Иоганнес Бехер - Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля

• Название: Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля
• Автор: Иоганнес Бехер
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1970

БВЛ — Серия 3. Книга 10(137). «Прощание» (1940) (перевод И. А. Горкиной и И. А. Горкина) — роман о корнях и истоках гитлеровского фашизма. Это роман большой реалистической силы. Необыкновенная тщательность изображения деталей быта и нравов, точность воплощения социальных характеров, блестящие зарисовки среды и обстановки, тонкие психологические характеристики — все это свидетельства реалистического мастерства писателя. «Трижды содрогнувшаяся земля» (перевод Г. Я. Снимщиковой) — небольшие рассказы о виденном, пережитом и наблюденном, о продуманном и прочувствованном, о пропущенном через «фильтры» ума и сердца. Стихотворения в переводе Е. Николаевской, В. Микушевича, А. Голембы, Л. Гинзбурга, Ю. Корнеева, В. Левика, С. Северцева, В. Инбер и др. Вступительная статья и составление А. Дымшица. Примечания Г. Егоровой. Иллюстрации М. Туровского.

---

— Я жил не весь. Жила какая-то частица меня. А ведь я хотел жить полной жизнью, всеми силами души и ума! Ты, быть может, тоже не достигнешь цельной жизни. Но ты будешь к ней пробиваться.

Появилась и старая фрейлейн Лаутензак, она благодарила меня за то, что я умирал вместе с ней, она ласково улыбнулась и сказала, что хочет помочь мне выбраться на волю… Вдруг снизу поползло какое-то зловоние.

— Все здесь? — крикнул чей-то голос.

— Да, — послышался нерешительный ответ; это была подмога отряду Руки-по-Швам, она очень запоздала. Но за нерешительным «да» взревело мощное «да» с нашей стороны. Это не мог быть «верблюд», он уже дохнул на меня своим мерзким дыханием; с верхнего этажа, из его квартиры, доносилось бульканье, он полоскал рот прописанной ему микстурой, а затем играл на виолончели. Теперь я вспомнил, кто это так стремительно приближался ко мне, размахивая ведерком с вонючей жижей, — мой старый знакомый. И как только мог я забыть его! Он все это время тайно безобразничал, а я ни разу не напал на его след!.. С минуту я слушал, как он меня уговаривает:

— Чего ты так торопишься? Куда спешишь? Зачем так отчаянно стараешься сойти с лестницы? Не надо ничего делать! Скажи: оставьте меня, я хочу покоя. Лень обязательно перекроит на свой лад жизнь Руки-по-Швам…

— Знаем мы, — ответил я, — это все равно что в чемодане все перевернуть вверх тормашками. Никакой новой жизни не получится.

— Эх ты, звездочет, звездочет! — рявкнул он. — Скажи-ка, видишь ли ты каналы на Марсе и марсиан — полуангелов-полудраконов, и прочитай, что говорят звезды.

Но Размахивающий вонючим ведерком бессилен был сделать мне еще какую-нибудь гадость. Он опоздал. Наконец-то я мог открыто высказать ему свое мнение, и на этот раз он удалился пристыженный, размахивая ведерком с вонючей жижей… И вдруг началась такая свалка, поднялся такой содом, такой гвалт, что Руки-по-Швам потерял меня из виду; среди всего этого шума и гама он громовым голосом звал меня по имени, но мои многочисленные друзья, стремясь внести смятение в ряды врагов, откликались все сразу: «Сюда!» Впорхнули Дузель и Газенэрль, и в шуме борьбы я услышал собственный голос, возвещавший, подобно трубному гласу:

— Я видел корабль!

Внизу, у дверей, стояли Ксавер, Гартингер и Зак, а против них Фек, Фрейшлаг, Крейбих, Палач и Кадет. По числу и физической силе Стойкие были намного слабее отряда Руки-по-Швам, но неожиданно Мопс перешел на сторону Стойких, и я успел примкнуть к ним, а вот и Левенштейн спешит к нам на выручку, он напомнил мне о книге, которую он протянул мне, когда тронулся поезд. Она лежит у меня в боковом кармане. Я на несколько секунд поставил чемодан на пол, раскрыл эту книгу, заглянул в нее и опять сунул в карман. Я сразу нашел строчку, делающую нас непобедимыми, и громко произнес: «…ибо Справедливые бьются, как волшебники». Полковник Боннэ между тем повернулся к Веселому гуляке и завязал с ним серьезный разговор, я слышал, как Трактирщик говорил:

— Жила-была колбасная горбушка…

Фек дернул Крейбиха за рукав:

— Оставь их, теперь уж нет никакого смысла, они сильнее нас…

Фрейшлаг исчез. И Палач тоже уныло поплелся прочь. Кадет, Фек и Крейбих держались вместе, но не предпринимали никаких действий. От имени их всех Крейбих сказал:

— В другой раз! Позднее!

В последнюю минуту Гартингер грустно шепнул мне на ухо:

— Христине это было уже не под силу…

Вот какое сражение разыгралось на лестнице, не очень широкой и всего в каких-нибудь пятьдесят ступенек, лестнице, которая вела из жизни Руки-по-Швам в Стойкую жизнь,

* * *

Я выбежал на улицу.

По небу, по высокому, бесконечному небу тихо ползли облака…

Если уж такой, как я… Тогда и вам, вам всем не надо падать духом…

«Ура! Лютих пал! Ура!» — хрипло донеслось с балкона. На балконе стояла Христина и размахивала черно-бело-красным флагом.

ТРИЖДЫ СОДРОГНУВШАЯСЯ ЗЕМЛЯ{38} Рассказы

Перевод

Г. Я. Снимщиковой

КАНАТОХОДЕЦ НАД РАЗВАЛИНАМИ, ИЛИ СЛУХИ

Высоко над развалинами разбомбленного города был натянут канат, и день за днем собирались люди, дожидаясь выхода отважного канатоходца, который решился бы пройти по канату над пропастью. Но вот прошла неделя, а смельчак все не появлялся. Тем не менее люди продолжали толпиться на площади и смотрели вверх, туда, где между руинами двух башен — словно от скалы к скале — был натянут канат, смотрели в небо, по которому бежали облака, и казалось, что канат вибрирует в этом растревоженном молвой воздухе, — все ждали выступления канатного плясуна, и о нем самом, и о грядущем событии высказывались самые невероятные предположения.

Итак, люди стояли и стояли, и я стоял среди них, хотя сперва я сторонился толпы и вовсе не собирался глазеть на этот повисший над развалинами канат.

«Какой вздор! — говорил я себе. — Неужто нет у тебя лучшего занятия, чем ротозейство, можно ли так попусту разбазаривать свое время?» И тем не менее я не жалел времени, и стоял в толпе, и глазел, и только с наступлением темноты нехотя уходил вместе со всей толпой с площади, хотя меня и мучила одна мысль: вдруг канатный плясун дерзнет пройти по тросу ночью, при свете прожекторов, вдруг он сделает это в мое отсутствие. Мне хотелось во что бы то ни стало быть при этом, и едва светало, как я одним из первых появлялся на площади и глазел на канат.

Правда, я посмеивался над самим собой, но находился все время в напряженном ожидании и вслушивался во все разговоры о необыкновенном событии.

Ну и вздор! И вот люди, которые в недавнем прошлом верили в нелепейший вздор и распространяли его, теперь снова уверовали в нелепую авантюру, а я стоял среди них, таращил глаза и, навострив уши, жадно впитывал в себя всю эту чушь.

Я стоял и глазел.

Я слушал и слушал, и когда ко мне обратилась какая-то старушка и спросила, как обстоят дела с канатоходцем, я и сам рассказал ей невероятнейший вздор и даже заверил ее, что завтра, ровно в двенадцать часов, состоится выступление канатоходца.

Потом я было спохватился и крикнул старушке вдогонку: «Нет, нет, все это вздор!» — но опровержение не возымело действия, старушка твердо уверовала в чушь, которую я ей наговорил…

Короче говоря:

Однажды канатоходец поднялся на полуразрушенную башню и, сделав несколько шагов по заметно качавшемуся тросу, потерял равновесие и рухнул вниз. Смерть его была мгновенной… Полиция оцепила площадь, труп унесли, смыли кровь с мостовой.

И я не был при этом! Я упустил именно это мгновение, хотя неустанно, день за днем, ожидал появления канатоходца. (Более того, я не раз видел во сне этот номер, — и мне казалось, что я сам исполняю этот танец на канате.)

Когда оцепление было снято, люди столпились на месте происшествия и увидели ровную мостовую, на которой не осталось ни малейших следов случившегося. И снова день за днем стояли люди у этого места и смотрели туда, где не на что было смотреть, — и как прежде они глядели в небо, так теперь уставились в землю, и я стоял вместе с ними и тоже глазел.

Вот ведь вздор, так вздор! Ничего не было, и все же они смотрели как зачарованные, и я тоже не мог оторвать взгляд от этого места.

Люди тянулись сюда издалека, шли пешком, ехали на велосипедах и в автомобилях, стояли и глядели, и шептались, и прислушивались, и тут я сделался настоящим выдумщиком и популярным сказочником, и меня постоянно окружала толпа благоговейных и доверчивых слушателей.

Не было такой нелепости, в которую не поверили бы эти люди, да я и сам очень скоро поверил в фантастические истории, которые рассказывал. Канатный плясун превратился в моих рассказах в сказочного героя, мне нравилось украшать его прошлое легендами, и единственно, чем я мог от него отделаться, было преувеличение до нелепейшего гротеска, при котором весь мой обман лопался, как воздушный шар. В то, что канат после падения плясуна еще долго раскачивался из стороны в сторону, — верили все; в то, что канатоходец врезался при своем падении на три метра в землю и теперь покоится на трехметровой глубине под землей, — в это верили лишь некоторые, наиболее стойкие; в то, что по ночам дух канатоходца витает над тросом, верили тоже немногие; а вот в то, что канатоходец был совершенно необыкновенным человеком, — верили все. А когда я наконец рассказал всю правду о происшедшем, то мне сперва не поверил никто и меня чуть было не прогнали с площади как обманщика, и если этого не случилось, то лишь потому, что я обладал теперь неотразимой силой убеждения, — люди верили мне, ибо я и сам на время безраздельно подчинился этому вздору. Так удалось мне наконец, после немалых усилий, убедительно представить истинное положение дел и избавить людей от власти нелепицы.