, но есть и объединяющие: „патриотизм — одно из наиболее глубоких чувств, закрепленных веками и тысячелетиями обособленных отечеств“, крушение иллюзий. Вся мелкобуржуазная демократия „шла против нас с озлоблением, доходящим до бешенства, потому что мы должны были ломать все ее патриотические чувства (В. И. Ленин имеет в виду заключение Брестского мира. — В. П.). А история сделала так, что патриотизм теперь поворачивает в нашу сторону“. И этот поворот от враждебности к нейтральности, по мнению В. И. Ленина, должен изменить и тактику по отношению к нейтральным: „Если вы думаете, что мы умеем действовать только насилием, то вы ошибаетесь. Мы могли бы достигнуть соглашения. И те элементы, которые полны традиций, буржуазных предрассудков, все кооператоры, все части трудящихся, которые больше всего связаны с буржуазией, могут пойти к нам“.

Ленин заслуживает резкого осуждения за призывы к беспощадному подавлению буржуазии и помещиков, виновен он и в том, что сотни тысяч представителей литературы, искусства, науки, армии и флота, промышленности и сельского хозяйства оказались за рубежом, а кто остался, не уехал, был раздавлен или низведен до „винтиков“, но одновременно с этим В. И. Ленин советует привлекать к себе представителей мелкобуржуазной демократии, „когда они говорят, что хотят быть нейтральными и быть с нами в добрососедских отношениях“. Повторяю, что вовсе не хочу объединять Турбиных с теми, о ком говорил в своей статье В. И. Ленин, но отношение к нейтральности и тех и других исторически было одинаковое. „А этого только нам и надо. Мы никогда не ожидали, что вы станете коммунистами“ (ПСС. Т. 37. С. 290, 215–216, 218–219).