Себастьян Хаффнер - В тени истории

• Название: В тени истории
• Автор: Себастьян Хаффнер
• Издательство: Deutscher Taschenbuch Verlag (dtv)
• Жанр: История
• Год: 1987
• ISBN: 3-423-10805-3

В этой книге представлены двадцать пять статей Себастьяна Хаффнера, написанных в промежутке времени за двадцать лет. Для русскоязычного читателя будет весьма интересно познакомиться как с малоизвестными для нас фактами истории, так и с взглядами и суждениями о них выдающегося немецкого публициста — как всегда, неожиданными и оригинальными. В "Исторических размышлениях" он обращается к истории Пруссии и Парижской Коммуны, к основанию Германского рейха Бисмарком и к захвату власти Гитлером. Он размышляет о роли в современной жизни Западной Римской империи, причем между периодом её упадка и нынешней Европой Хаффнер усматривает удручающие параллели: "Материальное благосостояние и цивилизация стремительно приходят в упадок, если угасает его духовная сущность. То, за что не готовы сражаться, то теряют". В "Биографических эскизах" он рисует портреты Ленина и Мао, Черчилля, Штреземанна и Аденауэра, и приходит при этом к не всегда удобным выводам. И он представляет "Гражданские размышления" об индустриальной революции, о прогрессе, а также о сегодняшней роли мужчины.

Даже если Вы не согласитесь с точкой зрения автора — все равно нельзя не оценить глубину и оригинальность его суждений по самым различным вопросам.

---

Можно рассматривать английское и французское объявление войны 3 сентября в качестве начала войны между обеими западными державами и Германией только в совершенно формальном, международно–правовом и дипломатическом смысле. В действительности между объявлением войны и настоящим началом войны было полгода, если смотреть со стороны Англии и Франции — то это было менее начальная фаза войны, а гораздо более конечная фаза «умиротворения», которое ей предшествовало.

«Умиротворение», концепция тогдашнего английского премьер–министра Чемберлена, с именем которого это определение навсегда останется связанным, позже проклиналось за неприкрытое слабосильное уступничество перед требованиями и угрозами Гитлера. Однако не всё было так просто. «Умиротворение» было вполне самостоятельной, продуманной политической концепцией, которую Чемберлен противопоставил гитлеровской, частично чтобы её проверить, частично чтобы её остановить или отклонить. Целью Чемберлена было, как говорит название его концепции, «умиротворение» или «удовлетворение». Германия должна быть удовлетворена, Европа тем самым умиротворена. Средством для этого был ряд обусловленных предложений. Англия Чемберлена — и вслед за нею также и Франция — предлагали помочь Гитлеру в осуществлении тех его притязаний, которые были оправданы в соответствии с национально–политическими принципами, то есть в присоединении Австрии, Судетской области и также Данцига к Германскому Рейху — при соблюдении трёх условий: то, что он постоянно будет поступать в согласии с Англией и с Францией; что он не будет применять военного насилия; и то, что он тем самым удовлетворится. С выполнением обоих первых условий с самого начала не заладилось. Однако в марте 1939 года, с маршем на Прагу, Гитлер явно нарушил также и третье, решающее условие и подтвердил подозрения, что в действительности он преследует не национально–политические, а империалистические цели.

Если можно говорить о переломе англо–французской политики в отношении Гитлера, то он произошел скорее в марте, чем в сентябре 1939 года. По меньшей мере март 1939 принес перелом в настроениях в Лондоне и в Париже. Однако реально от политики умиротворения еще не отказались — не отказывались ещё в течение целого года. Что изменилось в марте, это были только её средства; а что изменилось в сентябре — это её адресат. До марта умиротворение велось преимущественно посредством предложений (единожды, в период судетского кризиса в сентябре 1938, правда уже смесью предложений и угроз); после марта 1939 угрозы были его главным средством. И до сентября 1939 года адресатом политики умиротворения был Гитлер; начиная с сентября 1939 это были германский генералитет и немецкая консервативная оппозиция. Оба изменения были связаны друг с другом.

В Англии и во Франции всегда существовала политическая школа, которая хотя и совпадала с целью политики умиротворения, однако применяемые средства считала неверными. Если желали настроить Гитлера на мирный лад, то требовались не мягкие, а жёсткие методы; следовало не предлагать ему вознаграждение за умеренность, а нужно было его убедить, что неумеренность означает войну. И примечательным образом у этой школы были свои представители не только в Англии и во Франции, но также и именно среди посланцев германской консервативно–военной оппозиции, которые появлялись в Лондоне летом 1938, затем снова летом 1939 года и призывали Англию к жесткой позиции по отношению к Гитлеру: только угроза начать войну, доказывали они, даст германским оппонентам Гитлера правдоподобный повод для военного государственного переворота и к свержению диктатора. В 1939 году они могли кроме того указать на то, что в сентябре 1938 года такой государственный переворот уже был подготовлен. Только уступки Чемберлена в Мюнхене всё испортили.

Англичане слушали всё это, конечно же, с определённым скепсисом. Подробная история дней, которые непосредственно предшествовали объявлению войны, говорит о том, что они, несмотря на урок Праги, всё ещё предпочли последнюю попытку умиротворения, если Гитлер удовлетворится Данцигом и свою войну против Польши отсрочит по меньшей мере столь надолго, чтобы сделать возможной конференцию по образцу Мюнхена. Но это он как раз и не сделал, и его война против Польши вынудила Чемберлена выбросить последнюю, отчаянную карту умиротворения: объявление войны — которое, однако, не означает ведения войны, а лишь должно было дать германскому генералитету условный знак для государственного переворота. Чемберлен совершенно отчётливо сделал это в своей речи 12 октября, в которой он отклонил мирные переговоры с Гитлером, однако недвусмысленно предложил их — несмотря на всё, что произошло в Польше в сентябре — «германскому правительству, слову которого можно доверять».

В действительности зимой 1939–1940 гг. в различных местах и на различных уровнях имели место мирные зондирования между представителями западных держав и германской оппозицией, и мысли о государственном перевороте поздней осенью 1939 года обдумывались даже обоими высшими германскими генералами сухопутных войс, Браухичем и Гальдером (не только, как годом ранее, отдельными руководителями армии, как Вицлебен). Однако, как известно, из этого ничего не вышло. Германская военная оппозиция зимой 1939–1940 гг. разочаровала англичан; и это объясняет, между прочим, то, что англичане в 1943 году, когда положение и без того стало совершенно другим, не хотели больше иметь дела с германской оппозицией, которая в том году ещё раз связывалась через Стокгольм. 20 июля 1944 года [38] опоздало на четыре с половиной года. Правильное время для этого было бы зимой 1939–1940 гг. Тогда успешный государственный переворот германского вермахта непременно окончил бы войну, прежде чем она бы в действительности началась на Западе, и консервативное военное правительство в Берлине, вероятно, смогло бы даже сохранить в неприкосновенности Великую Германию Гитлера в границах 1938 года. Потому что от цели политики умиротворения Англия объявлением войны вовсе ещё не отказалась. Это она сделала лишь с назначением Черчилля премьер–министром 10 мая 1940 года — в тот самый день 10 мая, в который Гитлер начал свою военную кампанию против Франции. Если рассматривать с исторической точки зрения, 10 мая 1940, а не 2 сентября 1939 года является для Франции и Англии истинной датой начала войны.

Польша и Гитлер: рука об руку

Что зато действительно началось 1 сентября 1939 года, была «только» война между Германией и Польшей; однако и эта война задаёт загадки. Ведь Германия и Польша с 1934 до 1939 года были лучшими друзьями. Можно даже сказать так: Польша маршала Пилсудского и его преемников была единственным настоящим другом, который был у Германии Гитлера в Европе в течение всех этих пяти лет. В отличие от Австрии и Чехословакии, Польша с момента заключения пакта о ненападении с Германией в январе 1934 года никогда не чувствовала угрозу от Гитлера; отношения были исключительно сердечными, и неоднократно Германия и Польша работали рука об руку — например в Данциге, где Польша не только терпела национал–социалистическое правительство, но именно ему благоприятствовала, и ещё в 1938 году при разделе Чехословакии, при котором и Польша отхватила кусок добычи. Так почему вдруг война?

Внешне речь шла о Данциге, чьего официального присоединения к Германии требовал Гитлер, а Польша отказывала. Однако германо–польская война не была «войной за Данциг», что можно усмотреть уже из того, что Гитлер войну против Польши с самого начала замышлял как войну на уничтожение. «Я разгромлю Польшу без предупреждения, так что после этого от неё следа не останется», — доверительно сообщил он уже 11 августа, за три недели до своего нападения, комиссару Лиги Наций в Данциге Карлу Буркхардту, что тот записал. Если бы для него речь шла только о городе–государстве, то он мог бы без усилий взять его одним ударом. Хотя это было бы концом германо–польской дружбы. Польша стала бы громко протестовать — однако вряд ли из–за Данцига начала бы безрассудную войну со столь сильно превосходящей Германией. Впрочем ведь Данциг 1939 года — в отличие к примеру от Австрии и от Судетской области 1938 года — и без формального присоединения стала практически очень давно зависимым от национал–социалистической Германии. С полным одобрением Польши он управлялся национал–социалистическим сенатом по указаниям Гитлера; в 1938 году в Данциге даже произошла «имперская хрустальная ночь» так же, как и в рейхе, как можно прочитать у Гюнтера Грасса.

И ещё кое–что: Данциг не принадлежал Польше, и Польша не могла его просто «уступить» Германии. Данциг был свободным городом под мандатом Лиги Наций, и если бы Польша объединилась с Германией в вопросе о его присоединении к Германскому Рейху, то это был бы совместный германо–польский удар по Лиге Наций, Польша потеряла бы свои последние симпатии на Западе и это сделало бы её полностью зависимой от доброй воли Германии. И это следует обдумать, если хотят понять, почему Польша столь упрямо отклоняла требования Гитлера по Данцигу.