Себастьян Хаффнер - Уинстон Черчилль

• Название: Уинстон Черчилль
• Автор: Себастьян Хаффнер
• Издательство: Rowohlt Taschenbuch Verlag, Reinbek bei Hamburg
• Жанр: История
• Год: 2002
• ISBN: 978-3-499-61354-8

Следует предположить, что каждый знает, кем был Уинстон Черчилль, или, по крайней мере, каждый представляет себе образ этой публичной фигуры и легенды военного времени. Себастьян Хаффнер известен гораздо меньше, но его короткая и по существу дела биография столь сложного персонажа, чья жизнь охватывала почти сто лет, стала увлекательным чтением, проливающим немало света на малоизвестные аспекты недавней истории западного мира. И которая, без потворствования интересу к каким бы то ни было "интимным деталям" — что присуще некоторым современным биографиям — также освещает многие противоречия и неудачи в поведении и в карьере Черчилля, не умаляя его уникальных достижений.

Написанная Хаффнером биография Уинстона Черчилля, является шедевром лаконичности и написана с хваткой хорошего журналиста, у которого есть преимущество стороннего наблюдателя, тем не менее такого, кто также знает много о подоплёке событий. Среди сюрпризов для читателя в этой книге — трансформации Черчиллем лояльности к политическим партиям. Он начал как консерватор, затем стал радикальным либералом и членом одного из правительств Ллойд Джорджа, прежде чем вернуться, уже после Первой мировой войны, в консервативную партию, которая долго ненавидела его как ренегата. Черчилль в очень большой степени был политическим диссидентом, часто опрометчивым, редко расчётливым, и искренне не обращающим внимание на то, что о нём думают другие. Ненавидя в своё время школу и будучи профаном в почти любой области, за исключением истории Англии, он обратился к армии для своей карьеры, и также открыл радости писательства. Он был, прежде всего и превыше всего, воином и — конъюнктурщиком, однако без малейшего следа выгоды для себя. А также заслуживающим внимание писателем.

Другой сюрприз в повествовании Хаффнера — полная прозорливость Черчилля в отношении намерений Советской России и его стратегия для предотвращения их превращения в реальность после войны, равно как и его полная неспособность реализовать эту стратегию вследствие относительной слабости Англии перед лицом как Америки, так и России. И его недвусмысленное желание продать английскую экономику и империю в обмен на американскую помощь и таким образом достичь победы в войне. Это был единственный способ сопротивления Гитлеру, и он решился на него без сомнения. Но математические и финансовые расчёты ко всему прочему не были сильной стороной Черчилля. Его упрямство и решимость доказать свою точку зрения приводили его к некоторым решениям, которые были тяжелыми для многих людей. Просто спросите австралийцев или новозеландцев, которых он послал на верную смерть в Галлиполи во время Первой мировой войны, или поляков, которых он покинул во время следующей мировой войны. Хаффнер также явно намекает на переменную природу настроений Черчилля. В наши дни ему возможно поставили бы диагноз "биполярный", поскольку он колебался между интенсивными весьма энергичными подъемами и периодами, которые сам Черчилль описывал как "черная собака", овладевавшая им.

О Черчилле написано много, очень много книг. Эта книга занимает среди них особое и достойное место. Эта книга настоятельно рекомендуется любому, кто хоть сколько-нибудь интересуется личностью Черчилля, или миром британской политики первой половины 20-го века.

---

Третьим деянием Черчилля была почти опрометчиво и с чрезвычайной решительностью форсировавшаяся тотальная мобилизация. На пасху в 1940 году набережные Англии ещё были полны праздношатающихся, а ведущие к ним дороги заполнены автомобилями. Перед роскошными отелями ещё стояли швейцары в униформе, а в промышленных городах был миллион безработных. О финансовой политике кабинета министров Чемберлена критики говорили, посмеиваясь, что похоже она нацелена на то, чтобы Англия после проигранной войны в любом случае ещё оставалась в состоянии выплатить репарации. С этим при Черчилле было тотчас же и радикально покончено. Его первым законопроектом, принятым 22 мая, каждый человек и любая собственность в Англии безоговорочно предоставлялись в распоряжение правительства для военных целей. Через шесть месяцев в Англии больше не стало безработных, на прогулочных набережных упражнялась армия, а в реквизированных отелях располагались военные ведомства. Фабрики двадцать четыре часа в сутки производили оружие и военные материалы, экспорт сошёл на нет, и последние запасы валютных средств были израсходованы для закупок оружия. В конце 1940 года внешняя торговля Англии стала банкротом и платёжный баланс Англии был подорван — как раз то, чего всегда боялся Чемберлен и над последствиями чего работает Англия ещё и сегодня. Однако зато на суше, которая после Дюнкерка была почти безоружной, теперь стояло 29 полностью вооружённых дивизий, а в гаванях и на аэродромах было больше военных кораблей и гораздо больше боевых самолётов, чем перед богатыми на потери морскими и воздушными сражениями года.

И собственно из банкротства, которое он принял как неизбежное, Черчилль сумел сделать орудие войны: потому что теперь Америка не могла больше вывернуться, она должна была безвозмездно продолжать поставки и тем самым дело Англии открыто сделать своим — или же всё, что до сих пор было поставлено, списать в убытки, позволить Англии погибнуть, а Гитлеру стать властелином Атлантики. Оружием английского банкротства Черчилль наконец держал Америку в клещах, после того как он на неё морально надавил картинами горящего Лондона.

Потому что это было четвёртой и самой трудной задачей Черчилля: опутывание и вовлечение Америки в английскую войну, что он делал неустанно, всеми средствами, от пламенной агитации до самого хладнокровного нажима. Он делал это в никогда не прекращавшейся личной переписке с президентом Рузвельтом, которой он уделял по меньшей мере столько же внимания, как и к проработке своих великих речей. Рузвельт, по своим собственным причинам, был врагом европейских диктаторов и не возражал против идеи крестового похода в Европу. Однако 1940 год был годом президентских выборов: он вынужден был действовать очень осторожно. Настроение его страны ни в коем случае не было воинственным и склонным к интервенции. Кроме того, Америка была совершенно не вооружена. И даже если она начнёт вооружаться и будет ориентироваться на будущий конфликт — имеет ли ещё смысл вливать военные капиталы в потерпевшие финансовый крах британские предприятия? Барьер английской войны не потерян ли безнадёжно? Тогдашний посол США в Лондоне, Кеннеди (отец будущего президента), писал об этом день за днём в своих сообщениях домой.

Здесь вмешался Черчилль. Его задача была тяжёлой, собственно говоря, безнадёжной. С одной стороны он должен убедить Рузвельта, что Англия ни в коем случае не потеряна. С другой стороны однако он должен убедить, что помощь настоятельно необходима, если Англия не должна пасть. С одной стороны он должен успокаивать Рузвельта в том, что Британская империя никогда не станет капитулировать, даже если будет утрачен этот остров; с другой стороны он не должен слишком уж убаюкивать в безопасности, что как он сам выразился, Америка в худшем случае сможет стать наследником империи минус Англия. Его главным средством нажима было подогреть Рузвельта последствиями возможной английской капитуляции (при другом правительстве; он Черчилль, не капитулирует никогда, но скорее, как он при случае объявил своему кабинету министров, захлебнётся в собственной крови на ступенях Даунинг Стрит, 10 [15]). Цена, по которой наследник мёртвого Черчилля смог бы купить для побеждённой Англии мягкие условия, очевидно был английский флот. И если Гитлер в придачу к французскому, итальянскому и германскому флоту станет обладать ещё и английским, то он будет властвовать над Атлантикой, вплоть до восточного побережья Америки: Черчилль не уставал внушать это Рузвельту. И одновременно давление на американскую совесть. Как Черчилль прокомментировал в классическом изречении победу британских лётчиков–истребителей в воздушной битве над Англией: «Ещё ни в одной войне, происходившей когда–либо, столь много людей столь многим не были обязаны столь немногим». Это было в основном направлено в адрес Америки.

До открытого банкротства Англии это всё проходило лишь мучительно медленно, принося мало видимых успехов. Англия вынуждена была сначала сделаться банкротом, чтобы провести решающий поворот: открытое обязательство Америки отныне поставлять Англии военные материалы бесплатно, при помощи трюка с «арендой» («ленд–лизом»), т. е. фикции, что Англия американское оружие и американские боеприпасы лишь берёт «в аренду» и лишь «взаймы».

Черчилль хотел надеяться, что столь открытое нарушение нейтралитета отныне раздразнит самого Гитлера до объявления Америке войны и тем самым снимет с него все хлопоты; однако сначала из этого ничего не вышло. Гитлер между тем решился на войну с Россией и до поры до времени игнорировал враждебные действия Америки. Весь 1941 год прошёл таким образом, хотя Рузвельт, переизбранный между тем на четыре года, не переставал делать Гитлеру булавочные уколы и сам шаг за шагом продвигался к открытому объявлению войны.

Невозможно здесь проследить все перипетии, надежды и разочарования этой долгой и деликатной истории. Последнего, почти невыносимого напряжения она достигла поздней осенью 1941 года, когда стало ясно, что теперь и Япония изготовилась к нападению. «Когда на Западе развевается штормовой ветер, на Востоке падают листья», — цветисто заявил японский министр иностранных дел, и Япония принялась за сбор падающих листьев. Однако, что за листья? Что, если она соберёт только британские, французские и голландские владения на Дальнем Востоке, а Америку благоразумно оставит нетронутой? Будет ли Америка считать это поводом к войне? Рузвельт молчал; он не был уверен, что сможет на это пойти. А если Япония непосредственно нападёт на Америку — не сконцентрирует ли тогда Америка всю свою энергию на Японии и тем самым не забудет ли про европейскую войну Англии? Мучительные вопросы, на которые нет ответа. Выпадет неверный ответ, тогда всё, что Черчилль с таким упорством в растущем взаимопонимании с Рузвельтом готовил, станет напрасным, тогда весь его план войны будет растоптан. И сам он не мог для этого больше ничего сделать — ни малейшего. Он снова был в руках слепой судьбы. Но разве судьба, всякий раз сколь бы ни дразнила и ни дурачила его, в конце концов всё же не оказывалась его верным божеством? Или считалось, что он ещё раз сможет выдержать и ещё более жестокие насмешки?

Пёрл — Харбор и объявление Гитлером войны Америке освободили Черчилля от мучений этих недель. Это было освобождение и облегчение, каким не сыскать равных, у него будто камень с души свалился. В то время, как Англия стонала от печальных известий из Восточной Азии, Черчилль в эти дни был подобен человеку, который давно привык жить при отложенном смертном приговоре, и вдруг узнаёт, что он освобождён. Пёрл — Харбор стал половиной избавления; объявление Гитлером войны Америке сделало его полным.

Имеется несколько свидетельств, которые описывают реакцию Черчилля на эти сообщения. Все они дают картину настоящего прорыва, неслыханного, вплоть до озорства ликующего расслабления, которое свирепого, огромного старика вдруг ещё раз превратило в мальчишку. «Теперь мы это сделали!» — выкрикнул он однажды поверх всех голосов. «Теперь мы войну выиграли», — и ещё: «Ну погодите!» Нигде точно не упомянуто, но все описания оставляют впечатление, что Уинстон Черчилль в этот вечер напился.

Триумф и трагедия

Лично для Черчилля война распадается на три отчетливо разделённых периода. Первый длился с мая 1940 до декабря 1941. Тогда ему угрожала опасность — смертельная, непосредственная опасность, конечно же — только от врага, от Гитлера. Этот период опасности Черчилль пережил со славой.

После декабря 1941 года Гитлер больше не был серьёзно опасен. С декабря 1941 до ноября 1942 года — промежуточный период, в котором более не угрожала гибель, но в то же время в перспективе не сияла и победа — опасность для Черчилля пришла с политического фронта в родной стране. Неожиданно снова возникла критика, оппозиция и силы, которые желали его сместить. Он покончил с этим, и с конца 1942 года до конца войны дома у него было спокойствие — если даже, как должно было выясниться, и обманчивое спокойствие.