Леонид Фомин - Парма

• Название: Парма
• Автор: Леонид Фомин
• Издательство: Средне-Уральское книжное издательство
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1971

Л. А. Фомин — автор интересной книжки для детей «Мы идем на Кваркуш». В повести «Парма» он вновь рассказывает о приключениях ребят в северной тайге и на далеких альпийских лугах Северного Урала.

Повесть ранее печаталась в журнале «Пионер», а сейчас значительно дополнена и переработана. Кроме нее, в книгу вошли новые рассказы Л. А. Фомина. Все они надписаны очень поэтично.

---

Спина у щуки темно-зеленая, почти черная, бока бурые, с поперечными, как у тигрицы, полосами, а брюхо желтое. Спина стала черной потому, что последние годы щука жила в самом глубоком месте озера.

«Биография» ее началась, может быть, десять, а то и все пятнадцать лет назад. В одну из весен, когда на озере посинели, вздулись и стали лопаться льды, все щуки потянули к берегам, где уже плескалась открытая вода. Они искали единственную неширокую речку, впадающую в озеро, а по ней устремлялись к истокам. На пути щуки встречали много препятствий, древесные завалы, камни, перекаты. Но эти преграды не могли остановить их. Достигнув верховий, щуки расплывались по мелководным плёсам и метали икру. Затем уходили обратно в озеро.

Плесы хорошо прогревались, и из икринок начали появляться личинки. Это были еще не рыбки, даже и не мальки. В мальков они превратились тогда, когда исчезли питательные пузырьки под животами. Вскоре на плесах закипела вода от бесчисленных стаек рыбок.

Среди мальков плавал и тот, которому суждено было прожить долгую жизнь. А это не просто. Стайки редели с каждым днем. Мальков пожирали щурята-годовики, мелкие окуни, голавли, даже жуки-плавунцы. При виде опасности рыбки дождем рассыпались в стороны, забивались в траву и таились в ней, пока беда не проходила.

Первое лето в жизни щуренка стояло жаркое. Вода в речке не остывала даже ночью, и в ней народилось много всякой живности. Щуренок питался крохотными моллюсками — циклопами и дафниями, подбирал упавших на воду мошек и комаров.

Однажды за таким занятием он сам чуть не угодил в глотку хищника. Мелькнула стремительная тень, раздался громкий всплеск, и оглушенные рыбки беспомощно всплыли на поверхность. Это вылетел на плес лихой разбойник шереспёр и плашмя хватил по воде сильным хвостищем.

Очнулся от удара щуренок не сразу. Но как только очнулся, быстро уплыл в тихий залив и стал там среди травы.

Прошел не один день, пока щуренок освоился с новым местом, одиночеством. Все здесь страшило — и качающиеся камыши, что стеной поднимались вдоль берега, и крупные рыбы, плавающие по отмелям, пугала даже черная набрякшая колодина, лежащая на дне.

В заливчике росло много разной травы, и от нее, когда всходило солнце, дно становилось многоцветным: зеленым, белым, изумрудным, голубым. В полдень солнечные лучи насквозь пронизывали воду, радужными кольцами переливались в сонно колеблющихся водорослях. Щуренок всплывал к самой поверхности — тут вода была особенно теплой — и подолгу стоял над травой, совершенно неотделимый от нее. Если трава была зеленая, то и щуренок делался зеленым, если серая — он становился серым.

Вода в заливчике была чистая, полная света, полная кислорода. Пищи тоже было в достатке, и к осени малёк так вырос, так окреп, что однажды, когда к самому его носу подплыла какая-то игривая рыбка, не утерпел и сцапал ее своими отточенными зубками. Насилу справился с первой «крупной» добычей, раздулся, отяжелел и ушел отдыхать в глубину.

С этого дня он стал хищником. В заливчике прожил не только свое первое лето, но всю осень, зиму. Тут жила и другая рыбья молодь. Было много плотвичек, которые шумными неосторожными ватажками носились в прозрачных глубинах, сеголеток-окуньков, дерзких и жадных, хватающих все, что ни попадалось на глаза. Щурят, таких же необщительных, всегда настороженных.

На втором году жизни щуренок уже не походил на маленькую безобидную рыбку — стал рыбиной в полкилограмма весом, от которой вся водная мелюзга убиралась прочь. И жаден, прожорлив стал. Иногда нападал на таких рыб, что не умещались в пищеводе, торчали хвостом из пасти. Глотать большую добычу мучительно: щуренок становился беспомощным, не мог свободно плавать, свободно дышать и в любую минуту мог сам оказаться чьей-либо жертвой. Неудивительно, что у него был такой «аппетит»: на один грамм прироста он съедал до тридцати граммов животной пищи.

Ловок, силен был щуренок, но как-то накатилась и на него беда: гнался за окунем и… сам залетел в щучью пасть. Глазастая хищница схватила щуренка поперек. Потискала, пожевала и расслабила челюсти — хотела глотать с головы. Этим воспользовался обреченный, отчаянно ударил хвостом, вырвался!

Когда пришла вторая весна, молодой щуке тесно стало в мелкой и узкой протоке. В половодье с ходовой рыбой щука поднялась до верховий, а потом сплавилась в просторное озеро.

Здесь опять все было ново и непривычно. Щука боялась открытой воды, незнакомого голого дна. Трава, в которой она так любила держаться, росла лишь на середине озера, на самой глубине. Правда, мелкой рыбы и здесь было много, но в открытой воде не так-то просто ее поймать. К тому же, все время надо было самой быть начеку, чтобы не попасть на завтрак какому-нибудь глубинному хищнику.

Молодая щука теперь питалась не только рыбой. Все чаще в ее желудок попадали пиявки, жуки-плавунцы, личинки стрекоз, лягушки. А один раз она выхватила из проплывавшего поверху выводка утенка.

Но иногда хищница неделями ничего не ела. Это случалось при резкой смене погоды и в дни затяжных ненастий.

Чем старше становилась щука, тем чаще меняла зубы. Зубов у нее было великое множество. Большие и маленькие, острые, как булавочные жальца, все обращенные внутрь, они росли рядами и в беспорядке, росли по всей пасти, на языке, в глотке. Выпадали же летом и не все сразу. Когда особенно много недоставало зубов, щука тоже ничего не ела.

Наступила четвертая в ее жизни весна, и пришло какое-то непонятное беспокойство. Щука совсем перестала питаться, потеряла всякую осторожность, заплывала на мели, где лед почти вплотную подступал ко дну, обдирая бока, протискивалась в узкие щели в камнях. В это время еще по всему озеру лежал лед, но в воде уже не было того мрака и духоты, какой царил всю долгую зиму. Щука, медленно двигая рябыми плавниками, находила во льду трещины, подолгу стояла под ними, жадно фильтруя жабрами приточную воду.

Так продолжалось несколько дней. Весна уверенно набирала силу. В одну из апрельских ночей с юга подул теплый шквалистый ветер. Под его напорами охнул и загудел одряхлевший лед. Не прошло и часа, как раздробленные пористые льдины, взблескивая краями, закачались в разводьях открытой воды.

В эту шумную ночь щука вовсе не находила покоя. Сновала меж льдин, опускалась в глубину, вновь всплывала к поверхности. А утром приблизилась к берегу, отыскала речку и зашла в ее мутные воды. Вместе с другими щуками неудержимо устремилась в верховья.

С той поры минуло много лет. Щука по-прежнему жила в озере. Но теперь каждую весну она отправлялась в далекое путешествие, к истокам родной реки. Там она родилась и пробивалась туда затем, чтобы продлить род. А отметав икру, возвращалась назад.

Дожила щука и до того времени, когда стала полной владычицей подводного царства — силе ее уже никто не мог противостоять.

Свободно охотилась где хотела, и не от кого ей было прятаться. Правда, щуке всегда грозила опасность быть пойманной на крючок. Но и в этом она была уже научена: не всякий блеск ее соблазнял, не на каждую приманку разгорался аппетит.

Ворон Карл и заяц

Ранним ноябрьским утром, еще затемно, я забрался с фотоаппаратом на зарод соломы, замаскировался и стал выжидать для съемок интересную натуру. Раньше я заприметил, что над полем по утрам часто пролетали грузные, словно литые, в ярком осеннем пере тетерева, на посеребренной неглубоким снежком стерне мышковали сторожкие грациозные лисы, по закрайкам березовых колков шустро пробегали в вечной заботе за свою шкуру уже побелевшие зайцы. Вот, думаю, я и добуду себе редкий трофей.

Потихоньку светало. Небо на востоке алело, подсвечивая розовым стайку высоких перистых облаков. Хорошо на зароде! Легкий морозец щекочет щеки, кристаллики парящего инея взблескивают перед глазами. Это от дыхания. Любуюсь зарей, гаснущими звездами, а сам нет-нет да и окину взглядом окрестности.

Опять посмотрел в даль поля. Что такое? От березовой, похожей на дымчатое облачко, островинки отделился розовый комок и покатился в мою сторону. Да ведь это заяц, от зари он розовый!

Перестал я вертеть головой, приготовился…

Сначала заяц бежал быстро — надо было одним духом пересечь открытое место, — а когда свернул в межу, сбавил ход. По всей меже из снега торчала закостеневшая от холодов высокая трава, и косой неторопко закостылял дальше, прикрываясь ею. Иногда он останавливался, навострял уши.

Не успел заяц доскакать до зарода — откуда ни возьмись, вынырнул горностай. Увидев длинноухого, встал по стойке смирно. Сердито цыкнул, напряженно вздернул короткий хвостик с черной метиной на конце. Но, видать по всему, горностай был с ночи сыт мышами, и у него не было желания преследовать быстроногого зайца. Косой же, в свою очередь, счел за благоразумие уступить дорогу.