Ольга Елисеева - Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века

• Название: Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века
• Автор: Ольга Елисеева
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-235-03686-4

Так уж получилось, что именно по текстам классических произведений нашей литературы мы представляем себе жизнь русского XVIII и XIX веков. Справедливо ли это? Во многом, наверное, да: ведь следы героев художественных произведений, отпечатавшиеся на поверхности прошлого, нередко оказываются глубже, чем у реально живших людей. К тому же у многих вроде бы вымышленных персонажей имелись вполне конкретные исторические прототипы, поделившиеся с ними какими-то чертами своего характера или эпизодами биографии. Но каждый из авторов создавал свою реальность, лишь отталкиваясь от окружающего его мира. За прошедшие же столетия мир этот перевернулся и очень многое из того, что писалось или о чем умалчивалось авторами прошлого, ныне непонятно: смыслы ускользают, и восстановить их чрезвычайно трудно.

Так можно ли вообще рассказать о повседневной жизни людей, которых… никогда не существовало? Автор настоящей книги — известная исследовательница истории Российской империи — утверждает, что да, можно. И по ходу проведенного ею увлекательного расследования перед взором читателя возникает удивительный мир, в котором находится место как для политиков и государственных деятелей различных эпох — от Петра Панина и Екатерины Великой до А. X. Бенкендорфа и императора Николая Первого, так и для героев знакомых всем с детства произведений: фонвизинского «Недоросля» и Бедной Лизы, Чацкого и Софьи, Молчалина и Скалозуба, Дубровского и Троекурова, Татьяны Лариной и персонажей гоголевского «Ревизора».

знак информационной продукции 16+

---

Ответ Правдина: «Подобное бесчеловечие вижу и в здешнем доме» — готовит зрителя к нечаянному появлению героини: «А! вот она сама». Но не только. Преступление распространенное, узнаваемое; ему много примеров «и в здешнем доме», и по соседству. Исследования показывают, что так называемый «насильный» брак, когда девушку без согласия выдавали замуж, встречался практически в каждой семье. Исключением становилось обратное: молодые избирали друг друга по воле сердца. Приехавший из Сибири и помешавший «злодейству» дядя Стародум высказывает очень нетипичное для патриархальной среды мнение: «Я заступаю место отца твоего. Поверь мне, что я знаю его права. Они нейдут далее, как отвращать несчастную склонность дочери, а выбор достойного человека зависит совершенно от ее сердца. Поди за кого хочешь».

Дядя-то почти либерал! Очень похожие слова шесть десятилетий спустя Николай I напишет своей дочери великой княжне Ольге о ее предстоящем браке: «Как ты по Божию наитию решишь свою участь? С полной свободой, с полным испытанием твоего сердца, без предупреждений и без наущений, сама одна ты. Минута важная, решительная на всю жизнь… Никто не может тебе советовать, ты одна можешь и должна судить об этом деле… Что ты решишь, то будет»[7]. Звучит по-стародумовски: «Поди за кого хочешь».

Но полувеком ранее примеров уважительного отношения к ребенку даже в самых образованных семьях было немного. Родители неволили своих дочерей не только из-за денег или чинов жениха, но и просто потому, что мысль о самостоятельном выборе казалась противоестественной. «Разве я в своем доме не вольна? Разве дети-то не мои?.. Ах она мерзавка!.. Что в том, противен ли он, нравен ли он ей или нет? Она ведь моя дочь, и будет за тем, за кого я выдать ее хочу», — рассуждала героиня пьесы Екатерины II «Именины госпожи Ворчалкиной» (1772), в которой зрители узнали старую подругу императрицы княгиню Е. Р. Дашкову, будущего директора Академии наук.

Только наиболее мягкосердечные люди видели в насилии над детьми «тиранство». Дочь заверила Ворчалкину, что «из воли ее не выступит», но едва не умерла от горя: «Она в великом смущении, побледнев и трясясь, шла через комнату, где мы сидели, и не дошед до других дверей, вдруг упала на землю, так что и поддержать никто не успел… Конечно, от печали; вот плоды вашей строгости!»[8]

Оказывается, Фонвизин был согласен с императрицей по вопросу о смягчении семейных нравов. «Ввечеру быть уже сговору, — объявляет Скотинин, — так не пора ли ей сказать, что выдают замуж?» Простакова возражает: «Если ей сказать прежде времени, то она может еще подумать, что мы ей докладываемся».

Что значит «прежде времени»? И когда будет пора? На сговоре. Иные невесты узнавали о свадьбе только в церкви. Такая предосторожность позволяла избежать сопротивления. Ошеломленный человек редко бывает способен защищаться. Не успев опомниться, девица становилась женой незнакомого ей взрослого человека, которому родители передавали свои права на нее.

Еще совсем недавно, во времена Московской Руси, невесте разрешалось взглянуть на жениха только в церкви, после венчания, через узкую щель в покрове — платке, которым покрывали голову новобрачной. Иногда молодые оставались «слепы» до свадебного пира, где между их стульями протягивалась красная драпировка, разделявшая пару. Родственники тайком подносили к ней зеркальце, чтобы муж с женой могли взглянуть друг на друга еще до брачной ночи, и по выражению лиц гадали о взаимных впечатлениях. «Кому смех, а мне и полсмеха нет», — как говорит Тарас Скотинин в пьесе.

Конечно, подобные нравы царили только среди богатых слоев общества. У крестьян и городских мещан женщина в силу повседневной работы пользовалась бо́льшей свободой. Но эта свобода не ценилась, являясь признаком низкого положения. Состоятельные люди много перенимали у восточных соседей и считали затворничество для женщины желанным идеалом, подчеркивавшим ее высокий статус.

На читателей XVIII века патриархальные традиции, оставленные при Петре I, производили умилительное впечатление. Их находили соединением грубости, простоты и целомудрия. Князь М. М. Щербатов в 1786 году писал в памфлете «О повреждении нравов в России»: «Приятно было женскому полу… что могли прежде видеть, с кем должны навек совокупиться». А кавалеры имели случай познакомиться на куртаге с девицами, «на которых прежде, поверяя взору родителей, женивались»[9]. Обратим внимание, что новые отношения воспринимались не как нормальные, а как «поврежденные».

В этом вопросе Фонвизин не мог бы согласиться с Щербатовым. Но у последнего подрастала дочь, которой тот хотел бы распоряжаться без помех и поэтому забрал из Смольного монастыря, где воспитанниц «развращали» европейскими нравами[10].

Еще в начале века Петр I издал три указа (1700, 1702 и 1724), запрещавшие венчать молодых без взаимного согласия. В законодательной практике повторение означает, что тот или иной акт никак не может укорениться. Так, Екатерине II пришлось дважды отменять пытку при расследовании — судебные чины не понимали, как действовать иначе. Не понимали этого и родители. В 1722 году камер-юнкер Берхгольц описал венчание, происходившее не где-то в глубинке, а при дворе. На вопрос священника, обращенный к молодым: «Желают ли они вступить в брак и добровольно ли согласились на него?» — в церкви раздался громкий смех[11].

Обычно за жениха и невесту отвечали родные. Часто к венцу подходили люди уже сломленные — уговоренные, запуганные, не смевшие «выступить из воли» старших. Имелся и другой — мягкий — способ заставить невесту поступить «как следует» — слезы матери, рассказы о разорении семьи, о долге перед близкими. Так, в 1817 году молоденькая Екатерина Буткевич (во втором, счастливом, замужестве Зурова) была выдана родителями за богача, польского графа В. В. Стройновского. Разница в возрасте составляла 41 год. Мать на коленях просила семнадцатилетнюю красавицу спасти родных от нищеты[12].

Случалось, что невесты даже не сознавали, куда и зачем их ведут. «Дело было решено без меня», — вспоминала о своем замужестве в 80-х годах XVIII столетия А. Е. Лабзина. Больная мать позвала ее, долго ласкала и просила «согласия» на устройство дальнейшей судьбы. «Я, никак не подозревая, чтоб это было мне замужество, со слезами ей отвечала, что я никогда воле ее не противилась и всегда ставила законом ей повиноваться»[13].

Показательна и судьба матери Дашковой, М. И. Сурминой. Ирландская компаньонка княгини Марта Уилмот (Вильмот) записала рассказ покровительницы: «Госпожа Сурмина… еще девочкой была выдана замуж за князя Юрия Долгорукова. Вскоре после этого семья Долгоруковых попала в опалу, и императрица Анна [Иоанновна] приговорила князя к пожизненному изгнанию в Сибирь. Мать Сурминой… бросилась к ногам императрицы, умоляя разрешить развод дочери, получила разрешение и через несколько месяцев выдала ее замуж за графа Романа Воронцова»[14]. После возвращения из ссылки в 1741 году Долгоруковы встретились с Воронцовыми. Бывшие супруги узнали друг друга и «были чрезвычайно смущены», но ни о каком «возвращении к старому» речи уже идти не могло. Тем более что Марфа Ивановна для получения развода написала под диктовку матери прошение, в котором заявляла несогласие с «образом мыслей» мужа[15]. Как не вспомнить недавние печальные времена, жен и детей «врагов народа», писавших отказы от мужей и родителей, чтобы не разделить их судьбу и не попасть в лагерь?

Сама выйдя замуж по любви, но не обретя счастья, Дашкова, видимо, решила, что старый добрый способ — не считаться с мнением невесты — вернее. Она начала сватать дочь очень рано, лет с двенадцати, а выдала в пятнадцать. Первый претендент — кузен покойного мужа, князь Александр Борисович Куракин, был десятью годами старше невесты. То обстоятельство, что девочка, почти ребенок, должна встретиться со взрослым мужчиной, известным своими куртуазными похождениями, не смущало мать. Позднее, выдав Анастасию за другого, очень состоятельного жениха, княгиня писала, что совместная жизнь с молодыми позволяла ей «охранять молодость» дочери, то есть до поры до времени не допускать мужа к жене. Промучившись в роли «соломенного вдовца» и не получив ни супруги, ни обещанного приданого, тот уехал. А княгиня, потратившись на обучение Анастасии в Англии, использовала дочь как бесплатного переводчика для академических журналов[16].

Мать считала свои права священными и естественными. Ребенок мыслился как собственность, которую родители в полном смысле слова «сделали». В 1786 году княгиня написала пьесу «Тоисиоков», где с подмостков обосновывала свои принципы. У ее главной героини — госпожи Решимовой — две племянницы. Одна по своей воле вышла замуж и теперь несчастна. Другая, более скромная и робкая, живет у сестры и наблюдает «неустройство» ее дома. «Крушусь о сестре твоей, — говорит Решимова племяннице, — но кто же виноват? Сама выбрала, влюбилась в болвана… Ты, мое любезное дитя, не погуби себя так же. Дай мне за тебя решить»[17].