Сергей Щепотьев - Диккенс и Теккерей

• Название: Диккенс и Теккерей
• Автор: Сергей Щепотьев
• Жанр: Филология
• Год: 2006
• ISBN: 5-326-00002-4

Книга петербуржского литературоведа С. Щепотьева «Диккенс и Теккерей» представляет собой очерк жизни и творчества двух ключевых фигур английского реализма XIX в. Автор рассматривает и непростые взаимоотношения этих писателей, а также некоторые вопросы русскоязычных переводов их произведений, убедительно доказывает насущность творчества английских классиков в наши дни.

Для широкой читательской аудитории.

---

Взрослая Эстелла «так сильно изменилась, стала ещё настолько красивее, женственнее, так далеко ушла в своём всепобеждающем превосходстве», что Пип, вроде бы тоже ставший уже другим, вновь ощущает себя «безнадёжно неотёсанным деревенским мальчишкой». Она и обращается с ним, «как с мальчиком», и «прельщает» его, но, «снисходя» до него, «как и подобает блестящей красавице», заявляет, что у неё «нет того, что люди называют сердцем».

Пип принимает предложенные условия. Ему достаточно понимать, «как счастлив был бы я, живя с нею и зная, что никогда не буду счастлив с нею, но всегда буду страдать». И ради этого сладкого страдания он готов забыть всё и всех.

Словно повторяя слова Мэтью Покета о «джентльменстве души», Бидди взывает к добрым чувствам Пипа: «Хоть вы теперь и джентльмен, но у вас всегда было доброе сердце». Однако в сердце своём Пип совершает предательство верных друзей: он тяготится обществом Джо, опасаясь насмешек такого же, как он, воспитанника Покета-старшего — титулованного хама Бентли Драммла с его, «пустоголовыми предками» (как известно, Диккенс презрительно относился ко всякого рода родословным).

«Так в течение жизни наши самые малодушные и низкие поступки мы совершаем ради тех, кого более всего презираем», — резюмирует рассказчик Пип.

Ещё более стыдится Пип своего родственника после встречи с повзрослевшей Эстеллой, потому что она «отнеслась бы к нему с презрением».

Но во время свидания с нею в доме мисс Хэвишем его тяготит и присутствие Джеггерса: «Несовместимость его холодности с моими чувствами к Эстелле мучила меня. И не только потому, что я никогда бы не смог заставить себя говорить с ним о ней. Не вынес, если бы он стал при ней скрипеть своими сапогами. Или принялся бы мыть руки после общения с нею. Я страдал оттого, что переживал свой восторг в двух шагах от него. Что свои чувства я должен был испытывать в его присутствии».

Любовь-наваждение никого не допускает в своё общество. Диккенсу это было до боли хорошо известно.

«Я любил её просто потому, что не любить было выше моих сил. Любил вопреки рассудку, вопреки собственной воле, надежде, счастью и покою, вопреки всевозможным препятствиям» — это слова рассказчика Пипа, но, безусловно, и признание самого автора.

«Я расскажу тебе, что такое настоящая любовь. Это слепая преданность, безусловное самоуничижение, полное подчинение, доверие и вера — вопреки самому себе, вопреки всему миру, когда всё сердце, всю душу отдаёшь предмету своей страсти — как это было со мной!» — говорит Пипу мисс Хэвишем, но нам слышится голос Диккенса: «И со мной!»

Ибо писатель, несомненно, создавал эту книгу, чтобы поведать «драгоценную заманчивую тайну, героем которой был я», как сказано в оригинале, а в переводе М. Лорие не только неоправданно, но и непростительно искажено: «разгадать которую суждено было мне». Ведь своей тайны Диккенс так и не разгадал!

Автор «Больших надежд» просто купается в мучительных восторгах любви, и не только к мисс Тернан, он явно предаётся также воспоминаниям о былом чувстве к Мэри Биднелл: «Мы были примерно одних лет, хотя, конечно, она казалась взрослее» — это ведь не о солидном писателе и юной Эллен!..

Когда Драммл начал ухаживать за Эстеллой, она «то поощряла его, то обескураживала, то почти льстила ему, то открыто презирала его, то обращалась с ним как с добрым знакомым, то будто едва вспоминала, кто он танов» — совершенно так, как юная Мэри Биднелл играла с юным Диккенсом.

Маленькая, казалось бы, незначительная, деталь говорит о том, что автор отождествлял себя со своим героем. Побывав с Гербертом на спектакле, где увлечённый театром псаломщик Уосл бездарно играл Гамлета, Пип видит сон: «я должен играть Гамлета, а мисс Хэвишем — Тень его отца, и на нас смотрят двадцать тысяч зрителей, а я не знаю и двадцати слов своей роли».

Вряд ли Пип увидел бы такой сон. Забытый текст роли — сновидение сугубо профессиональное. Более чем вероятно, что активно выступавший на сцене Диккенс видел его. Может быть, и неоднократно. И, не учтя, что автор и рассказчик — якобы не одно и то же лицо, приписал сон Пипу, тем самым выдав их полное соответствие.

Эстелла презирает вульгарных в своём беспокойстве о наследстве родственников мисс Хэвишем: «Какое удовольствие я получаю, смеясь над ними, когда они бывают смешны!»

Но и сама она вульгарна, как миссис Брэндли, которой поручено «выводить девушку в свет», вульгарны и её многочисленные поклонники, и «пикники, празднества, пьесы, оперы, концерты, вечеринки, всевозможные удовольствия», на которых Пипу приходится бывать вместе с ней. Вульгарен и сам Пип: и в своем тщеславии, и в предательстве по отношению к Бидди и Джо, и в брезгливости к каторжнику Мэгвичу, самим фактом своего покровительства разрушившему красивую сказку, которую молодой человек долгие годы сам себе рассказывал. Если мстительная мисс Хэвишем для Пипа, как мы сказали, кто-то, кем была для Кая Снежная Королева, если он принимает её «извращённое желание» помучить его перед тем, как отдать «желанную награду», то Мэгвича он называет про себя «моё жуткое бремя» («my dreadful burden», сказано у Диккенса, и гораздо менее эмоциональное слово «постоялец» в переводе М. Лорие никак нельзя счесть адекватным оригиналу). Пипу отвратителен весь вид Мэгвича, и при встрече с ним он ещё острее начинает чувствовать свою вину перед Джо.

Если для Мэгвича, как считает Э. Уилсон, Пип — инструмент мести, то лишь отчасти. Каторжник, под угрозой смерти вернувшийся из изгнания для встречи с Пипом, с искренним теплом относится к своему подопечному, пусть и делая на него ставку в своей мести обществу, законы которого обошлись с ним более сурово, чем с «джентльменом» Комписоном, вовлекшим его в свои тёмные махинации.

С другой стороны, и Пип написан в новой для автора сугубо реалистической манере, его образ неоднозначен. И потому, ещё не зная, что каторжник — отец Эстеллы, он озабочен тем, как бы оскорблённый его неблагодарностью Мэгвич не отдал себя в руки правосудия. Чувствуя ответственность за судьбу своего благодетеля, Пип преодолевает и разочарование перед открывшейся правдой, и неприязнь к Мэгвичу.

С помощью Герберта он прилагает все (увы, тщетные!) усилия, чтобы спасти его. Как, несмотря на обиду, пытается (опять-таки, тщетно) спасти и пострадавшую от пожара мисс Хэвишем.

Но и мисс Хэвишем — совсем не монохромный образ. К концу романа она осознаёт свой грех перед Эстеллой и Пипом («Что я наделала!») и по просьбе последнего совершает истинное благодеяние по отношению к Герберту Покету, обеспечив его будущность.

Таким образом, и в этом романе добродетель отчасти вознаграждена, но счастливыми героев не назовёшь, хотя в книге было два финала: первый не понравился Булвер-Литтону, и по его совету автор написал «премиленький новый кусок», который, в сущности, не изменил судеб Эстеллы и Пипа, разве что позволяет надеяться, что герой не останется горьким холостяком.

Оригинальный финал «Больших надежд» впервые был опубликован Форстером в биографии Ч. Диккенса. Позволю себе привести его здесь в своём собственном переводе[11]:

«Прошло два года, прежде чем я увидел её. Я слышал, что она ведёт крайне несчастливую жизнь, расставшись с мужем, который обращался с нею весьма жестоко и славился своей грубостью, равно как и чванством, и чёрствостью. Я слышал, что муж её умер в результате несчастного случая, причиной которого было грубое обращение этого человека с лошадью. Я слышал, что сама она вышла замуж вновь. Муж её, врач из Шропшира, вопреки собственным интересам, однажды повёл себя очень по-мужски, став свидетелем грубости м-ра Драммла со своей женой: это было как раз во время его профессионального визита к грубияну. Слышал я, что врач из Шропшира небогат и они живут на её личное состояние.

Я снова был в Англии, в Лондоне, и гулял с маленьким Пипом по Пикадилли, когда меня нагнал слуга и спросил, не сделаю ли я несколько шагов назад, чтобы поговорить с леди, сидевшей в коляске. Коляска была запряжена пони, которой правила сама леди. Мы с ней взглянули друг на друга довольно грустно.

— Я сильно изменилась, я знаю. Но подумала, что вы хотели бы обменяться рукопожатием с Эстеллой, Пип. Дайте-ка мне поцеловать это милое дитя.

(Полагаю, она решила, что это дитя — моё.)

Впоследствии я был очень рад этому разговору. Потому что её взгляд, и голос, и прикосновение внушили мне уверенность, что страдания были лучшим учителем, чем мисс Хэвишем, и наделили её способностью понять, чем некогда было моё сердце».

В шестидесятые годы на Диккенса обрушился целый град утрат. В 1863 г. умерла его мать, находившаяся в состоянии старческого маразма. Умер Теккерей, успев примириться с ним перед самой смертью. На его смерть Диккенс откликнулся серьёзной статьёй. Умерли братья, шурин, несколько старых друзей. Он спасается от тоски публичными чтениями, путешествиями, мучительной любовью к Эллен Тёрнан и, конечно, литературным трудом.