Александра Свида - Паника в Борках

• Название: Паника в Борках
• Автор: Александра Свида
• Издательство: Salamandra P.V.V.
• Жанр: Детективная фантастика
• Год: 2016

В подмосковской дачной местности ширятся слухи о нежити. С таинственным медиумом Прайсом соперничает международная шайка преступников. Взрыв кареты новобрачных, гибель богатого фабриканта и опереточной дивы ставят сыщиков в тупик. Параллельно разворачивается кровавая сага миллионера-убийцы и череда вампирических нападений.

Захватывающий фантастический детектив А. Свиды — вторая часть дилогии об агенте уголовного сыска Зенине и расследовании, ставшем делом его жизни. Роман вышел в свет в начале 1930-х гг. и переиздается впервые.

Книга А. Свиды продолжает в серии «Polaris» ряд публикаций фантастических и приключенческий произведений писателей русской эмиграции и новую подборку «Русский оккультный роман».

---

Дорожки парка и пол сохранили следы больших ног, но Зенин утверждал, что, судя по оттиску, обувь была значительно больше ноги и надета очевидно, для скрытия настоящего размера ступни.

Он шел спокойно: вор, очевидно, был знаком с расположением комнат или уверен, что никого не разбудит. Он безусловно имел в доме сообщника, но кого же?

Няня исключалась. Глубокая старушка боготворила вы-няньченную ею Анну Николаевну, которая всегда заботилась о ее нуждах и карманных деньгах для церковных расходов. Родных у нее не было.

Горничная жила у Даниловых пять лет и не была замечена в чем-либо предосудительном.

Лакей Яков служил умершему, когда тот был еще холостым, был преданным и безусловно честным человеком, за что ему охотно извиняли маленькую слабость: пойти время от времени выпить пива со своими знакомыми и с часок поговорить о политике, в которой он считал себя большим знатоком.

Второй лакей, повар и его помощник не ночевали в самом доме, а в отдельном домике в глубине сада; там же помещался и садовник с мальчиком-помощником.

Дворник помещался в маленькой сторожке у ворот.

Последним допрашивали шофера.

Бледный и взволнованный, стоял он перед столом следователя и чувствовал, что его ответы беспощадно губят его, но что иное мог он сказать?

Опрошенный по телефону швейцар Карвера точно определил выезд убитого, так как в это время часы пробили два. Подтвердил он и то, что Данилов садился один.

— Вы продолжаете по-прежнему утверждать, что нигде не останавливались и не впускали никого в карету? — допрашивал Зорин.

— Нет, улицы были совершенно пусты. Ехал я очень быстро. Вскочить на таком ходу никто не мог. Прожектора далеко и широко освещали путь; я первый заметил бы приближающегося человека!

— Вспомните хорошенько, — мягко сказал Зорин, — быть может, на вашем пути попадалась починка мостовой или загораживающая путь стройка дома?

— Решительно нет, г. следователь, такие вещи могут задержать опытного, знающего свое дело шофера только при дневном движении, а ночью, видя их издали, свободно можно маневрировать, не задерживая хода!

— Вы утверждаете, что дверцу кареты открывал лакей, а вы, соскочив с сидения, стояли сбоку?

— Да, г. следователь!

— Не заметили вы в карете какого-нибудь особого запаха, кроме духов г, Данилова?

— Я не специалист по этой части. Кроме того, г-жа Данилова почти ежедневно высылала Машу вспрыскивать сидение и стенки шипром, да и сама она употребляла крепкие духи, отчего в карете стоял всегда приторный удушливый запах!

— Долго ли стояла открытой дверка кареты, когда вы приехали?

— Не могу определить точно. Не обратил внимания. Очень все растерялись и испугались; не сразу догадались вынести хозяина, да и потом я закрыл ее только, когда вышел из дома, чтобы ехать за доктором!

— Отходили ли вы далеко от своей машины, когда ожидали г. Данилова в Гранатном и не приближался ли кто-нибудь к вам?

— Нет, г. следователь. Нас там было всего несколько человек и машины стояли одна за другой. Гранатный переулок всегда тихий, а в ночную пору, да еще летом, совершенно безлюдный!

Присутствующие при допросе власти невольно переглянулись. Возбуждал глубокую жалость этот жестоко обвиняющий сам себя молодой человек. У всех было какое-то невольное чувство его невинности, а улики против него собирались неотразимые.

— Мне вас очень жаль, Васильев, но я должен временно подвергнуть вас аресту.

Беспомощно оглянулся бедняга на всех присутствующих, точно ища в ком-нибудь защиты.

Все лица были строги и серьезны.

Тяжело вздохнув, повернулся он к выходу, где окружили его городовые и сопровождающей их околодочный надзиратель. У самой двери к нему подошел Зенин и шепнул только пять слов: «Я верю в вашу непричастность».

Полными слез глазами взглянул на него Васильев.

За шофером настала очередь дворника Власа. Он откровенно признался, что часов с одиннадцати, закрыв ворота за выехавшим барином, он лег в своей сторожке и заснул, пока не услышал гудок автомобиля. Он называл свой сон грехом, прощения просил за него положительно у всех и ничего более от него нельзя было добиться.

Лакей Яков, проводив барина, собрался было пойти спать, но сел в плетеное кресло у широкого окна вестибюля, намереваясь покурить, и сам не почувствовал, как задремал; очнулся, услышав сигналы шофера. Балкон находился на противоположной стороне дома и ему не мог быть виден, равным образом и окна спальни.

Допросили остальную прислугу и только собрались позвать старую няню, когда вдруг отчаянно заэвонил телефон. Все вздрогнули, точно ожидая нового несчастия.

Взявший трубку товарищ прокурора побледнел, как мертвец.

— Из тверской полицейской части извещают, что в «Hotel National» при загадочных обстоятельствах обнаружили убийство певицы-гастролерши Мари Перье, — ни к кому особо не обращаясь, сообщил он каким-то надтреснутым, не своим голосом.

В комнате водворилась мертвая тишина.

Глава XXIV Hotel National

Важный швейцар не успевает сегодня вечером закрывать двери. Без конца вносят корзины, букеты, венки и растения в ценных художественных горшках. Особенно хорош огромный куст камелий, сплошь покрытый кровавокрасными цветами.

Залюбовалась ими капризная, избалованная артистка и распорядилась внести их в свою гостиную. Она занимает во втором этаже большое комфортабельное отделение из пяти комнат, в одной из которых помещалась всегда сопровождающая ее камеристка Жюстина. Цветами заполнен весь прилегающий к их отделению коридор. В комнаты внесены только любимцы m-lle Перье, но их так много, что ими заставлена гостиная и большой, выходящий на угол Тверской улицы и Всехсвятской площади балкон.

Из столовой раздается звон бокалов и веселый серебристый голосок певицы, которая с грациозной игривостью выпроваживает своих гостей. Она разрешила избранным выпить у нее по бокалу шампанского, не больше. О, нет! Ей на лето предписан строгий режим. В постель лечь должна хоть за минуту до двенадцати. И вообще, только настойчивые просьбы и колоссальный гонорар заставили ее приехать на неделю в Москву, а потом она отправляется на отдых и лечение.

— Au revoir, messieurs! Au revoir!

Напевая веселый куплет шансонетки, звонко постукивая высокими каблучками по паркету, впорхнула она в свою комнату, где заботливая Жюстина приготовила все для ее ночного туалета.

— Не выносите цветов из гостиной, Жюстин, и оставьте открытыми окна и балконную дверь. Ночь сегодня такая теплая, и я надеюсь, что до восхода солнца эти дикие москвичи не начнут ездить по своим допотопным мостовым. Главная улица, а чего только по ней не везут и гремят, как безумные!

— С началом движения я закрою двойные двери и окна. В комнате остаются только две корзины белых роз и эта роскошная камелия!

— Скорее, скорее, Жюстина, я боюсь, что двенадцать пробьет прежде, чем я лягу, а я дала слово моему жениху и сдержу его!

За десять минут до назначенного срока m-lle Перье уже нежилась в шелковистых волнах батиста и кружев.

Неслышно скользя по комнате, приводила в порядок разбросанные вещи Жюстина. На кресле в гостиной валялась изящная сумочка, полная денег. Внушительная коллекция всевозможных подношений, небрежно переданная ей еще в театре, сверкающей грудкой лежала на столе.

— Что стало бы с mademoiselle, если бы при ней не было меня? Ведь ее, бедную, совершенно обобрали бы, — сочувственно подумала Жюстина, отделяя себе сравнительно небольшую пачку денег и выбирая на вид скромную, но изящную брошь, которою был пристегнут пышный бант широкой ленты, обвивавшей ствол гортензий.

Ночную лампочку m-lle Перье приказала погасить. Луна, заливая ярким серебристым светом гостиную, через открытую дверь заглядывала в спальню. Оставляя в тени туалет, ее лучи оживляли строгие складки тяжелых оконных занавесей, шаловливо играя на цветах пушистого ковра, серебрили шелк одеяла, мягким светом пробегали по юному личику и, казалось, шевелили черные кудри.

Перье подвинулась на самый освещенный край постели, закинула за голову точеные ручки и, купаясь в мягком свете луны, замечталась…

Первые мысли принадлежали, понятно, жениху. Мелькнуло сожаление, что он не видел ее сегодняшнего триумфа, и с этого момента перед умственным взором поплыли лица минувшего вечера.

— Потешные эти москвичи, но как щедры! По подношениям — они все крезы, но как неуклюжи и смешны с их французским разговором. Хотя бы тот, что преподнес букет роз, застегнутый браслетом из бриллиантов. Он уморительно называл себя… чуть сморщился прекрасный лобик… да, Ю-ра-сов. Quel drole de norn Ju-ra-soff…[4] Ho как выделялся среди них пришедший за кулисы англичанин. Так холодно, но в то же время изысканно любезен. Если бы я нечаянно не полюбила так горячо моего Мориса, то отдала бы сердце только сыну Альбиона; они, бесспорно, лучшие экземпляры мужской породы на земле. Но сделанного не поправишь, — улыбнулась она мелькнувшему перед глазами облику Мориса.