Розмэри Сатклифф - Меч на закате

• Название: Меч на закате
• Автор: Розмэри Сатклифф
• Жанр: Историческая проза

Подобно тому, как сага о Карле Великом и его паладинах — это Тема Франции, Легенда об Артуре на протяжении почти четырнадцати столетий была и остается Темой Британии. Поначалу предание, затем — героическая повесть, которая вбирала в себя по пути новые детали, новые красоты и радужные романтические краски, пока не расцвела пышным цветом у сэра Томаса Мэлори.

Но в последние годы историки и антропологи все чаще и чаще склоняются к мысли, что Тема Британии — это и в самом деле «материя, а не пустая болтовня». Что за всем собравшимся вокруг нее божественным туманом языческого, раннехристианского и средневекового великолепия стоит одинокая фигура одного великого человека. Не было рыцаря в сверкающих доспехах, не было Круглого стола, не было многобашенного Камелота; но был римско-британский военачальник, которому, когда нахлынула варварская тьма, показалось, что последние угасающие огоньки цивилизации стоят того, чтобы за них бороться.

«Меч на закате» — это попытка из осколков известных фактов, из домыслов, предположений и чистых догадок воссоздать человека, каким мог бы быть этот военачальник, и историю его долгой борьбы.

---

Так что мне захотелось, тихо, тоскливо захотелось еще раз прижать пальцем розовую родинку на груди Гуэнхумары, но я не мог вспомнить, была ли она на правой груди или на левой…

Постепенно прошлое и будущее начали смешиваться между собой, и по мере того как пламя свечи, расплываясь, расползалось среди теней, завтрашний бой и последняя охота Амброзия сливались в одно, и звуки ночного лагеря, которые сначала были резкими и настойчивыми, тоже понемногу расплылись, пока не стали всего лишь шорохом прибоя за песчаными дюнами, обращенными к Мону…

Я услышал снаружи голос, окрик дозорного и резкое восклицание по другую сторону ближайшего сторожевого костра и стряхнул с себя наплывающий мелкими темными волнами сон, думая, что, возможно, пришел еще один разведчик. Потом кто-то отвел от двери хижины свободно висящую складку навеса, и я, повернувшись на локте, увидел, что там, на границе между светом сторожевого костра и восковой свечи, стоит человек. Жилистый старик в поблескивающей кольчуге. В гордой гриве его седых, как сталь, волос, перехваченной над впалыми висками полоской пунцовой кожи, виднелась одна прядь, которая была такой же белой, как ухмыляющаяся маска барсука. И он стоял, странно глядя на меня из-под одной ровной и одной непокорно взлетевшей брови.

— Бедуир, — пробормотал я. — Бедуир? 

Я медленно сел, подтянул под себя ноги, а потом медленно поднялся, и мы долго стояли, глядя друг другу в лицо.

— Так это ты или твой дух? — спросил я наконец, потому что, стоя между двух огней, он действительно мог быть духом, вызванным ко мне моим собственным томлением, моей собственной близостью к уходу за черту.

Тогда он шевельнулся, сделав один шаг вперед, отпустил полосатую складку навеса, которая упала у него за спиной, и я увидел, что он человек из плоти и крови.

— Не дух, — ответил он. — Я ослушался твоего приказа и вернулся, Артос.

Я мог бы воззвать к нему, как Ионафан к Давиду, запретными нежными именами, которые не в ходу среди мужчин; я мог бы схватить его в объятия. Вместо этого я остался стоять на месте и только поинтересовался:

— Почему ты не присоединился ко мне, когда я ехал на юг?

— Весть об этом дошла до меня только тогда, когда ты был уже за много миль от Коэд Гуина, а самый быстрый путь оттуда — это вдоль побережья, так чтобы не попасть по дороге в лапы предателям и чтобы можно было переправиться через Сабрину в рыбачьей лодке. У тебя не будет лишнего коня? Речная каррака — неподходящий транспорт для лошадей.

— Коня я тебе, пожалуй, найду, хотя с лошадьми у нас туговато, — пообещал я. — Твоим эскадроном сейчас командует Флавиан.

Можно было подумать, что я говорю с чужаком.

— Я пришел сюда не за тем, чтобы просить свой эскадрон. Мне нужно место, чтобы сражаться среди товарищей, не более того.

Нас снова разделило мучительное молчание. Свободный конец навеса бился на легком ветру, точно птица со сломанным крылом, и пламя свечи металось и дрожало, отбрасывая странные тени на грубый плетень, из которого были сделаны стены.

— Надеюсь, у тебя нет иллюзий по поводу вероятного исхода завтрашней битвы? — спросил я (но она была уже сегодняшней).

— Не очень много, — его губы дрогнули в прежней беспечной усмешке.

— И поэтому ты вернулся.

— Я всегда очень придирчиво выбираю компанию, в которой мне предстоит умереть.

Возраст сделал его более уродливым, чем когда бы то ни было; черты его лица, которые были причудливыми у молодого мужчины, теперь окончательно преобразились в гротеск. Это было лицо, вылепленное в качестве горькой шутки каким-нибудь Богом с извращенным чувством юмора, но, о Христос, при виде него мое сердце начало повизгивать от радости.

— Возьми меня обратно на службу, Артос.

— А как же Гуэнхумара?

Его голос был твердым.

— Я оставил ее у ворот маленькой обители в Каредежионе, у края мыса. Знаешь это место? Там постоянно горит священный огонь, зажженный в честь Небесной Жены. Думаю, в этой обители она будет более счастлива, чем в Эбуракуме, — даже если бы у меня было время отвезти ее туда.

И я вспомнил обитель Святых жен на улице Суконщиков и то, как Гуэнхумара, оглянувшись на нее, вздрогнула в кольце моей левой руки, словно дикий гусь пролетел над ее могилой.

— Она ненавидела клетки. Она боялась их, — это было все, что я мог сказать.

— Она вошла в дверь в стене по своей собственной свободной воле, — тусклым голосом возразил он.

— Вы, что, не были счастливы вдвоем все эти годы?

— Не очень.

— Но… Бедуир, ты любил ее, а она любила тебя?

Он ответил просто:

— О да, мы любили друг друга, но ты всегда стоял между нами.

Это была маленькая хижина, и одного шага было достаточно, чтобы мы встретились посередине; мои руки обнимали его, а его руки обнимали меня, сильная правая и изуродованная левая, которая казалась лишенной соков и хрупкой, как сухая палка; мы крепко сжимали друг друга, а потом немного всплакнули, уткнувшись друг другу в плечо. Может быть, когда стареешь, плакать становится легче, чем это было в расцвете лет. Сила уходит, или приходит мудрость… Слезы больше не разрывают душу; в них есть даже нечто от очищения, от исцеления…

В темный предрассветный час меня разбудили, чтобы сообщить, что неприятель подает первые признаки жизни; эту весть принес один из моих разведчиков, и вместе с ним прибыл еще один гонец от Константина. Отряды из Думнонии шли уже на пределе своих сил, но болотистая местность вынудила их сделать большой крюк, и они не успевали подойти к нам раньше, чем за час до полудня. Я поднялся и, пока надевал доспехи и готовился к бою, проглотил несколько кусков ячменной лепешки, запивая их пивом. Бедуир, которого не связывали теперь никакие обязанности командира, пришел, чтобы послужить мне оруженосцем, — он достаточно ловко действовал этой своей рукой, хотя ей не хватало силы — а потом я сделал то же самое для него, так что в конце концов мы собрали друг друга на бой как братья.

В то утро я особенно тщательно расчесывал волосы и бороду и заботливо укладывал складки старого выцветшего плаща, снова и снова поправляя в наплечной пряжке пучок желтых ноготков, — те из Братства, кто еще оставался в живых, по-прежнему шли в бой с каким-нибудь таким украшением на доспехах. Я знал, я смирился с тем, что Судьба завершила узор, что проклятие исполнилось и что в этот день я должен буду принять смерть (но я думал, что она будет быстрой и пристойной, какой она и должна была быть, какой она была для Амброзия; не эта неопрятная задержка в пути!). И я мог только надеяться, что моя смерть послужит еще и выкупом за мой народ. Я знал еще — так же верно, как я знал то, другое, — что узор требовал, чтобы я взял Медрота с собой; и я молился, чтобы таким образом я мог искупить свой старый грех и чтобы это искупление не потребовало окончательного поражения всей Британии. По крайней мере, если Медрота не будет, Британия может быть спасена от рокового раскола внутри самой себя, раскола, который должен был впустить тьму. И я торопливо — потому что уже слышал сквозь плетеные стены гомон собирающихся эскадронов — приготовился, словно для того, чтобы принять невесту или триумф, потому что нечто во мне, что было старше, чем моя собственная жизнь, то самое нечто, которое я чувствовал во время своей коронации, как будто знало, что существуют некие приличия, внешний и приметный знак добровольного согласия, который надлежало сделать перед лицом богов… Я внезапно вспомнил, как аккуратно юный оруженосец Амброзия подравнял ему по его просьбе волосы в утро его последней охоты.

Глава тридцать седьмая. Король Плодородия

Бурное обещание вчерашнего заката исполнилось днем теплого, яростно завывающего ветра и шквалов дождя; и знамена и вымпелы эскадронов трепетали на своих древках, словно их уже несли в атаку. Все войско — конница и пехота, лучники и копейщики — уже собралось за хижинами и кухонными кострами. Неистовые всадники с моих родных холмов, сидящие на своих маленьких косматых лошаденках так, словно составляли с ними единое целое; воины из Глевума, собравшиеся под черной борзой, украшающей знамя их герцога; уроженцы меловых возвышенностей, еще в чем-то сохранившие грозную непоколебимость легионов. Если бы только я мог разглядеть среди них шафрановое сияние знамени Кадора; но людей с запада должны были по прежнему отделять от нас много миль. Я спросил себя, насколько близко были Сингласс и Вортипор… Товарищи, отмеченные желтыми пятнышками ноготков, торчащих у каждого на гребне шлема или под наплечной пряжкой, выстроились с Флавианом во главе впереди всех остальных в ожидании, когда я займу свое место в их рядах. Мой могучий старый Сигнус умер три года назад, и вместо него первым среди моих боевых коней стал рослый серебристо-дымчатый жеребец по кличке Серый Сокол, которого теперь прохаживали неподалеку. При виде меня он заржал, а войска приветственно выкрикнули мое имя, так что оно прозвучало, словно рокот волн, внезапно разбившихся о песчаный берег.