Пилип Липень - Ограбление по-беларуски

• Название: Ограбление по-беларуски
• Автор: Пилип Липень
• Жанр: Современная проза

---

Утром, когда он проснулся и сидел на кровати, задумчиво покачивая голыми ногами, мама и Рыгор подступились к нему с вопросами – где он был, что с ним случилось? Лявон без утайки рассказал, что познакомился с девушкой, живущей неподалёку. Мама и Рыгор переглянулись и стали осторожно выспрашивать подробности: кто, да где, да почему. Но тут со двора донеслось бренчание щеколды на калитке, басовитый лай – и звонкий голос позвал хозяев. Алеся приехала сама.

Она оказалась открытой, общительной, простой – и не проникнуться к ней приязнью было невозможно. В первый же день она подменила маму на кухне и, заслав Лявона в магазин за сельдью, приготовила невероятно вкусный форшмак, оформленный в виде рыбки с лимонной короной на голове. Мама, делая вид, что случайно проходит мимо, ревниво следила за каждым действием Алеси, но не могла не оценить её отношение к себе, смелое, но полное уважения, почтительности и даже ласки.

Не прошло и двух дней, как мама уже звала её Лесенькой, Лесечкой, доченькой, а иногда брала в руки её узкие ладони и смотрела в глаза, с умилением и чуть ли не со слезами. Лявон не понимал значения таких сцен и смущался. Он уходил в комнаты и рассеянно листал расползающийся от времени томик Тютчева, с поникшей чёрно-белой веточкой на обложке. Ему не обязательно было смотреть на Алесю или разговаривать с ней. Он ощущал себя находящимся внутри её ауры, плывущим в нежных волнах её светло-спокойного, радостного излучения. «Это и есть любовь?» – спросил он себя однажды и не нашёлся, что ответить, сравнивать было не с чем.

Тем временем Рыгор, вначале потрясённый фактом существования в природе девушек, быстро оправился от изумления и стал изливать на Алесю свои копившиеся годами запасы анекдотов, побасёнок и дурацких сказок. Лявон, опасаясь грубостей и пошлостей, внимательно прислушивался к россказням Рыгора, даже если не участвовал в их разговоре напрямую, но тот ни разу не позволил себе чрезмерностей и вёл себя с девушкой осторожно и деликатно. Зрелый, весёлый, сильный, с не знающим заминок языком – он мог легко опередить товарища, если бы не невидимая, но почти осязаемая связь, сразу возникшая между Лявоном и Алесей. Связь создавалась множеством нитей: их лицами, обращёнными друг в сторону друга даже вне прямой видимости, как стрелка компаса обращена в сторону севера; их взглядами, нечастыми, но яркими, как лучи; их диалогами, короткими, но наполненными особым, важным смыслом; и ещё каким-то неуловимым волнением, висящим в воздухе, как запах далёкой железной дороги или звон кузнечиков.

Алеся охотно приняла участие в их домашнем пении, а в один из дней принесла двойную пластинку Шуберта «Прекрасная мельничиха». «Это папина пластинка», – сказала она с гордостью. Лявон и Рыгор тут же завели её на проигрывателе и с восторгом разучивали слова до самого вечера. Голос у Алеси был тонким, старательным, но неумелым, а лицо во время пения становилось по-детски серьёзным.

Иногда Алеся не приезжала. Лявон томился и ждал до обеда, хоть и знал – если она не появилась до одиннадцати, то уже не появится вовсе. Он с удивлением отмечал, что на расстоянии его чувства прояснялись, усиливались, и вместо слепого восхищения её близостью внутри загорался яркий огонь, ищущий выхода и толкающий к действию. К какому именно действию – этого Лявону пока не удавалось понять.

Стараясь отвлечься на что-нибудь, он бродил по саду, поглаживая тяжёлые яблоневые ветви, подолгу сидел на ветхой скамейке под окном маминой комнаты, слушая жужжание мух на солнцепёке и механические звуки, доносившиеся из сарая. Там возился со старыми велосипедами Рыгор – он собирал из нескольких ржавых, кривых колымаг единое работоспособное целое. Несколькими днями назад Лявон обмолвился ему о своей былой велосипедной мечте, и Рыгор со скуки ухватился за эту идею. Он высказал убеждение, что плоха та мечта, которая не осуществляется, и что плох тот друг, который не осуществит мечту друга. Он заручился маминым разрешением и принялся за дело. Задача осложнялась тем, что из инструментов удалось отыскать только молоток, ножовку по дереву и устрашающего вида плоскогубцы. Остальное, по словам мамы, отец и Микола взяли с собой к бабушке. Работа продвигалась медленно: старые велосипеды были разных моделей и лет выпуска, с гнутыми колёсами, перекошенными педалями, порванными цепями, но Рыгора это не смущало.

И вот, после почти недельного ежедневного труда, Рыгор вывел из сарая за рога «машину». Он потребовал, чтобы Лявон опробовал её сейчас же. Лявон согласился. Испытывая некоторое разочарование от прозаично продавленного седла и потрескавшейся краски на щитках, он оттолкнулся от земли, забросил ногу и, виляя, покатил по дорожке к крыльцу дома. И не успел Лявон выровнять ход, как правая штанина попала между цепью и звёздочкой, шаткое равновесие нарушилось, и он неуклюже повалился в палисадник, подминая «анютины глазки». Рыгор помог ему подняться и отвёл велосипед в сарай на доработку: цепь была закрыта специальной защитой и стала безопасна.

Теперь, если Алеся не появлялась, Лявон ехал к ней сам и заставал её в саду, за прополкой брюквы или штопаньем прохудившихся мешков для картошки. Она была рада ему, но далека. Несмотря на улыбку уголками и приветливые слова, она явно думала о своём. «О чём? О чём?» – напрягал он мысль, пытаясь силой проникнуть за её опущенный взгляд и падающие на лоб пряди. Он присаживался на корточки рядом и начинал тоже полоть. Она серьёзно взглядывала и говорила, что он сейчас испачкает рукава, и что лучше переодеться. Лявон шёл за ней к сенцам и ждал, пока она вынесет старую, но крепкую ещё тельняшку, с латками на локтях – это стало их традицией. Тельняшка была отцовская, большая, она пахла её домом – сложным сочетанием многих запахов, в котором Лявону удавалось различить только оттенки стирального порошка и махорки. Он с почти религиозным чувством принимал тельняшку в руки и надевал поверх своей рубашки, снимать которую стеснялся.

Выдёргивая побеги лебеды и молочая из ароматной глинистой земли, Лявон пытался разговорить Алесю, расспрашивая её то о махорке, то об отце, то о медучилище. Это был беспроигрышный ход. Она начинала нехотя, но скоро увлекалась, отрывалась от брюквы и рассказывала, рассказывала – неутомимо и в мельчайших подробностях. Махорку она действительно держала в одёжном шкафу, оберегая его от моли, а отец уже почти месяц находился на курсах повышения квалификации, он агроном. Об отце она могла говорить бесконечно, и от этой темы её настроение особенно быстро росло. Она вспоминала, как отец учил её плавать и кататься на велосипеде, как отругал за детскую ложь, и она с тех пор не врала, как ухаживал за ней во время болезни, как помогал решать математику, как уверенно поставил на место вывихнутый при падении палец. Она показала Лявону тот палец, и он с неожиданной смелостью притянул его к себе, рассмотрел. Ровный, драгоценный. Она засмеялась, отобрала палец и продолжала. Постепенно, по смутным и косвенным чёрточкам, у Лявона сложилось ощущение, что отец Алеси был алкоголиком, но алкоголиком не мелким и постыдным, а мужественным, спокойным и благородным.

Она знала сотни афоризмов, крылатых выражений, цитат и с удовольствием пересыпала ими речь. Лявон никогда раньше их не слышал, и оставался серьёзным, хотя чувствовал по её тону, что она ждёт узнавания и смеха. Немного обиженно она начинала объяснять, откуда произошла та или иная фраза – в основном это были кинокомедии – и удивлялась невежеству Лявона. Впрочем, объяснять ей тоже нравилось. Он в свою очередь удивлялся её памяти и честно пытался вникнуть в юмор.

Слушая её звонкий, гибкий голос, изображавший действия по ролям, Лявон с облегчением понимал, что от него требуется только внимание, ответные рассказы не обязательны. Он дёргал и дёргал сорняки, удивляясь их обилию при Алесином трудолюбии. Сорняки беспомощно и слабо цеплялись за землю бледными корешками, и Лявону было жалко губить эти травки, такие красивые при всей своей скромности. Дождавшись паузы в её рассказе, он спросил, что она собирается делать с урожаем брюквы. Алеся, сделав большие глаза, посмотрела на него с преувеличенным недоумением – дремучий! – и принялась перечислять рецепты салатов, супов и соусов. Настроение полностью вернулось к ней. Лявон испытывал полное блаженство, глядя в совершенное, знакомое до мельчайших чёрточек лицо. Были мгновения, когда он чувствовал такую близость к ней, что, казалось, мог бы вобрать всю её в себя, слиться с ней, влиться в неё.

Увядшие сорняки, веточки и сухие листья с яблонь они собирали граблями во дворе и зажигали костёр. Алеся считала, что зола очень полезна для овощей. Она предоставляла Лявону развести огонь, но при всём старании это получалось у него не всегда. Спички гасли, газеты не хотели гореть. Тогда она приходила на помощь, склонялась рядом, и за минуту из клочка бумаги поднимался уверенный огонь.