Наталья Рубанова - Люди сверху, люди снизу

• Название: Люди сверху, люди снизу
• Автор: Наталья Рубанова
• Жанр: Русское современное
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9691-0352-8

Наталья Рубанова беспощадна: описывая «жизнь как она есть», с читателем не церемонится – ее «острые опыты» крайне неженственны, а саркастичная интонация порой обескураживает и циников. Модернистская многослойность не является самоцелью: кризис середины жизни, офисное и любовное рабство, Москва, не верящая слезам – добро пожаловать в ад! Стиль одного из самых неординарных прозаиков поколения тридцатилетних весьма самобытен, и если вы однажды «подсели» на эти тексты, то едва ли откажетесь от новой дозы фирменного их яда. Произведения Рубановой публиковались в журналах России, Финляндии и Германии; по мотивам сборника ее рассказов «Москва по понедельникам» в Великобритании поставлен спектакль «Фиолетовые глаза». Повесть «Люди сверху, люди снизу» входила в шорт-лист премии Бориса Соколова и номинировалась на премию И.П. Белкина (2004); диплом премии ЭВРИКА за книгу «Коллекция нефункциональных мужчин» (2006).

---

Пазл второй

– Бумага иди простыня – вот поде битвы для меня.

– И тут, и там бездарна я!

Из «Честной куртизанки»

Женщина-автор прикусывает мягкую верхнюю губу острыми нижними зубами: ей не хочется жить мимо жанра. Не терпится прочитать свое творение, распечатанное на принтере. Не терпится увидеть его в верстке. Не терпится заметить его на прилавке: совершенно нормальное честолюбие. Но тут автор-мужчина, как полярная особь одной с ней направленности, огорчает женщину-автора: «Ты понимаешь, что опять изобретаешь велосипед? Все, что ты написала, уже было, было, было, тысячи раз было! Сколько можно твердить об одном и том же? Книжный рынок этим завален! И тем – тоже! Зачем ты пишешь, какого черта тебе эта чернушная история с общагой? Что ты хочешь? По-моему, тебе лучше вообще далеко и надолго заткнуться, не маячить словами; ты своим сюжетом просто над душой стоишь…» – «Видишь ли, Санчо! – перебивает она его. – Когда Змей пытался выпереть А дамку с Евкой из рая, он лишь пытался освободить их от ограниченной привязанности к ограниченному формой и именем, Мирового Бога, и дать им понимание Абсолюта. А ты? Ты разве Змей, чтобы выпереть меня вон из моих слов? Ты разве Змей, пис-сатель хренов, чтобы от ограниченных формой и именем слов дать мне понимание Абсолютного Слова?»

…Слова автора на этом гнилом месте выдерживают провокационный мораторий, а Аннушка тем временем – уже «дипломированный специалист»; у Аннушки диплом синего цвета, почти такие же синие глаза, только не тусклые, 90 х 60 х 90 и все дела. Ее натуральная бла-бландинистость придает ей вес в глазах мужчин и вызывает черно-белую зависть – у женщин; Аннушка адекватна и мила в беседе, искушена кое-в-чем, и не только в этом; Аннушка спокойно может рассуждать на множество тем, изучению которых отдано пять молодых лет. Аннушке двадцать два – у нее сильные красивые конечности; да у нее – завидуйте, диетессы! – даже есть мышцы живота! Аннушка в курсе культурной жизни столицы, умница, цветочек… вот только жить бесприданнице негде и денег у нее нет; так она начинает искать работку и квартирку.

«В столице нельзя пропасть с голоду имеющему хоть скудный от бога талант. Одного только нужно опасаться здесь бедняку – заболеть. Тогда-то уже ему почти нет спасения:… ему остается одно средство – умереть», – из письма Н. Гоголя матери М. И. Гоголь от 2 февраля 1830 г. (уточнение цитаты Девятым суфлером корректора).

Работка, которую Аня нашла по специальности, превратила ее по случаю в Анну Сергеевну. Называлась работка «средняя общеобразовательная школка», а квартирка, подвернувшаяся новоиспеченной Анне Сергеевне, оказалась комнатой в не расселенной доселе коммуналке Ибинева. Чтобы платить за комнатку в этом районе, Аня совсем уж переоделась в собственные имя-отчество да забегала по частным урокам. Обучая недорослей грамматике великого могучего, преодолевая вместе с ними казусы орфографии и пунктуации, неведомые Кукоцкому по причине полного ими владения, Аня совершенно сбилась с ног. Тем не менее на косметику, книги и пиво оставалось, и это грело. Школка же вызывала в ней непреодолимое отвращение – Аня ничего не имела против отдельных, конкретно взятых, киндеров; но вид орущего, беснующегося, резвящегося какого-нибудь «Г» класса выводил ее из себя. Она жалела свой голос на крики и лениво ставила карандашом двойки за поведение. Впрочем, ученики любили молодую училку и относились к ней, быть может, из-за обалденной ее блондинности и пронзительных синих глаз, несколько снисходительно. Педагогини же в строгих костюмах, всю свою жизнь положившие на обучение чужих детей, видели в Ане молодую козу, к тому же иногороднюю, оставшуюся в их Москве, на которую они давно забили, понятно для чего… Аня проводила свои уроки и тихо сваливала из школы, радуясь последнему звонку не меньше двоечника; зарплатка же преподавателя русского языка и литературы по седьмому, низшему разряду, как и недавняя стипендия филфака, была с гулькин уй. Часто-часто, лежа на кровати в маленькой комнате большой коммуналки ибиневского района, Аня, глядя в потолок, терла виски: неужели всю жизнь придется ВОТ ТАК, о, ужас, гнобить за копейи, втирая киндерам – по-другому, человечьим детенышам – о сходствах и различиях Муму, Каштанки и Белого пуделя? НЕТ!!! Аня кусала губы, шла в кухню варить кофе, натыкалась на завонявшее помойное ведро и, чертыхаясь, снова думала о том же: копейях, чужих киндерах, чьих-то сходствах и различиях, а потом шла выносить помойку – сегодня был ЕЕ день; в ЕЕ день она мыла пол в коридоре, кухне и сортире.

Соседями Ани по коммуналке было семейство Розаковых, занимавших самую большую комнату: два неповоротливых увальня, за кусок колбасы способных перегрызть друг другу глотки, и Витя – мальчик слабо завуалированной гейской харизмы, с кольцом в левом ухе, небрежной походкой и приятным, несколько высоковатым баритоном, но никак не тенорком. С Розаковыми Аня едва здоровалась, а вот с геем подружилась; тот был музыкант, вокалист. После консы он оказался практически в том же положении, что и Аня: в город N вернуться – все равно что утопиться, зарплата с гулькин уй, плюс – проблемы с ориентацией… Вечерами Витька пел в какой-то отвязной группе, где у него был роман с клавишником; как-то за портвейном он, улыбаясь, рассказывал Ане о своем Романе.

– А кто первый начинает? – цепляла она Витьку, и тот, подкашливая, отводил глаза:

– По-разному.

Аня смеялась и наливала еще, интересуясь Витькиной историей живо и искренне, причем в интересе ее не было сальности – ей всего лишь хотелось понять природу такой любви, которая тоже. Витька отвечал ей охотно и иногда расстраивался: «Была бы ты мужиком, Анька, цены б тебе не было!» – «Мне и так цены нет, не платит никто!» – хохотала она, вызывая косые взгляды Розаковых, явно не понимавших, о чем могут говорить одинокие пиплы в двенадцать ночи, гей и натуралка, втроем с портвейном.

КОНСТАТАЦИЯ ЭКСПЕРТНОЙ КОМИССИИ, ПРОВЕРЯЮЩЕЙ ЕЩЕ НЕ МЕРТВОГО АВТОРА НА ВШИВОСТЬ: с этого момента двойное дно данного гипертекста несколько размывается. Мы ощущаем его надломленность и некую незавершенность (на это обязательно следует обратить внимание!). Энное количество печатных знаков предоставят Homo Читающему возможность ознакомления с еще одним вполне традиционным повествованием. (Заметим в скобках: автор снова ничего не может с этим поделать.)

…Времени у Ани после школы и частников оставалось хоть и немного, но все же достаточно для того, чтобы позволить себе кое-что, и она позволяла: этим кое-чем оказывались любимые со времен универа походы в Музей кино и театры, не очень крепкие спиртные напитки с друзьями, цепляющимися за Москву кто как может, и… неожиданно проснувшийся дар слова, только не как у Эргали Гера – сказки по телефону Аню как раз не прельщали. Она начала писать – сначала для себя, в маленький сиреневый блокнотик, – просто писать, совершенно ни о чем. Получались весьма неплохие эссе, пока-еще-не-статьи, но уже близкие к ним. Тематика Аниных измышлений была разнообразна – от ассоциаций, возникших спонтанно после посещения концерта БГ через размышления о современном кинематографе до саркастичных этюдов о жизни иногородних в столице. Включенный в это не святое писание, услышанный где-то на улице диалог толстого дядьки, обремененного микрофоном, с «коренным жителем» – молодым парнем, яблочком от своей яблоньки, – застрял смердящей занозой у Ани в ладонях:

– Как вы относитесь к тому, что в нашем городе так много приезжих?

– Нормально. Надо же кому-то туалеты сторожить. Вот и пусть сторожат.

«Коренной житель», сын едва умевших говорить лимитчиков, тридцать девять лет назад приехавших в Москву из уездного города N, чтобы работать на заводе, жить в общаге и полжизни ждать очереди на квартиру, явно забыл о собственном плебейском происхождении; впрочем, оно осталось за кадром как несущественное.

В Ане же что-то хрустнуло; НЕТ! – сказали ее пальцы. НЕТ! – завопило все ее существо. НЕТ, НЕТ, НЕТ!!! Она не станет сторожить туалеты, она сделает все возможное, чтобы не сломаться… Она сделает это уверенно и спокойно; еще большую уверенность и спокойствие придавал ей уличный подростковый фольклор типа

Россия – для русских,
Москва – для москвичей.
А ну, давай, у…бывай скорей!

Аннушка приходила с работы и писала; возвращалась от друзей и писала; приползала с очередного свидания с очередным не тем и писала, писала, писала… Какое упоительное это было ощущение – свобода слова, пусть и дутая, но хоть где-то – ХОТЬ ГДЕ-ТО свобода! Со словами «Все-таки она вертится!» – изобретала Аня очередное гармоничное колесо – впрочем, для нее самой оно вовсе не было очередным: она самовыражалась, может быть, впервые в жизни, так явно и безудержно. Слово было сильнее Секса, хотя и росло из одного с ним корня. Секс, как и любовник, растворялся – молнией, разрядом, безумством, конечностью, но Слово – оставалось. Слово было больше, чем просто сочетание букв. Оно было живым, настоящим, осязаемым – то шершавым, то гладким, то тусклым, то ярким, а то и плотным или вовсе – эфирным: тогда из него можно было шить самые настоящие снежные хлопья… Слово жило своей собственной жизнью, горело, шипело, искрилось, пульсировало, переливалось всеми цветами радуги!! СЛОВО ЖИЛО СВОЕЙ СОБСТВЕННОЙ ЖИЗНЬЮ, ГОРЕЛО, ШИПЕЛО, ИСКРИЛОСЬ, ПУЛЬСИРОВАЛО, ПЕРЕЛИВАЛОСЬ ВСЕМИ ЦВЕТАМИ РАДУГИ!! У него был даже свой аромат и своя особая реальность; туда так легко можно было сбежать… Там ненужными оказывались документы и прочая тошнотворная скука, так часто мешающая дышать.