Мэри Шелли - Наследник Мондольфо

• Название: Наследник Мондольфо
• Автор: Мэри Шелли
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2016

«В прекрасном и диком краю близ Сорренто, в королевстве Неаполитанском, во времена правления монархов из Анжуйской династии жил один дворянин, богатством и могуществом превосходивший всех своих соседей. Его замок, настоящая твердыня, был построен на скалистом уступе, нависавшем над прелестной синевой Средиземного моря. Окрестные холмы были покрыты падубом или использовались для выращивания олив и винограда. Нигде в целом свете не сыскалось бы места, щедрее оделенного природой…»

---

Зима обнажила долину у подножия Везувия и окрестные холмы; полноводный ручей стремительно несся с холмов, и его шум смешивался с лаем гончих и окликами охотников; море, темневшее под низким небом, со скорбными рыданиями разбивало волны о берег; Везувий гулко ворчал, и птицы вторили ему жалобными криками; задувал тяжелый сирокко, неся с собой сырость и холод. Этот ветер словно бы одновременно будоражит и угнетает рассудок: он пробуждает мысли, но окрашивает их в те же мрачные цвета, что и небо. Лудовико ощущал это, но силился перебороть естественные чувства, которые внушала ему окружающая атмосфера.

Температура воздуха изменилась в течение дня. Небо, затянутое тучами, прояснилось после обильного снегопада; ударил мороз. Облик мира переменился. Снег покрывал землю и лежал на оголенных деревьях, искристый, белый, нетронутый. Оленя вспугнули рано утром; он побежал через долину, огибавшую холмы, а ловчие устремились ему вслед. Погоня продлилась целый день. Наконец олень, который с самого начала устремился к всхолмью, стал взбираться по склону, и при помощи различных затейливых поворотов и скачков ему почти удалось сбить гончих со следа. День близился к закату, когда Лудовико в одиночку преследовал оленя, который направлялся к горному плато, соединенному с холмами узким перешейком, а другими тремя сторонами круто нависавшему над долиной. Лудовико занес копье, собаки приостановились, ожидая, что загнанное животное будет защищаться. Олень в один прыжок оказался на самом краю обрыва; еще прыжок – и он скрылся из виду. Он ринулся вниз, ожидая больше жалости от скал, чем от человека. Лудовико был утомлен преследованием и досадовал, что добыча ушла. Он соскочил с коня, привязал его к дереву и принялся искать тропинку, по которой мог бы безопасно сойти в долину. Снег, покрывавший землю, замел следы, которые обычно оставляли коровьи и козьи стада, спускавшиеся с горных пастбищ в низлежащие селения. Но Лудовико провел в горах все детство: покуда его охотничье копье находило твердую опору или пока можно было ухватиться за какую-нибудь ветку, он не боялся и уверенно шел вперед; но спуск был крутым, и необходимая осторожность заставила его двигаться медленно. Солнце достигло горизонта, и его закатный свет скрывали стремительно набегавшие тучи, которые ветер пригнал с моря – холодный ветер, взвихрявший снег и стряхивавший его с деревьев. Наконец Лудовико достиг подножия утеса. На снегу, в блеске которого сумерки казались еще более темными, он увидел четыре глубоких следа, должно быть, оставленных оленем. Обрыв был высоким, и олень спасся только чудом. Он наверняка спасся, но никаких других следов не оставил. Рядом простирались падубовые заросли, окруженные густым мелколесьем, и казалось невозможным, чтобы такое крупное животное, как олень, могло пробраться сквозь столь очевидно непреодолимую преграду. Страстное желание выследить добычу овладело сердцем Лудовико. Побродив некоторое время по окрестностям, он в конце концов обнаружил узкую тропинку, ведущую через лес, и несколько легких следов, указывавших, что олень искал убежища в долине. С быстротой, достойной его добычи, Лудовико ринулся по этой тропинке и не думал, далеко ли забежал, пока, задыхаясь, не очутился перед домиком, преградившим ему путь. Он остановился и огляделся. Окружающая местность имела необычайно унылый вид. Еще не успело стемнеть, но вечерние тени уже, казалось, спускались с туч, которые широкой пеленой медленно надвигались с запада. Черные блестящие листья падубов, лавра и мирта резко выделялись на фоне покрывавшего их снега. Порой ветерок, пробегая по веткам, стряхивал снежные хлопья и нарушал окрестную тишину; иногда какая-нибудь птица чирикала или, печально хлопая крыльями, летела через лес к себе в гнездо, укрытое в дупле. Домик выглядел необитаемым: в окнах не было стекол, к порогу намело сугробы, а на тропинке, что вела к двери, не виднелось ничьих следов. Однако из трубы время от времени поднимался легкий дымок, а прислушавшись, Лудовико как будто уловил чей-то голос. Он крикнул, но ответа не получил. Юноша надавил на щеколду, та подалась, и он вошел внутрь. На полу, усыпанном листьями, лежала женщина; она была больна и готовилась испустить последний вздох – слабое движение ее глаз говорило о том, что жизнь еще не покинула свой престол, однако смерть уже разливала бледность по ее лицу. Женщина была пожилой, и ее седые волосы свидетельствовали, что она сходит в могилу не безвременно. Но рядом с ней преклонила колени юная девушка, которую можно было бы принять за небесного ангела, готовившегося принять и препроводить отходящую душу к вечному покою, если бы не жестокое страдание, запечатлевшееся на ее чертах, и остановившийся, хотя и исполненный чувства взор. Она была молода и прекрасна, словно вечерняя звезда. Она явно обделила себя, чтобы обогреть умиравшую подругу, ибо шея и руки ее были голыми и только темные волосы густыми волнами спускались ей на плечи. Она была поглощена наблюдением за переменами, происходившими с больной. Ее щеки и даже губы были бледны; а глаза глядели столь пристально, словно в них сосредоточилась вся ее жизнь. Она не слышала, как вошел Лудовико, или, по крайней мере, не подала виду. Больная что-то пробормотала; склонив голову, чтобы лучше расслышать, девушка с отчаянием в голосе ответила:

– Я не могу достать еще листьев, потому что землю замело снегом; и у меня больше нет теплых вещей, чтобы укрыть тебя.

– Ей холодно? – спросил Лудовико, подойдя ближе и наклонившись к убитой горем девушке.

– Да, очень холодно! – ответила та. – И нечем помочь.

Лудовико выехал на охоту в шелковой накидке, отороченной дорогим мехом; перед спуском он сбросил ее и оставил рядом со своим конем, чтобы она не стала для него помехой. Выскочив из домика, он кинулся по тропинке и, идя по собственным следам, достиг того места, где ждал его скакун. Обратно юноша спускался другим путем: рассудив, что ему следует поискать помощи для умирающей, он направил коня окольной тропой, и хотя гнал его во весь опор, ночь уже наступила и только сверкание снега позволяло ему видеть дорогу. Когда он добрался до знакомой тропинки, то увидел, что домик, прежде погруженный во тьму, теперь ярко освещен, а подъехав ближе, услышал торжественный заупокойный гимн, который пели находившиеся внутри монахи. Произошла перемена, душа покинула свою бренную обитель, и заброшенной руине оказывали больше почтения, чем удостоилась предсмертная борьба. Лудовико незаметно примкнул к толпе монахов и огляделся, ища прелестную девушку, которую оставил здесь. Она сидела отдельно ото всех на груде листьев в углу домика. Ее руки были сложены на коленях, голова опущена, а сама она то и дело утирала собственными волосами катившиеся по лицу слезы. Лудовико накинул ей на плечи свой плащ. Она подняла взгляд и плотнее закуталась в плащ, скорее из желания спрятаться, нежели согреться, а затем, отвернувшись, вновь погрузилась в свои печальные мысли.

Лудовико с жалостью взглянул на нее. Впервые после смерти матери глаза его увлажнились, а лицо озарилось нежным сочувствием. Он молча смотрел на нее, а в душе его рождалось желание осушить слезы, которые одна за другой капали из потупленных очей несчастной девушки. Предаваясь таким думам, он услышал, как его позвал по имени один из замковых слуг; бросив в подол страдалице несколько золотых монет, что оказались при нем, Лудовико поспешно вышел из домика, оседлал коня и в сопровождении слуги, посланного на его поиски, стремительно поскакал в сторону дома.

За время пути жалость, которую он ощутил поначалу, понемногу перестала бередить его душу и, смешавшись с привычными для него мыслями, придала им новое направление.

– Сколь жалок я! – вскричал он. – Я, одетый и сытый, и эта прекрасная крестьянка, измученная голодом, которая снимает с себя последнее, чтобы укрыть коченеющие члены своей единственной подруги! Я тоже потерял единственную, кто был мне дорог, и в этом мое истинное несчастье, причина моих нынешних страданий; льстецы зовут себя моими друзьями, шпионы и предатели навязывают мне свое общество. Я оттолкнул их, стряхнул их с себя, как вон та ветка стряхивает наземь лежащий на ней снег, не столь холодный, как их ледяные сердца, – но я одинок, одиночество гложет мне сердце и делает меня грубым, жалким, никчемным.

Но хотя он и предавался подобным мыслям, душа Лудовико смягчилась от увиденного недавно, и чувства более кроткие овладевали им. Он проникся сочувствием к той, которой оно было потребно; он совершил благодеяние для нуждающейся; уста его тронула нежная улыбка, а сознание собственной полезности наполнило гордостью и достоинством его пламенный взор. Окружающие заметили это и, не встретив в его обхождении привычной надменности, также смягчились, и казалось, что превращение, заметное в его характере, может повлечь за собой огромные перемены во всех его жизненных обстоятельствах. Но время, когда это превращение сделалось бы необратимым, еще не наступило.