Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Т. 3

• Название: Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Т. 3
• Автор: Андрей Болотов
• Издательство: Терра
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1993
• ISBN: 5-85255-385-9, 5-85255-382-4

Автор этой книги Андрей Болотов - русский писатель и ученый-энциклопедист, один из основателей русской агрономической науки.

Автобиографические записки его содержат материалы о русской армии, быте дворян и помещичьем хозяйстве. Он был очевидцем дворцового переворота 1792 года, когда к власти пришла Екатерина II. Автор подробно рассказывает о крестьянской войне 1773 - 1775 годов, описывает казнь Е. И. Пугачева. Книга содержит значительный исторический материал.

---

 Но как бы то ни было, но я перелез ее удачно и обрадовался до бесконечности, выбежав невредимо из черты знойной на холодный воздух. Несколько раз перекрестился я тогда, благодаря Бога за вспоможение мне прейтить сию страшную и опасную преграду и в радости и не охнул уже о том, что дом мои занялся и уже пылал в развал огнем и пламенем, а махнув только рукою, пустился бежать к замку, куда привлекал меня предмет интереснейший. Но, что ж? прибежав туда, нашел я превеликую кучу стасканного и спасенного народом моего имущества, и подле ее племянницу мою, стоящую на страже для охранения, чтоб и последних вещей не растаскали. Но Ольги моей не было и тут, я никто ее не видал и не знал, где она находилась. «Ах, Боже моя, возопил я с стесненным сердцем, ну, истинно, она погибла и сгорела! Ахти, ахти! какая беда!» Племянница моя вздумала было, утешая меня, говорить: «И, дядюшка! этому быть нельзя. Она уже не маленькая и как ее не выбежать? Не с кормилицею ли она на поле, вон по конец этой аллеи? Но я, перервав ее слова, сказал: «Ах, матушка ты моя! и там, говорят, что ее нет и никто ее не видал. А она верно, бедняжка, где–нибудь от страха спряталась, задохлась и сгорела!»

 Совсем тем хотелось мне самому побывать там, где кормилица и расспросить ее, не видала ли она ее? Сказав сие и не долго думая, пустился я без души и памяти по аллее бежать опять к пожарищу. Прибежав к нему, увидел я двор Полунина уже сгоревшим или паче догорающим, а свой весь еще пылающий. И как мне надлежало пробегать помянутым проулком, между обоими сими дворами бывшим, то боясь, чтоб не подвергнуться опять опасности, остановился я и не знал что делать? и пускаться ли в проулок или нет? Но увидев в самое то время двух человек, бегущих на встречу ко мне по сему проулку, спросил их: «Что, братцы, можно ли пробежать тут?» — «Ох, батюшка! сказали они, жарко и очень жарко и знойно и мы насилу пробежали». — «О, когда вам можно было, подхватил я, то для чего ж бы нельзя и мне». И тотчас, ободрясь сими словами, отважился я на сей новой подвиг. Но, ах! отвага сия чуть было чуть не погубила меня совершенно! От роду и во все течение моей жизни не был я еще в такой великой опасности как в сей раз. Бежать мне надлежало сим зноем от горящих по обе стороны зданий сажен около тридцати. И я как ни напрягал все силы свои к скорейшему пробежанию сего поприща, но чуть было чуть не задохся совсем. Сперва было хотя очень жарко, но все–таки сколько–нибудь сносно, но как подбегая почти к самому концу сего опасного места, вбежал я в самой величайший, и такой точно зной, какой бывает в истопленной и только что закрытой печи, то дух мой так начало захватывать, что пришлось было совсем ложиться на землю и погибать. Но по особливому счастию, изнеможению и опасности сей подвергся уже при самом конце сего поприща, и если б одну только сажень надлежало мне еще бежать, то неминуемо бы я задохся и погиб. Вот в какую опасность подвергла было меня любовь к детям! но благодарение буди Всемогущему, что он и от сей опасности спас меня в тогдашние критические минуты.

 Не могу изобразить той радости, какую восчувствовал я, выбежав вон из знойной полосы на свежий и холодный воздух. Чувствование мое было тогда такое, как бы выбежал я из ада в рай. Несколько раз перекрестился я опять, благодаря Всевышнего, и несколько минут отдыхал и собирался с духом. Сердце мое хотело даже выскочить от скорого бега и от испуга, поразившего меня в опаснейшую минуту.

 Отдохнув, побежал я опять и достиг до конца аллеи, за селением уже находящегося, но и кормилица, которую нашел я тут с меньшою моею дочерью, огорчила меня еще больше, сказав, что и она не видала моей Ольги и не знает, где она и что с нею сделалось. Сие так меня смутило, что я нимало уже не сомневался в том, что она сгорела, и полагая уже то за верное, заботился и помышлял уже о том, как бы мне то сказать и чем бы удобнее утешить ее мать и бабку.

 Но едва только я возвратился к ним, как увидел идущего к нам нашего лекаря. «Ах, вот кстати и он подошел!» сказал я, и тотчас побежавши на встречу, продолжил: «Ах, друг мой, Филат Антонович! знаешь ли какая беда! Ведь у меня Ольга моя пропала и чуть ли не сгорела в доме! потужи об нас». — «Как? воскликнул он, не дав мне далее говорить, Ольга Андреевна?.. она живым–живёхонька! и ей ничего не сделалось. Я сию только минуту напоил ее чаем и оставил ее у себя на островку и поскакал сюда».

 Никакой ангел не обрадовал бы нас всех столько тогда явлением своим, как сей друг наш сим своим уведомлением. Отлегнуло тогда у нас у всех на сердце, и мы при всем тогдашнем огорчении своем, все наперерыв друг пред другом твердили только: «Ну, слава, слава Богу, хоть она жива! Но, умилосердись, спрашивали мы у лекаря, каким образом очутилась она у вас?» — «Я право не знаю, отвечал лекарь, кроме того, что привез ее ко мне маленький крестьянский мальчишка в телеге». И вообразите же себе, что начудотворила девчонка сия. Она, как мы после узнали, испугавшись до крайности пожара и увидев, что все начали хватать все, укладывать во что ни попало и выносить вон из дома, — ни с другого слова, подхватив маленькой чайный ларчик и какую–то занавеску, и была такова, из хором вон и прямо через двор в сад; там увидела она одного крестьянского мальчишку с запряженною телегою, привозившего тогда что–то в сад, будучи на работе, и ни с другого слова сказала ему: «маленький мужичок! посади меня на телегу и отвези на островок». А сей тотчас и исполнил то и туда ее отвез, где она благополучно и попивала у лекаря чаёк, между тем как мы с ума об ней сходили и я два раза подвергал жизнь свою, при искании ее, опасности.

 Теперь, возвращаясь к порядку повествования моего, скажу, что как мы ли обрадовались о найдении своей дочери, но радость сия была минутная. Бедствие пожарное скоро повергло у всех у нас сердца и души наши в прискорбие и огорчение неизъяснимое. Потеряние в один почти миг и менее нежели в два часа совсем неожиданным образом всего своего покойного дома со всеми к нему принадлежностьми, и знатной частя движимого своего имущества, а по случаю сгорения всех наших жизненных и съестных припасов, дойдение до того, что вам тогда и есть было нечего, долженствовало натурально растревожить все наши мысли и чувствия и ввергнуть нас в печаль и горесть неудобоизобразимую. Умалчивая уже о моих домашних, коим все сие несравненно было еще чувствительнее, и самому мне потребна была при сем случае вся моя философия для подкрепления себя и приведения всех расстроенных мыслей своих сколько–нибудь в порядок.

 Мне и помогла она действительно очень много: я не успел возбудить в себе мысля, что не с одним мною, а со многими миллионами и тысячами подобных мне людей и прежде бывали и впредь происходить будут такие же или еще злейшие несчастия, и что они переносить же их и переносить будут, — как сам себе сказал: «ах, для чего ж и мне того ж не сделать и сие посещение Божеское не перенесть колико можно с спокойнейшим духом и без роптания на святой произвол Промысла Господня? А сие, также и мысль, что и сие несчастие произошло не инако, как с его воли и попущения, и он знает, для чего сему так быть было надобно, и что ему всего легче весь претерпенный мною убыток и вознаградить, если то ему будет угодно, и ободрило и подкрепило меня очень много, и я равнодушнее уже стал утешать себя тою мыслию, что хорошо еще, что несчастие сие не случилось о глухую полночь, во время сна, а днем; и мы самолично не подвержены были еще опасности, да и не все у нас сгорело, а успели кое–что и выносить и спасти от огня; также и то, что произошло бедствие сие не от меня и не от собственной моей какой–либо оплошности и небрежения, а совсем от посторонней причины и оттого, за что я не подвергался никакому ответу.

 Но не таково легко было успокоить мысли огорченных до крайности и слабейших моих семьянинок. Я хотя и старался их всячески утешать, но слова мои не могли производить дальнего действия. Мысли о потерянии чрез сей пожар весьма многих, надобных нам вещей, беспрерывно возобновляло вновь их крайнее прискорбие и смущало и расстраивало их мысль, даже до того, что слезы текли изобильно из глаз их и они едва успевали утирать оные.

 Как скоро все сколько–нибудь прогорело, что можно было без дальней опасности пройтить по улице к замку, то побрели мы с унылыми сердцами к куче, стасканной из спасенных вещей, чтоб видеть, по крайней мере, что у нас еще осталось, и чего мы лишились. Тут возобновилось вновь общее у всех о многих вещах гореванье. Мы увидели, что огонь похитил у нас гораздо более, нежели мы думали, и спасено гораздо меньше, нежели мы мыслями своими ласкались. Множество вещей всякого рода не только у нас погорело, но, по скверной привычке нашего народа, и растаскано, и раскрадено было сбежавшимися со всех сторон вспомогателями, а не тушильщиками, ибо о тушении и мысли иметь не можно было. О многих вещах действительно знали мы, что они были вынесены, но они не являлись, и бездельникам восхотелось ими поживиться, и тем несчастию нашему поспешествовать злодеяниями своими еще более, и оное бессовестнейшим образом увеличить. Премногое множество погорело у нас мебелей, платья, всякого рода посуды, экипажей, хлеба и всяких жизненных припасов; а у меня множество картин, книг и бумаг нужных. Жене моей пуще всего жаль было сундуков, наполненных платьем, бельем, и всякого рода иными вещами, заготовленными в течение уже многих лет для приданого моей старшей дочери: все они были уже вытасканы из кладовой на двор и взгромождены на запряженную телегу, но сгорели посреди почти двора самого. Произошло сие оттого, что второпях устанавливали их и взгромащивали на телегу кое–как, и как увязать воз было нечем и некогда, то не успели лошадь тронуть с места, как верхние сундуки сдвинулись лошади на хвост, и попав ей под ноги, принудили ее биться. А как в самую ту минуту дом весь так охватило огнем и пламенем, что не можно было людям долее быть при телеге, то и принуждены они были, спасая собственную жизнь свою, оставить и сундуки, и телегу, и упавшую лошадь под нею в жертву огню и пламени; а потому все это тут так погорело. А мне пуще всего жаль было своих книг и бумаг. Превеликое множество было из них раскрадено и растаскано народом, и чрез то расстроены многие из них, потерявшие некоторые из частей своих и сделавшись чрез то дефектами. Но я рад был уже и тому, что не со всеми произошло такое бедствие и что не подверглись тому же все чужие Новиковские книги, которых большая часть случилась тогда быть в Лебедянской ярманке.