Себастьян Хаффнер - В тени истории

• Название: В тени истории
• Автор: Себастьян Хаффнер
• Издательство: Deutscher Taschenbuch Verlag (dtv)
• Жанр: История
• Год: 1987
• ISBN: 3-423-10805-3

В этой книге представлены двадцать пять статей Себастьяна Хаффнера, написанных в промежутке времени за двадцать лет. Для русскоязычного читателя будет весьма интересно познакомиться как с малоизвестными для нас фактами истории, так и с взглядами и суждениями о них выдающегося немецкого публициста — как всегда, неожиданными и оригинальными. В "Исторических размышлениях" он обращается к истории Пруссии и Парижской Коммуны, к основанию Германского рейха Бисмарком и к захвату власти Гитлером. Он размышляет о роли в современной жизни Западной Римской империи, причем между периодом её упадка и нынешней Европой Хаффнер усматривает удручающие параллели: "Материальное благосостояние и цивилизация стремительно приходят в упадок, если угасает его духовная сущность. То, за что не готовы сражаться, то теряют". В "Биографических эскизах" он рисует портреты Ленина и Мао, Черчилля, Штреземанна и Аденауэра, и приходит при этом к не всегда удобным выводам. И он представляет "Гражданские размышления" об индустриальной революции, о прогрессе, а также о сегодняшней роли мужчины.

Даже если Вы не согласитесь с точкой зрения автора — все равно нельзя не оценить глубину и оригинальность его суждений по самым различным вопросам.

---

Мужчины хотят, чтобы ими восхищались. Прежде всего, они хотят того, чтобы они сами могли собой восхищаться. Если это становится для них чересчур затруднительно, они становятся несчастными. (Если это им даётся слишком легко, они становятся посмешищем). Сто лет назад это было для них слишком лёгким делом; сегодня — стало многократно тяжелее. Мужчина нашего времени хандрит, потому что он находит почти безнадёжным делом то, что он сможет ещё искренне от всего сердца восхищаться собой.

Но это возможно исправимо — без того, что мужчина теперь тотчас же совершенно капитулирует, станет бездельником или гомосексуалистом. Хотя мужчины чувствительны и тщеславны, но в то же время у них богатое воображение и они — находчивые создания. Я вовсе не удивлюсь, если они, после определённого неминуемого периода обид и ворчания — в котором они явно находятся в настоящее время — найдут для себя нечто новое, от чего они смогут собой восхищаться — и что возможно снова будет достижимым.

Ведь это не обязательно должны быть надменность и величие. Раньше были уже и другие идеалы (идеалами называют то, за что мужчины восхищаются собой, если они верят, что достигли этого); если, например, оглянуться назад не на сто лет, а на тысячу, то обнаруживается, что тогда они интересовались не столько величием, сколько святостью. Что, к сожалению, теперь не столь высоко ценится. Но иногда у меня возникает чувство, что религия правды стоит у ворот; во всяком случае раздражение против лжи заметно выросло, даже если и только лишь потому, что её стало слишком много.

Всё равно. Мужчина, который обязался и приучил себя без чрезмерной оглядки на последствия говорить правду, может вполне (наряду с прочим, менее приятным) заслужить восхищение, даже своё собственное. Через что он неожиданно снова может стать процветающим мужчиной.

Но у меня нет намерения здесь тотчас же вылечить по патентованному рецепту мужской кризис, на который я только лишь хотел обратить внимание. Вероятно, всё равно ещё немного рановато для рецептов. Мужчины сегодня как мужчины в некотором смысле находятся в положении европейских великих держав, которые неожиданно обнаружили, что они больше не являются великими державами и что над ними могут издеваться даже их бывшие колонии — подобно как у сегодняшнего мужчины это могут делать даже его сыновья или, что ещё хуже, его дочери. И в послевоенной Европе царило сначала не что иное, как уныние и сострадание к самим себе — а затем лихорадочное желание каким–либо образом, пусть даже за счёт собственного эго, снова стать синтетической великой державой «Европа». Сегодня известно, что не быть великой державой тоже имеет свои преимущества.

Мужчины ещё не зашли столь далеко, как нации Европы. Но возможно им только следует дать время. Я полагаю, что они ещё откроют соответствующее. В конце концов, ведь мужчины — среди прочего — ещё и первооткрыватели.

(1966)

О прогрессе

Прогресс неизбежен, но он причиняет боль.

«Прогресс» — это молодой термин. Было бы интересно определить, когда он собственно появился в первый раз. Во второй половине 19 века во всяком случае слово «прогресс» было чистым и новым, и оно писалось заглавными буквами. Долгое европейское мирное время между 1870 и 1914 гг., Belle Epoque [63], было классическим периодом оптимизма по поводу прогресса — оптимизма, который тогда охватывал все стороны жизни. Если бы радующегося прогрессу и верящего в него бюргера 1870 года спросили, что же собственно привело в движение прогресс, где он так сказать находится у себя дома, в каких областях он происходит — то он бы посмотрел с изумлением и его ответ был бы таким: во всех областях, естественно! Прогресс в политике, в культуре, в науке, в медицине, в юриспруденции, в образовании — повсюду прогресс.

Повсюду было движение вперёд и вверх, и всё становилось всё больше и всё лучше, как оркестры, так и пассажирские пароходы, как театры, так и фабрики, как дамские шляпки, так и пушки. Скоро можно будет ездить на повозках без лошадей, а в скором времени можно будет летать по воздуху; и трехклассное избирательное право теперь уже не сможет долго продержаться. В культурных государствах больше практически нет неграмотных, и даже дикари в колониях начали носить штаны и галстуки. Прогресс правил миром, и не видно было конца улучшениям, какие он нам ещё подарит.

Прошло пятьдесят лет, и вдруг совсем иная картина с совершенно иным настроением. История человечества — постоянное линейное движение вперёд и вверх по направлению к лучшему? Смехотворно! Ведь каждый ребёнок мог видеть, что история скорее протекает циклически — вечное возникновение и исчезновение, вверх и вниз, расцвет и увядание. И мы находимся посредине увядания, это также ясно каждому ребёнку. Книгой часа был «Закат западноевропейской цивилизации» Освальда Шпенглера. Материальная цивилизация была само собой разумеется предсмертным хрипом культуры, ум был антагонистом души; и кто мало–мальски хотел шагать в ногу со временем, у того на устах были стихи Штефана Георге:

Вы за кумиром носитесь толпой

Кто из монеты вашей же, наглея,

Чеканит блёстки. Я народ жалею –

Он платит срамом, горем и нуждой.[64]

Учёные могли дальше производить свои бессмысленные эксперименты, промышленники — заниматься своими сомнительными делами: истинный дух времени не имел со всем этим ничего общего. Он не желал больше ничего знать об этом, он желал вернуться назад, назад к старому, подлинному, истинному и вечному, к народному духу и к душе расы, к наследию предков, к крови и почве.

Я ни в коем случае не говорю только лишь о нацистах, хотя они естественно принадлежали к общей картине, я говорю в целом об интеллектуальной молодёжи двадцатых и тридцатых годов с её консервативной революцией и об авторитетных умах того времени — Гофмансталь и Клагес, Юнгер и Бенн, впрочем также Пегуи и Маритэйн, Честертон и Беллок [65]. Я говорю также о своей собственной молодости. Как каждый, принадлежащий сегодня к старому поколению, в свои школьные и студенческие годы я дышал в этой атмосфере враждебности к прогрессу, в которой высокомерное презрение странным образом было смешано со своего рода боязливой враждебностью. И, став взрослым человеком, я вынужден был довольно долго учиться, пока мне стало ясно, что то, что нам тогда казалось столь глубоким и мудрым, было ещё глупее, чем наивный оптимизм в отношении прогресса поколения дедов.

Сегодня ведь, пожалуй, нет больше хоть насколько–то сообразительного человека, который захотел бы оспаривать, что прогресс в действительности окружил нас со всех сторон. Правда, нет, пожалуй, больше и таких, кто по этому поводу стал бы впадать в безоговорочный восторг. Прогресс — это реальность, господствующая реальность нашего времени и обозримого будущего, его нельзя ни остановить, ни сдержать, и кто его пытается игнорировать, тот проигрывает. Однако: чистой благодатью он не является, и это ещё осторожно сказано. Рог изобилия, который он на нас высыпает, бесспорно имеет в себе нечто от ящика Пандоры. Прогресс неизбежен, однако он причиняет боль. Это истина, которую нам наш век кричит прямо в уши, и именно столь громко, что иногда угрожает порвать наши барабанные перепонки — и это совсем дословно. Потому что прибавляющийся шум принадлежит — по крайней мере пока что — к сопутствующим явлениям прогресса. Однако это ничему не помогает: мы сдали себя ему, и теперь мы должны дойти с ним до предела, иначе мы, вероятно, все обречены на смерть. И это снова следует понимать буквально, потому что способность к уничтожению человечества, всей жизни на планете также принадлежит как известно к новинкам, которые нам подарил прогресс, наряду с другими и потенциально более радостными возможностями.

Но что такое прогресс? Где он происходит? Ни в коем случае не в прекрасной заранее предопределённой гармонии во всех областях жизни. Вера в это была ошибкой оптимистов прогресса сто лет тому назад. Если бы это было так! В действительности однако у прогресса есть совершенно определённое место. Он прежде всего — прогресс науки, точнее — прогресс теоретического господства над природой. Здесь корни всего движения, в которое вовлечена наша жизнь уже сто или двести лет, сначала совершенно приятного, однако мало–помалу довольно головокружительного движения, которое всё больше ускоряется. Только это движение вперёд естествознания со словом «прогресс» разумеется ещё недостаточно ассоциируется. О движении «шагом» давно уже больше нет речи, и говорить о галопе было бы анахронизмом. И время, в котором наука двигалась вперёд в темпе гоночного автомобиля, давно уже лежит позади. Сегодня мы сидим в ракете.

Проблематика прогресса (несмотря ни на что, останемся со старым добрым словом) лежит как раз в том, что другие области жизни не поддерживают зловещий темп развития науки, возможно, не могут поддерживать. А именно, темп от области к области становится медленнее. Техника уже отстаёт в некоторой степени от науки, однако терпимо идёт вместе с ней. Экономика, задыхаясь и тяжело дыша, скачет за техникой туда же, находясь всё же в опасности, что её оставят на обочине. Однако общество уже отстало. Его отставание от сегодня возможного и необходимого — а завтра возможно уже устаревшего, кажется порой почти безнадёжным. Политика же и вовсе — но не будем говорить об этом. А искусства явно находятся в состоянии поражения и пронзительного разрушения.