Геннадий Гор - Корова

• Название: Корова
• Автор: Геннадий Гор
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2000

---

Они слушали оратора, перешептываясь между собой, это было доказательством того, что они слушали с интересом, они слушали с энтузиазмом. Но оратор думал противное, потому что он плохо знал деревенских женщин. «Им не нравятся мои трескучие фразы, — подумал он, — нужно говорить конкретнее». И он стал говорить конкретнее. Он уже не говорил о задачах революции, о строительстве социализма в одной стране, о том, что вот от этих женщин зависит это строительство, и он стал говорить о выгоде. О выгоде коллективного хозяйства перед индивидуальным (единоличным), о количестве молока, которое будут давать улучшенные породы скота, о количестве и качестве масла, о том, что колхозы выгоднее всего женщинам, потому что там будут ясли, женщины будут избавлены от детей (избавлены!). Только там женщины уподобятся мужчинам, короче говоря, только в колхозе будет устранено в полном смысле биологическое (?) и общественное неравенство. И опять о выгоде, о масле, о свиньях, об общей кухне.

— Даже суп, — заявил оратор, — который вы будете варить в колхозе, будет вкуснее вашего индивидуального супа. — Он заявил это, очевидно, желая вызвать реакцию смеха. Но никто не засмеялся, никто не улыбнулся, никто не пошевелился. Теперь все слушали молча. «Как зачарованные», — подумал оратор. Но он ошибался. Просто–напросто конец доклада понравился им гораздо меньше, чем начало, и бабы слушали его без особого энтузиазма и не перешептываясь.

— Да здравствует коллективное хозяйство, колхоз! — закончил оратор, довольный собой и своим докладом.

И гром аплодисментов, который последовал за его последними словами, подтвердил его мысль, что дело начато хорошо. Бабы вступят в колхоз.

Ему хлопали сморщенные старушечьи ладони рядом с потрескавшимися от работы ладонями пожилых женщин, рядом с румяными руками девушек и молодух.

И оратор, я не помню его фамилию и потому называю просто оратор, товарищ оратор спросил у собравшихся, будут ли к нему вопросы. Сначала вопросов не было.

«Это плохо», — подумал оратор и сказал:

— Это плохо!

«Какой доклад без вопросов, — подумал он, — такой доклад не доклад».

— Такой доклад не доклад, — сказал он.

И вот несколько женщин, несколько молодух несколькими голосами спросили его хором:

— Есть ли у вас жена? — спросили они его.

Есть ли у него жена?

И оратор остался довольным заданным вопросом.

«Такие вопросы, — подумал он, — создают семейный характер в аудитории и потому содействуют сближению, связывают оратора с массой».

И он ответил:

— Есть.

Тогда бабы пошушукались между собой и спросили:

— А она вступит к нам в колхоз?

Оратор не обратил внимания, что этим вопросом бабы как бы давали свое согласие на организацию колхоза, он увидел только то, что бабы заинтересовались его персоной и спрашивают о жене, чтобы узнать о нем. Неудобно же спрашивать прямо о нем.

И он ответил гордо, выпятив портфель и живот:

— Моя жена не нуждается, — гордо ответил он, — я зарабатываю столько, чтобы ее прокормить.

Дурак!

Одной фразой было уничтожено все. Двумя–тремя словами был зачеркнут целый колхоз.

Все женщины, старухи, молодайки, девки, вскочили с места, как одна старуха, как одна молодайка, как одна девка. Все как одна. Над ними издевались. Насмеялись над лучшими их желаниями.

— Так значит, колхоз — это богадельня, — сказали они всем собранием, голосами всех, — значит, наши мужья и наши отцы не в состоянии прокормить нас.

— Вон, — сказали они затем и показали оратору на дверь. И оратор не заставил себя долго просить, схватив портфель, он был таков.

— Хорошо, что убрался, — сказали женщины, сказали старухи, сказали молодайки, сказали девки, — не то мы бы показали ему богадельню. Это нас–то в богадельню. Мы бы ему показали.

И вот результаты. Ни одна женщина не хотела и слушать о колхозе.

— Мы сами в состоянии прокормить себя, — говорили они, — если даже наши мужья будут не в состоянии прокормить нас.

Я делал все, что мог. Но записались одни мужчины. Я записал в колхоз свою сестру. Она приехала из города, она вышла на работу. И она шла — одна — среди сотен мужчин. Кроме нее, не было ни одной женщины. Немного позже вступили четыре девушки, четыре комсомолки, но никто не последовал их примеру. Даже жены батраков, даже жены партийцев ни за что не хотели идти к нам. Ни уговоры, ни обещания, ни прямая экономическая выгода, ничто не в состоянии было сагитировать их, чтобы они вступали в колхоз. Тем мужьям, партийцам и батракам, которые уговаривали своих жен, жены отвечали, что разойдутся с ними, но ни за что не вступят в колхоз. И многие расходились. Это было невиданное проявление небывалого самолюбия, оскорбленного самолюбия десятков и сотен, организованного самолюбия угнетенных и попрекаемых веками, это был поток самолюбия и энтузиазм сопротивления. Это было последствием одной неосторожной фразы, одной глупой фразы, сказанной неосторожным представителем города — им, женщинам деревни. Это было доказательством того, что слово, одно слово или несколько слов, фраза, сказанная неизвестным оратором, фраза обыкновенного человека, одна фраза сделала больше, чем усилия десятков кулаков, чем старания сотен колхозников, чем наши трудности и наши победы.

Одна фраза! Одного человека!

И наш колхоз в продолжение двух месяцев представлял собой два фронта. На одном фронте полная победа, на другом фронте полное поражение. На фронте полей, запаханных и засеянных, была победа. На фронте животноводства — полное поражение. Мужчины доказали, что они еще не умеют управлять коровами и курицами, доить коров и создать курицам такую обстановку, а может быть, и такое настроение, чтобы они несли яйца.

Ни яиц, ни масла. Впрочем, и яйца, и масло, но в таком мизерном количестве, что справедливее будет сказать: ни яиц, ни масла. С мужчинами в колхоз вступало мужское хозяйство — орудия труда, лошади, женское же хозяйство — коровы, свиньи, курицы — по большей части оставалось с женщинами. Нам пришлось покупать коров и куриц, затратить те деньги, которые были предназначены на покупку машин. И воевать с женщинами. Это была подлинная война мужчин и женщин, война, выгоду от которой получали только кулаки, как капиталисты от войны империалистической. И некоторые мужья — можете себе представить, до чего доходило дело, — ночью, как воры, тайком пробирались в свои дворы и воровали у своих жен своих коров и своих куриц. Впоследствии, когда мы, совет колхоза, узнали про это, мы повели с этим решительную борьбу. Но прежде, как это водится, узнали кулаки. Они в глаза и за глаза называли нас ворами и показывали на нас пальцами.

Так и продолжалось два месяца, пока… пока одна молодая женщина, жена одного батрака, не вступила к нам в колхоз. Фамилия этого товарища — Оседлова. Но подождите, нужно по порядку. Наши пионеры приписывают причину ее вступления себе: они говорят, что это им удалось ее сагитировать. Муж этого товарища, муж, чуть ли не насильно приведенный ею в колхоз (он находился в полной зависимости и кабале у кулаков), этот муж говорит, что она вступила, чтобы отомстить кулакам (дети кулаков убили ее единственную корову). Но сама она говорит, что вступила потому, что хотела вступить. Это единственная классово–сознательная женщина нашей деревни. «Она вступила, потому что хотела вступить». Вступила наперекор всем.

«Я вступила для того, чтобы бороться с кулаками» — так она просила написать в заявлении, она, эта неграмотная женщина.

И вот наши курицы стали нести яйца, наши коровы стали давать больше молока, наше масло можно было везти в город. Эта женщина, казалось, заменила в нашем хозяйстве всех отсутствующих женщин.

И вот мы увидели, как поворачивается наше хозяйство, наши коровы и овцы, наши свиньи и гуси, наши огороды и сады, так поворачивается трактор, управляемый уверенной рукой тракториста. Она изменила наше хозяйство. В каких–нибудь три недели!

Она выучилась грамоте, вступила в партию, организовала кружки. Но главное, главное, она не забывала, зачем она пришла к нам. «Чтобы помочь ликвидировать кулака как класс». И прежде всего помочь нам вовлечь женщин. «Женщины не идут за нами, — рассуждала она, — следовательно, они идут за кулаком».

— Разъяснить это женам бедняков и батраков, — говорила она, — это сделать больше, чем наполовину дела. Тогда уже нетрудно будет вовлечь их в колхоз. А за ними уже придут и жены середняков. Нужно только взяться за дело.

И она взялась за дело. Она приступила к делу так, как нам давно следовало приступить, но что мы не догадались сделать. Она собрала жен батраков, бедняков и красноармейцев. Она сделала им доклад не о колхозе прямо, а о колхозе косвенно, она говорила о кулаках, какими средствами кулаки борются с колхозниками (убийства бедняков, поджоги, ложные слухи). Она показала им кулацкое оружие и перечислила факты, случившиеся в окрестных деревнях и в нашей деревне. Она довела их до того, что жены бедняков, батраков и красноармейцев подняли свои худые руки, готовые пойти в классовый бой. Теперь уже можно было говорить о главном. Но она не говорила. Она только вскользь заметила, что вся борьба, все сопротивление кулаков направлено на колхоз. Затем опять ни слова о колхозе. Только о кулаках: кулаки, кулаки, кулаки. И наконец заключение, смелое, как удар: