Сергей Смирнов - Ангелы приходят и уходят

• Название: Ангелы приходят и уходят
• Автор: Сергей Смирнов
• Жанр: Современная проза

Повесть о любви. Посвящается всем, кому выпало любить безответно. Всем, продолжающим любить…

---

Мне твое имя Вова сказал — имя, отчество и фамилию, — правда, он потом сказал, что обознался, за другую тебя принял. Ну, неважно. Я хотел познакомиться, вышел — а тебя уже нет. Земля в снегу и ни одного следа. Вот только что была здесь — и исчезла, испарилась, не ушла даже. Я испугался. Мне судьба подарок делала, а я не понял, испугался, постеснялся… Надо было сразу подойти, давно еще, а все как-то неловко было… А все ведь объяснить можно было, все. Все и объяснилось бы постепенно.

И вот ты исчезла, как будто и не было тебя, примерещилась. И я очень испугался и побежал искать. Все соседние дворы обежал, вдоль трамвайной линии, и вниз, под горку, и на троллейбусном кольце. И понял — уже не найти. И тогда стал звонить. Долго звонил, и всем объяснял — зачем мне твой адрес нужен, почему так срочно. И все меня поняли, никто не отказал. Три девушки, а может, и не девушки — по голосу и ошибиться можно, — тем лучше: все вникли, все помогли. Оказывается, у нас в городе больше двадцати твоих полных тёзок — и фамилия совпадает, и имя, и отчество, надо же?.. Я на такси приехал… Как же не торопиться? Завтра все иначе было бы. Завтра я, может быть, и не посмел бы тебя искать. Ну, стал бы я звонить по поликлиникам, дежурных медсестер уговаривать? Да они с утра и не поверили бы. Сказали бы, сумасшедший звонит, ну его. И не помогли бы. Ну, через горсправку нашел бы, допустим. А все равно уже не то.

Ты извини меня, ладно? Извинишь?

Темно у тебя и странно так. Как будто ты уезжаешь. Пусто.

Нет, мне кажется, так и должно быть. Я просто успел. Еще бы день-другой — и не застал бы тебя здесь, да? Нет, не зажигай света, фонарь ведь за окном, светло, я тебя хорошо вижу.

Как странно — зачем здесь эта армейская табуретка? И скамейка эта? И подшивки газет в углу? Тут недавно умер кто-то, да?

Прости.

Можно, я на тебя посмотрю? Вот так. Можно, я тебя поцелую?

* * *

Может быть, он говорил не совсем так. Что-то сказал, а что-то только подумал. Это неважно.

Он прошел в темную пустую комнату, освещенную только уличными фонарями, сел на пачки газет и молча слушал, как она ходит по квартире, разогревает на кухне чайник.

Потом они пили чай. Путаясь и сбиваясь, он снова начал рассказывать, как впервые увидел ее, как искал по всем телефонам…

— Зачем? — спросила она.

— Что — «зачем»?

— Зачем ты меня искал?

Затем, подумал он, что ты мне нужна больше всего на свете, что другого случая в жизни не будет. Он сказал:

— Мне надо было.

Они сидели друг против друга — она на расстеленной прямо на полу постели, он на подшивках «Литературки» — у большого окна, за которым качалась паутина тонких ветвей.

— А мне?

— Что?

— А мне это надо было?

— Я не знаю.

Потом он подумал и добавил:

— Люди должны любить друг друга.

— Всегда?

— Да, всегда. Когда двое друг друга любят, они и остальных людей любят.

— И подлецов тоже?

— Да… Если их можно любить.

— Можно, — сказала она.

И он согласился: да, можно. Ему было трудно говорить с ней. В ее глазах было непонимание. Нет, не враждебность, а непонимание. И оно все росло. Хотя сначала-то, когда он вошел и только начал говорить, в ее глазах было радостное удивление.

— Ну, так почему люди должны любить друг друга? — сказала она. — Объясни мне.

— Что же тут объяснять? — удивился он. — Иначе люди жить не смогут.

— А вот — живут. Может быть, у людей потребность такая — ненавидеть.

— Ну, и это есть. Только ненавидят плохое, злое…

Он замолчал, она не ответила. Только вспыхнул огонек сигареты, вспыхнул отблеск в ее глазах — и погас. Остались во тьме лишь белые кисти рук, и по ним бегала паутина голых ветвей за окном.

Он схватил эти руки и стал целовать. Он прижимал их к своему горячему, еще пьяному лицу, он хотел отгородиться ими — этими руками — от ее вопросов и своих ответов, от всего, что может нарушить его сладкий, такой сладкий сон.

Она отняла руки и поднялась:

— Чепуха. Все это — чепуха. Ты совсем меня не знаешь. А я не знаю тебя… Да и знать не очень хочу, если честно.

Он тоже поднялся и смотрел на нее, вслушиваясь в слова и пытаясь понять их. Потом он решил, что слова эти и не заслуживают понимания.

— Ну и что? Узнают друг друга постепенно. Годами. Тут-то все просто, по-моему.

— А по-моему — нет.

— Просто, — повторил он. — Надо только не слова слушать, а друг друга.

— Это очень романтично, как в книжке.

— Ну и что?..

— Ну и ничего.

Он подумал и вздохнул:

— Не веришь ты мне, вот в чем дело. А для меня это все очень важно. Я именно так и должен был с тобой познакомиться, именно так и должен был все сделать — нелепо, по-дурацки. В этом вся суть. Если бы я все делал как надо — тогда, конечно, ты не могла бы мне поверить. А так…

Он поднял руки и опустил их. Он был беззащитен. Он понимал это и подумал вдруг, что ей-то, наверное, хотелось чего-то другого. Пусть и обмана — но в ее вкусе.

— Ну, ладно. С утра подумаем… — сказал он и стал раздеваться. Снял пиджак, рубашку, сел на пол и начал стаскивать сапоги.

— Не ломай комедию, — тихо сказала она.

Он молча стащил с себя штаны.

— А может, ты псих?

Он улегся на ее постель, натянул на себя одеяло и сказал:

— Хорошо!

— Свинья, — ответила она.

— А сама-то? — мрачно ответил он. — Ну, подумай: хотел бы я тебя обмануть — пришел бы с шампанским, с шоколадом. Совсем не так бы пришел.

Она подумала.

— Да кто вас знает… Может, ты на халяву решил — чего со мной церемониться. Увидали с другом в окно — вон сидит интересная бабенка…

Он махнул рукой, накрылся с головой, закрыл глаза. Цветные стеклышки брызнули из темноты, в ушах зазвенело, а постель вдруг боком-боком поехала вдоль стены.

Он, кажется, застонал, потому что, когда открыл глаза, увидел совсем близко над собой ее теплые глаза. Ее волосы защекотали ему щеки.

— Ну, что с тобой делать? — спросила она.

— Что хочешь. Можешь на кусочки разрезать, заморозить, и всю зиму суп варить…

Она принесла мокрое полотенце и положила ему на лоб. Остановилась посредине комнаты. Он видел ее — темный силуэт в голубом полумраке, руки поднялись и не опускаются. Он подумал: «Ну и молодец же я! Такую королеву отхватил!» И, кажется, уснул. И проснулся.

Кажется, эта ночь никак не могла закончиться. Когда он проснулся, было по-прежнему темно и по-прежнему за окном мотались от ветра голые ветви. Она сидела на матраце напротив него, прислонившись к стене, и курила.

— Слушай, дай закурить, а?

— Последняя, — ответила она.

— Ну вот, здрасьте. У меня тоже нет.

— Выйди на улицу — может, стрельнешь.

— Ага. У кого это стрельнешь среди ночи?..

— Ну, у такого же наивного мальчика, вроде тебя. Может, бродит по улице, звезды рассматривает…

— Ну да, — сказал он. — Вон за окном их целый табун. И все на звезды пялятся.

— Нет, не на звезды. В наше окно…

Он вскочил, подбежал к окну, выглянул. Пустой двор, черное небо, голубой снег.

— Никого нет, — сказал удовлетворенно. — Все спят. Даже мальчики-идеалисты.

— Нет, они не спят, — возразила она. — На улицу не выходят. Лежат по койкам, молча страдают.

— Вот видишь, — сказал он. — А я не дома.

Она не ответила. Он быстро натянул штаны, накинул пиджак:

— Пойду. Может, и правда не спит кто-нибудь…

На улице он постоял, прислушиваясь, потом побежал вокруг дома. И снова повезло — кто-то шел навстречу, курил. Ковалев попросил сигарет, взял несколько штук и бегом вернулся в тепло. Сел к ней на матрац, привалившись к стене. Закурил.

— Не спит? — спросила она.

— Не спит.

— Бедный…

Он сказал:

— Ты так сказала, что мне теперь стало стыдно. Ну, за то, что я такой счастливый…

— А ты сейчас счастливый?

— А ты разве нет?..

Она помолчала.

— Я представляла себе счастье иначе.

— Когда представляла? В детстве?

— В детстве. Знаешь, я ведь училась во вспомогательной школе.

Он удивился:

— Где-где?.. Для умственно отсталых, что ли?

— Угу. Для отсталых… Два класса закончила там. Потом, правда, доучивалась с нормальными.

Он погладил ее по голове, заглядывал в глаза, слушал. Она рассказывала, как училась в «нормальной школе». А папа у нее был большой начальник. Главный инженер в крупной строительной конторе.

* * *

— Собрания у нас в школе репетировали. Мне досталась роль юной пионерки. Я должна была возмущаться теми, которые отказываются от общественных поручений. Я сказала, что не буду учить эту роль. Наша классная с пионервожатой говорят: ну, поищем для тебя что-нибудь другое. Я говорю — не надо, не хочу. Вообще выступать не хочу. Они говорят: подумай, чего ты несешь? Я разозлилась и говорю — вы сами подумайте! Они обиделись. Но папу моего боялись — он же начальник. В этой школе нам многое прощалось. Один мальчик на перемене выбил другому глаз из рогатки — из маленькой такой, проволочной. И ему все простили — папа его начальником был. А того, что без глаза остался, в другую школу перевели. У него папа был маленьким начальником. Ну, тогда-то я мало что понимала, просто «выступала» много. Где по глупости, где из вредности. Они мне слово — я им два. Я и отличниц не любила, знала, что они стукачки, и однажды на совете отряда об этом сказала. Мне интересно было — как наша завуч себя поведет? Тогда такая должность была, знаешь — завуч по внеклассной работе. Она у нас вроде политрука была. Она ничего, терпела. И потом терпела, когда я нашей математичке на уроке высказала все, что о ней думала. А думала я о ней, что она без вранья жить не может. Меня к директору вызвали. Чтобы покаялась, а я не покаялась. На совете дружины отличницы— артистки захлебывались от возмущения: «Ты же наш товарищ! Как ты могла?..» И завуч: «Дочь ответственного работника, уважаемого в городе человека…» А за мной тогда уже много чего числилось, — все это, оказывается, не пропадало, в папочку складывалось. «Как тебе не стыдно??» — кричали мне. А мне было стыдно, стыдно. Но только не за себя, а за них за всех. Мне бы покаяться, но я взбрыкнула. «Нашла коса на камень», — как моя любимая учительница сказала. Она единственная за меня была до самого конца. Я так и стала думать: да, нашла коса на камень. Камень — это я. Потом к прокурору вызвали. Тогда прокуроры школы курировали, появлялись раз в неделю, лекции читали. И у нас был свой прокурор — солидный такой дядечка, лысый, с портфелем. А я-то — соплюха, пятиклассница. Он мне: покажи-ка, что у тебя в портфеле. Я говорю: вы права не имеете. А он: много ты знаешь про права, про права все знают, а про обязанности надо напоминать. И портфель у меня выхватил, начал из него на стол в учительской все вытряхивать. «Так. А это что?» «Журнал». «А какой журнал, знаешь?» «Знаю. Его папа в обкоме покупает». Журнал-то безобидный, не помню уж, «Шпигель», что ли. А в журнале — красавицы в мини-бикини. «Так вот чем ты на уроках занимаешься! — этот дядька кричит. — И другим девочкам показываешь, да? А может, и мальчикам тоже?» Тут я портфель взяла и по лысине его — хлоп! Жаль, портфель легкий был, пустой. Он как взвился: «Ну, сейчас я тебя увезу куда следует!» К телефону кинулся и кричит кому-то: «Немедленно пришлите машину!» А сам-то даже номер набрать впопыхах забыл! Думал — я не замечу. Но я заметила, хотя все равно испугалась. Маленькая же… Портфель схватила — и бежать.