Фаддей Булгарин - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Фаддей Булгарин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-8159-0172-5

«Обо мне что угодно говорят и печатают… Неужели я таков?! Скажите, что я еще в сто раз хуже — и из двадцати человек десять поверят. Худому верится как-то легче, нежели хорошему… С тех пор, как я начал мыслить и рассуждать, я мыслю вслух, и готов был всегда печатать, во всеуслышанье, все мои мысли и рассуждения. Душа моя покрыта прозрачною оболочкой, через которую каждый может легко заглянуть во внутренность, и всю жизнь я прожил в стеклянном доме, без занавесей… Понимаете ли вы, что это значит? Оттого-то я всегда имел так много врагов! И пламенных друзей, из которых один стоил более ста тысяч врагов! Почти двадцать пять лет кряду прожил я, так сказать, всенародно, говоря с публикой ежедневно о всем близком ей, десять лет, без малого, не сходил с коня, в битвах и бивачном дыму, пройдя, с оружием в руках, всю Европу, от Торнео до Лиссабона, проводя дни и ночи под открытым небом, в тридцать градусов стужи или зноя, и отдыхая в палатах вельмож, в домах граждан и в убогих хижинах. Жил я в чудную эпоху, видел вблизи вековых героев, знал много людей необыкновенных, присматривался к кипению различных страстей… и кажется… узнал людей! Много испытал я горя, и только под моим семейным кровом находил истинную радость и счастье, и, наконец, дожил до того, что могу сказать в глаза зависти и литературной вражде: что все грамотные люди в России знают о моем существовании! Много сказано — но это сущая правда! Вот права мои говорить публично о виденном, слышанном и испытанном в жизни».

Текст печатается полностью по первому и единственному изданию М. Д. Ольхина, в шести томах (части первая–шестая), Санкт-Петербург, 1846–1849, с максимальным сохранением особенностей этой публикации полуторавековой давности.

---

В нижнем этаже Мраморного дворца жил тогда сенатор граф Иллинский, которого его высочество узнал коротко и полюбил, когда граф Иллинский был бессменным дежурным камергером в Гатчине, у высокого его родителя, бывшего тогда наследником престола. Графиня Иллинская, полька, премилая, умная дама, принимала у себя общество, которое нравилось его высочеству — и это развлекало его, когда он приезжал из Стрельни в Петербург. Графиня Иллинская была особенно дружна с княжною Жанеттою Антоновною Четвертинскою (младшей сестрою Марии Антоновны Нарышкиной, вышедшею после замуж за пожилого польского дворянина Вышковского) — и с некоторыми другими польками. В доме графа Иллинского, правильнее графини, потому что сам он мало занимался обществом — был совершенно польский тон, непринужденность, веселость, шутки и откровенное гостеприимство. — Душою этого общества была княжна Ж. А. Четвертинская.

Когда сани подъехали к крыльцу, я соскочил с запяток и ждал, пока его высочество прикажет мне идти на гауптвахту — но чрезвычайно удивился, когда он велел мне следовать за собою в комнаты. Сняв шинель в передней, его высочество велел и мне сделать то же и идти за ним.

В этот вечер было у графини Иллинской общество, которое собиралось ехать в маскарад, к Фельету, несколькими кадрилями. Комнаты были, как водится, ярко освещены. — Я держал в одной руке мою уланскую шапку, а в другой — мой американский головной убор. Его высочество велел мне надеть его, ввел меня, за руку, в гостиную, представил дамам, сказав: «Voilà, mesdames, un échantillon du régiment que j’ai l’honneur de commander!» (т. е. вот образчик полка, которым я имею честь командовать!) — и примолвил, улыбаясь: «виноват — сам я не успел еще обмундироваться!» Потом обратясь к графине Иллинской, прибавил: «c’est pourtant votre protégé! (т. е. это, однако ж, покровительствуемый вами). — Я поклонился дамам — и в безмолвии ожидал своей участи.

Графиня Иллинская была в хороших отношениях с сестрою моею Антониною и с графом Валицким, знала меня — и даже без моей просьбы и без моего ведома, несколько раз просила его высочество, быть снисходительным к моей молодости. Умные поляки начали хохотать и хотели обратить дело в шутку: но я нарушил законы дисциплины[104] — а его высочество не любил этого. Обратясь ко мне, он сказал: «извольте, сударь, идти!» — «На которую прикажете?» спросил я. Эта догадка, что я должен непременно идти на гауптвахту рассмешила цесаревича — а мое сознание в вине смягчило его. — «Можете выбирать!» сказал он, отвернувшись от меня и смеясь. Я вышел, намереваясь возвратиться в Петергоф, но выбежавший за мною лакей сказал мне, от имени графини Иллинской, чтоб я подождал в сенях. Между тем дамы стали упрашивать великого князя, чтоб он простил меня — и его высочество согласился. Меня снова призвали в зал — и его высочество, сказав, что прощает мне в последний раз подобную шалость, приказал немедленно ехать в эскадрон.

Я заехал к моим дамам, которые с нетерпением ожидали меня, и рассказал им случившееся со мною. Тщетно уговаривали они меня переменить костюм, ехать с ними в маскарад, и к утру возвратиться в Петергоф — я не согласился, совестясь обманом заплатить его высочеству за великодушное прощение — поехал немедленно в эскадрон, и в Петергофе, на гауптвахте, просил записать час и минуту, когда я прибыл, а потом уже отправился на квартиру. Как я предвидел, так и случилось. Его высочество велел справиться, в какую пору я приехал в Петергоф, и когда ему представили книгу[105], с гауптвахты — он остался доволен.

Говоря о маскарадах, составлявших тогда одно из главных увеселений столицы, я должен рассказать о происшествии, которое наделало, в свое время, много шума, было рассказываемо и даже описываемо различным образом, а именно, — о мертвеце, в маскараде Фельета. Происшествие это годилось бы в роман А. Дюма или Евгения Сю.

Я уже говорил о доме Кушелева (на Дворцовой площади, где ныне здание главного штаба его императорского величества), нашем Палерояле, в миниатюре. Комнаты, в которых Фельет давал маскарады, расположены были вокруг коридора. По сторонам, в углублении, были небольшие комнаты, для отдохновения, а для танцев две большие залы. Выходов было четыре. Комнаты меблированы были хотя не так богато, как в доме г-на Энгельгардта, когда там начались маскарады, но со вкусом — и что важнее, в комнатах Фельета было много уютности (комфорта). Веселились тогда шумно. Обедали и ужинали гораздо раньше нынешнего — но когда веселились, то не смотрели на часы. Мы помнили хорошо, что время дал нам Бог на радость, а часы — люди выдумали!

В 11 часов вечера несколько молодых людей оканчивали ужин возлияниями Бахусу. Предлагали различные тосты. — «Я слышал, что ты хотел жениться, в провинции», сказал один молодой человек своему товарищу: «не выпить ли за здоровье твоей невесты!» — «Древняя история!» возразил товарищ. «На всех хорошеньких нельзя жениться. Это была игра фантазии… занятие от скуки: passe-temps! — В деревне я нашел премиленькую соседку, вдовушку, и мы подружились, на время моего отпуска… Соседки разболтали, что я жених… и я от страха — бежал из деревни…» — «Но я слышал, что ты дал слово, формальное обещание», возразил молодой человек. — «Любовные клятвы записываются, как говорили поэты, стрелою Амура, на морских волнах… подул ветер — и клятва исчезла!.». В это время женская маска (черное домино) приблизилась к столу и ударила молодого человека по плечу. Молодой человек, не кончив речи, оглянулся — и черное домино, погрозив ему пальцем, прошло мимо. — «Вот, кстати, предлагаю вам последний тост: за здоровье этой маски и за благие надежды!» сказал молодой человек. «Это должна быть прелестная женщина!» продолжал он: «Она мистифирует меня целый вечер — и я решился, во что бы ни стало, узнать, кто она». — Выпив последний бокал, молодой человек, угощавший своих приятелей, отдал одному из них сторублевую ассигнацию, прося рассчитаться, и вскочил из-за стола, извинившись, что должен продолжать свой роман с черным домино. Замаскированная дама, казалось, ждала его, в углу комнаты, и когда он подошел к ней, подала ему руку… Они пошли расхаживать по комнатам.

Маскарадная любовь и вино — родные сестры. Согретый шампанским, молодой человек сделался во сто раз смелее, и стал прямо изъясняться в любви, обещая, разумеется, все… верность, покорность и целое Эльдорадо, с золотыми горами! Маска хохотала. «Я слышала, как ты рассуждал о любви и верности», сказала она: «и твой образ мыслей, на этот счет, не может возбудить в женщине доверенности!.». — «Ты ничего не слышала», отвечал молодой человек: «мало ли что говорится в приятельской беседе!» — «Но тебя упрекали, что ты дал слово жениться и не сдержал обещания…» — «Какое это обещание! Шутка и только!» — «Но разве можно шутить честью и спокойствием женщины?» — «Полно серьезничать и морализировать — теперь не пора и не место!.. Если бы я нашел такую умную женщину, как ты, милая маска, и хоть сотую долю красоты, в сравнении с умом — то сдержал бы слово». — «А разве та женщина, которой ты дал слово, была глупа и безобразна?» — «Нет! но слишком чувствительна — а я не люблю плаксивых…» — «А, ты не любишь чувствительных!.». — В этом духе продолжался разговор, пока наконец молодой человек решился просить у маски позволения проводить ее до дому, предлагая ей свой экипаж. — «Согласна, чтоб ты проводил меня до дому, но в моем экипаже» — и они вышли в сени.

Молодой человек чрезвычайно удивился, увидев, что и лакей, державший салоп дамы, был замаскирован. Этого он еще не встречал в своей жизни, и потому, ведя даму, под руку, с лестницы, изъявил ей свое удивление. — «Тут нет ничего удивительного; зачем же и маскироваться, если по прислуге и экипажу можно узнать, кто под маской… Вы здесь не одни — и я не хочу, чтоб некоторые люди меня узнали…» Карета, запряженная четверкой лихих коней, стояла на углу Большой Морской; они сели в карету, и дама сказал лакею: «поскорее домой!» Лошади понеслись во всю прыть.

В экипаже молодой человек и дама переменили тон. Они уже говорили друг другу: вы. Молодой человек, почитая себя счастливым, нежничал, дама отвечала чрезвычайно остроумно, как бы ободряя молодого человека и утверждая его в надеждах, но не подавала никакого повода к вольностям: напротив, удерживала его в границах. Напрасно просил он, чтоб она сняла маску. — «Будет еще довольно времени!» говорила дама. Как она ни занимала молодого человека разговорами, но все же ему показалось, что они едут очень долго, и он не мог удержаться, чтоб не сказать: «вы очень далеко живете!» — «На даче, за городом», отвечала дама. — «Зимою?» — «Всегда!» Там тихо и спокойно!» Это еще более воспламенило воображение молодого человека. Он воображал себе счастье, которым он будет наслаждаться, в уединении, с прелестною и умною женщиною — и сгорал от нетерпенья приехать скорее на место.