Борис Братусь - Русская, советская, российская психология [Конспективное рассмотрение]

• Название: Русская, советская, российская психология [Конспективное рассмотрение]
• Автор: Борис Братусь
• Издательство: Московский психолого-социальный институт: Флинта
• Жанр: Психология
• Год: 2000
• ISBN: 5-89502-117-4, 5-89349-234-Х

Работа представляет собой взгляд на нравственный смысл отечественной психологической науки, ее дореволюционного, советского и постсоветского периодов. В центре внимания — образ человека в психологии, драма его изменения в XX веке, связь с культурой и будущим России. Может быть использована как учебное пособие по общей психологии, истории психологии и психологии личности.

Предназначена для психологов, философов, педагогов, а также любого интеллигентного читателя, интересующегося развитием и перспективами отечественной психологии.

Издано при поддержке РГНФ (проект № 99–06–00170а).

---

Следует сказать и о развиваемом Леонтьевым представлении о смыслах. Еще в 1947 году он ввел понятие о «личностных смысла» как единицах анализа внутренней жизни человека. И хотя Леонтьев в согласии с традициями марксизма ограничивался лишь предметным пониманием смыслов, не соотносил их с уровнями нравственной ориентации, тем не менее, введение этой единицы позволило сделать важный шаг в изучении субъективного мира.

Во второй половине семидесятых годов эта «смысловая линия» была подхвачена рядом молодых тогда сотрудников факультета психологии Московского университета. По инициативе А. Н. Леонтьева была создана Межкафедральная группа по изучению психологии личности (А. Г. Асмолов, Е. З. Басина, Л. В. Бороздина, Б. С. Братусь, Е. Е. Насиновская, Л. А. Петровская, В. А. Петровский, А. А. Пузырей, В. Э. Реньге, Е. Т. Соколова, А. С. Спиваковская, Е. В. Субботский, К. Г. Сурнов, А. У. Хараш, О. М. Хараш и др.). Руководителем группы был автор этих строк, заместителем — А. Г. Асмолов. В ходе работы группы (1976–1980) понятие смысла существенно видоизменилось, расширилось, потеряв, в частности, свою жесткую предметную привязанность, все острее и чаще ставились проблемы нравственной отнесенности, связи психологии и этики.

Еще одной важной линией конца 70 — начала 80-х годов стало обращение некоторых психологов к практике консультирования и психотерапии. Отнюдь не всегда это были удачные попытки — не хватало опыта, специальной литературы, крайне шаткими и неустойчивыми были исходные теоретические позиции. Однако само возникновение этой линии свидетельствовало о насущной потребности повернуть психологию к нуждам конкретного человека, помочь ему в преодолении жизненных трудностей.

* * *

Если же говорить о внешних превалирующих тенденциях в психологии тех лет, то они не были особо радостными, В очередной раз к худшему изменилось в 70-х годах общее положение в психологическом сообществе. Этому способствовало, по крайней мере, два обстоятельства. Первое выглядело поначалу как весьма оптимистическое. Это начавшийся в середине 60-х годов подъем интереса к психологии, открытии вслед за Московским университетом факультетов и отделений психологии в других высших учебных заведениях страны, основание Института психологии в системе Академии наук (1971), появление все новых лабораторий.

Оптимизм, однако, вскоре стал омрачаться тем, что квалифицированных кадров для этого обилия возможностей было крайне мало.[21] И вот в психологию буквально хлынул поток непрофессионалов. Педагоги, историки, филологи, биологи, математики (причем, порой, просто неудачники в своих областях) стали заполнять вакантные места психологов, наскоро пройдя где-нибудь стажировку или прослушав какие-то курсы. Были случаи, когда в провинциальных университетах стали открываться отделения по подготовке психологов, в которых среди преподавателей и сотрудников не было ни одного (!) профессионального психолога. Понятно, что общий уровень психологического сообщества стал стремительно падать.

Однако, если это обстоятельство можно было рассматривать как болезнь роста, которую со временем можно поправить, то следующее обстоятельство было более серьезным и удручающим, поскольку касалось самих корней происходящих в обществе изменений. Правление Брежнева было ресталинизацией и, следовательно, новым возрождением и укреплением административно-иерархической системы, при которой все должно было подчиняться идеологическому аппарату. Все нити сходились в ЦК КПСС, где соответствующие отделы полностью и во всех деталях управляли всеми областями жизни общества.

Как всякая реставрация, брежневская ресталинизация имела признаки некоего гротеска, пародии и — одновременно — разложения, упадка. Сталину поклонялись и боялись его, над вождизмом Брежнева подсмеивались и сочиняли многочисленные анекдоты о его тугодумии и косноязычии. Сталинский чиновник был ревнителем системы, которая зорко следила за его верностью ей. Брежневский чиновник часто лишь на словах заботился о системе, на деле же все большее внимание уделял своим личным делам, тем богатым возможностям, которые дает его место для обогащения, приобретения дефицитных товаров и услуг, поездок за границу, получения квартиры, устройства своей семьи, родственников и т. п. В общество проникал цинизм, узкотрупповые предпочтения, коррупция, которые стали пронизывать все уровни от мелкого райкомовского функционера до самого Генерального секретаря. Эти процессы не могли не миновать науку, в частности психологию, судьба которой все более тесно стала зависеть от вкусов, расположения, личных интересов соответствующих чиновников в ЦК КПСС, например, секретаря ЦК М. В. Зимянина и, — прежде всего — его помощника В. П. Кузьмина, который непосредственно заведовал делами психологии. Начались конъюнктурные игры, кадровые перестановки, увольнения, смещения, которые начали приводить в результате к развалу научных школ и признанных психологических центров. Добро бы вместо одних научных школ были привнесены, утверждены другие. Однако новые руководители психологии были, по сути, разрушителями, а не созидателями. Они четко и хорошо видели свои групповые интересы, прекрасно ориентировались в расстановке сил, но были как бы слепы на науку, ее реальный образ был для них просто не видим и потому они корежили и попирали его на каждом шагу, часто даже не сознавая пагубности своих действий.

Может быть пояснению последней мысли послужит следующий образ. Однажды на какой-то местной авиалинии в Америке после обычных бодрых слов приветствия и обещания быстрого и комфортного полета командир корабля забыл отключить микрофон, и все пассажиры услышали, как он с тревогой сказал, обращаясь ко второму пилоту: «Будет просто чудо, если эта старая галоша сегодня взлетит». Взлет научного или учебного образования всегда чудо, но чудо ожидаемое, дающееся не только мастерством водителей, но самим видением, предощущением, образом полета. Чиновники (от министерств или от науки — все равно) полет не видят, не чувствуют его напряжения и тех необыкновенных усилий, подвига, которыми он дается. И потому, расхаживая по учено-учебному учреждению, как по некоторой тверди, они без колебаний могут начинать отпиливать ненужные как излишества, на их взгляд, крылья или хвостовое оперение, и когда учебно-научная машина вследствие этого устремляется вниз, в пике, чтобы разбиться, уничтожиться, исчезнуть как единица, они часто не испытывают даже угрызений совести, ибо уничтожают то, смысл и сущность чего не видели, не чувствовали, не понимали…

Прибывший в ЦК из Ленинграда В. П. Кузьмин стал активно продвигать «своих людей». Так появились новые руководители основных психологических центров Москвы — Института психологии АН СССР, факультета психологии МГУ, Института общей и педагогической психологии АПН СССР. Последний держался дольше всех. С конца семидесятых Институт стал явным центром притяжения, культуротворческой силой. Директор и душа института В. В. Давыдов возглавил изучение психологии обучения, открыл ряд новых подразделений, в том числе отдел философских исследований, куда пригласил замечательных философов психологии — Ф. Т. Михайлова, Г. П. Щедровицкого, B. C. Библера, А. С. Арсеньева и др. В Институте проходили, ставшие знаменитыми, методологические семинары, циклы лекций М. К. Мамардашвили, Л. Н. Гумилева и других выдающихся ученых. В начале восьмидесятых Давыдову сфабриковали какие-то партийные грехи и после унизительных мытарств уволили из Института (1983). Вслед за ним «сократили» целый ряд сотрудников, в том числе отдел философии психологии в полном составе.

Вообще, оглядываясь на это время, приходится констатировать весьма серьёзный ущерб. Психология посерела, стала все более чиновной, внечеловеческой. Живые люди в ней задыхались и начали уходить — кто в эмиграцию, кто в другие области, кто в обычную русскую болезнь — пьянство. Порой казалось, что ничего уже не способно вывести из мрака. Но пришла «очередная» весна. Весна 1985 года — время, когда идущий на закат XX век предоставил России возможность избавления от тоталитаризма, от бесконечной череды «разгромов и уничтожений». Не забудем, что возможность эта была куплена очень дорогой ценой. И то, что наш народ вынес невыносимое, выстоял, сохранив душу и талант, — заставляет благоговеть перед ним. Но опять же — чего это стоило и осудит ли кто поэта, у которого вырвались строки: «Я устал от двадцатого века // От его окровавленных рек // И не надо мне прав человека // Я давно уже не человек».

Поле битвы, согласно пословице, достается мародерам, и высоту, за взятие которой вчера было положено столько жертв, сегодня задаром присваивает, приватизирует купец-скорохват, приглядевшись к которому мы с удивлением узнаем в нем недавнего партийного функционера или разбитного комсомольского вожака, что в одночасье стал, вернее, назвал себя демократом и поборником свободного рынка. Однако эта метаморфоза и её последствия требуют особого разговора, выходящего за рамки книги, поэтому вернемся к психологии и ее ответу на новую ситуацию в стране.